О текущем моменте и творческих планах

Василий: Володь, как ты оцениваешь сейчас нынешнее выступление, которое произошло?

Владимир: Очень классное выступление.

Василий: Чем оно тебе так понравилось?

Владимир: Оно понравилось тем, что мы сумели впервые за последние там много-много лет громко и ровно всё сыграть. Я смотрел на музыкантов, я видел в каком отрыве они находятся, как им интересно, как им здорово играть, и меня это просто зарядило. Я всегда мечтал именно о таком выступлении, когда человек не через силу играет, а играет так, как сегодня это было сделано.

Василий: Сколько было репетиций у вас до концерта?

Владимир: Три с половиной репетиции, три было полных, и ещё была половина репетиции, последняя, которую мы оборвали, что бы не перегореть, собственно говоря, перед концертом.

Василий: Расскажи, пожалуйста, сейчас о «Северном Сиянии», кто сейчас представляет «Северное Сияние», какие музыканты, их имена?

Владимир: Музыкант Артур играет на барабанах — в общем-то он и явился продюсером нового состава, он предложил собраться и поиграть. Из классического состава остался гитарист Андрей.

Василий: С Андреем ты выступал в музее Шевелева в Минске?

Владимир: Да, с ним. С ним я выступал с 98 года. Какое-то время он у нас не играл, потом снова вернулся. Вот, «Северное Сияние» образца 1998 года я считаю классическим образцом, это тот состав, с которым мы записали альбом «Будетлянство» и с которым мы впоследствии сделали несколько концертов. Потом этот состав развалился, и вот сейчас этот состав снова собрался. Плюс ко всему прочему это два гитариста — Игорь и Илья, басс-гитарист, из группы The Bottlesuckers, минская команда. И когда стал вопрос о том, что бы возродить «Северное Сияние», проблем вообще никаких не возникло.

Василий: Володь, вот, вопрос в различии: в чем различается «Северное Сияние» и группа «Нюрнберг»?

Владимир: «Нюрнберг» — это был проект не мой, а проект нашего гитариста, бывшего — Жени Белова. Он делал его по своему усмотрению и виденью своему. Он его выстраивал, концептуально выстраивал от начала и до конца именно так, как он это всё видел. Это был по большому счету его проект. «Северное Сияние» — это, в общем-то, мой проект. Я выстраиваю его по своему виденью, я предлагаю музыкантам определенные пересечения песен, определенную программу.

Василий: Скажи, пожалуйста, что сейчас в планах?

Владимир: Записать альбом новый, мы фрагменты какие-то с этого альбома на этом концерте озвучили, какие-то новые песни играли, которые на этом альбоме будут. И переписать старые вещи, какие-то лучшие вещи из старых альбомов, которые были записаны в домашних, комнатных условиях, с отвратительным, скажем так, качеством. Переписать и сделать их в нормальном качестве.

Я себя осознал в этом мире как художника и как музыканта

Дмитрий: Володь, такой вопрос: что для тебя вообще твое творчество? Это просто музыка и стихи, или это некое твое мироощущение или, может, это какая-то религия?
Владимир: Это образ жизни, это всё вообще, это я сам. Я родился таким человеком. Проблема была в другом… вообще, проблема, в чем заключается, что человек может родиться художником и заниматься не своей работой. Он может дворником работать, или грузчиком, или там столяром или слесарем. Он будет с работы возвращаться разбитым, убитым, т.е. вот таким обескровленным и обезбашенным. Я родился таким человеком — я художник и музыкант. Это то, что мне нравится делать. Остальное всё  меня совершенно никак не прельщает, я не нахожу себя в этом мире ни в чем другом. Ни профессии какие мне не интересны, ни возможности большого заработка не интересуют. Мне интересно заниматься вот тем, чем я занимаюсь. Это не связно с какими-то творческими делами или с какими-то философскими размышлениями о жизни. Это — простейшая вещь — осознание самого себя в этом мире. Я себя осознал в этом мире как художника и как музыканта. Мне этим нравится заниматься, я этим буду заниматься и впредь.

Дмитрий: А вот как ты воспринимаешь ценителей своего творчества — как неких реципиентов послания, которое ты им адресуешь или как единомышленников? И есть ли люди, которых ты мог бы назвать полноценно своими соратниками?

Владимир: Единомышленников. Если человек слушает песни эти, если людям это близко… на самом деле у меня очень много единомышленников, просто проблема в том, что многие люди этого до конца не понимают. У них внутренняя война происходит — они пытаются адаптироваться к системе, а ничего у них не получается. Они страдают от этого, получают очередные оплеухи и подзатыльники. И всё равно дальше пытаются. А на самом деле нужно на всё это плюнуть. Мой подход, моя философия к этой жизни, она заключается в том, что нужно быть собой. Сами собой. Всегда. Не обращать внимания на окружающий мир. Вот ты есть — состоявшийся не состоявшийся, у тебя есть мнение. Какое-то маленькое, даже хрупкое мнение. Это уже многого стоит. Есть много людей, их вообще девяносто пять процентов, у которых вообще никакого мнения нет. Поэтому, я поддерживаю таких вот слабых людей. Слабых, не адаптированных, скажем так, страдающих людей.

Мне нравится жить в этом мире с Богом

Дмитрий: А вот такой вопрос: насколько нам известно, альбом «Будетлянство» изначально имел название «Атеизм». Хотелось бы поинтересоваться, ты сам считаешь себя атеистом?

Владимир: Нет, я себя считаю православным верующим. Атеизм для меня как для художника это было погружение в некую определенную мистическую концепцию этой жизни, концепцию атеистов. Я как бы на себя одел одежду атеиста, вот этого атеистического монаха, священника атеистического. Я решил стать атеистом на время, что бы понять, в чем философия-психология атеизма, когда Бога нет. Когда человек есть, а Бога нету. Когда человеку плохо и нет никакой поддержки. Этот путь, определённый, нужно было пройти от начала и до конца, тут невозможно было слинять. Если ввязался в это дело — надо было до конца это пройти. Я до этого прошел от начала и до самого конца, я знаю, что такое жить в этом мире без Бога. Мне нравится больше жить в этом мире с Богом. И мои впечатления, по поводу того, каково жить в этом мире без Бога, я описал в альбоме «Будетлянство». От начала и до конца, с первой песни и до последней песни. Это всё — мир без Бога. Это и «Звездный мальчик», это и «Атака», это и «Благодать» и «Камни преткновения», про чувака, которого «поймали, разорвали на куски» и никто за него не вступился.

Дмитрий: А вот с чем связанно в одноименной песне подмена слов «наши руны» на «серп и молот»?

Владимир: Дело в том, что руническая традиция она имеет германские корни. «Серп и Молот» все-таки имеют наши корни.

Дмитрий: Т.е. «Серп и Молот» — он как-то связан с язычеством?

Владимир: Да, он связан с красным язычеством, с таким большевистским язычеством, в большей степени даже. К большевикам можно относиться по-разному, но отрицать какую-то духовную сущность их философии, их психологии, на сегодняшний момент уже никто не может, это невозможно. Потому, что у них была концепция, у них была идея, которую они исследовали. Этот символ, «Серп и Молот», он такой… эстетичный мне слово не нравится… он зрелищный очень, это красиво! А всё-таки рунические символы они напрямую относятся к язычеству, а язычество — это всё-таки поклонение богам. Когда я понял это, я решил поменять текст: вместо «наши руны» я решил спеть «Серп и Молот», потому что «Серп и Молот» — это окончательно атеистическая концепция вот этого бытия — жизнь без Бога.

Мне бы хотелось, что бы в России не было политзаключенных

Дмитрий: А вот если представить себе, что мы бы сейчас вернулись во времена СССР, или, если бы они продолжались, чем бы ты занимался? Писал песни и если бы писал, то какие?

Владимир: Я бы, наверное, эмигрировал в Европу. Если бы мы сейчас вернулись в СССР, это было бы нечто жуткое, страшное. Что было хорошего в СССР? Я учился в школе в СССР, там всё было на вранье, на лжи построено! Там любое честное слово оно… сразу палками по голове человека били! Там зажимали всё, что возможно. Были какие-то группы холёные, которые сегодня показывают по телевизору и говорят, что они символ нашей ностальгии по советским временам, «Самоцветы» там всякие и прочие-прочие. Да, они классно играли, но они находились внутри системы, они находились на особом счету у системы. Они за границу ездили, они своей музыкой деньги зарабатывали. А очень много музыкантов в дурдомах сидело, в то же самое время, которые не менее талантливые, даже более талантливые, чем они были. И то, что такой СССР рухнул, я в этом ничего плохого не вижу, это наоборот, очень позитивно. Проблема в другом, в том, что на развалинах этого СССР ничего нового построено не было. Вот в чем беда.

Дмитрий: Как ты видишь дальнейшее развитие отношений между Россией и Белоруссией, и если бы ты жил в России, какую политическую силу ты бы поддерживал?

Владимир: Я в России никакую политическую силу не поддерживаю. Мне интересно то, чем занимается «Другая Россия», но у меня к ним очень много претензий, внутренних претензий. Мне бы хотелось, что бы в России не было политзаключенных, что бы людей не преследовали по политическим убеждениям. А насчет Союза России и Белоруссии, то сегодня уже всем понятно, что никакого союза нет на самом деле. Я в Белоруссии живу и я вижу, что белорусские власти пытаются какие-то каналы на запад открыть, т.е. ведут себя достаточно некрасиво. Та идея союзного государства, которая была заложена, при Ельцине и при молодом Лукашенко, эта идея сегодня похерена, её нету. Сегодня мы живём в эпоху тотального прагматизма, когда считаются деньги, а всё остальное отходит на второй план, в том числе и какие-то братские отношения между русскими и белорусами. Сейчас, например, в Белоруссии нашу команду никто не хочет видеть только потому, что мы поём на русском языке, потому, что мы поддерживаем русскую идею, потому, что я русский человек, проживающий в Белоруссии и хочу петь на своём родном языке. И это не вписывается в существующие тенденции современного белорусского общества, где вроде бы заявляется, что русские и белорусы — братья, а с другой стороны права русских людей на местах, в глубине, на каких-то уровнях низких, ущемляются и ущемляются конкретно. Мне очень не хотелось, чтобы мы стали как бы некими последними французами в Камбодже, очень не хотелось. Мне бы хотелось, что бы эти братские отношения между русскими и белорусами поддерживались, но белорусы в последнее время заявляют, что «мы — другие», что русские и белорусы отличаются друг от друга очень серьёзно, что Белоруссия ближе к Европе. На местах именно вот это и происходит, а то, что политики заявляют, этому вообще верить нельзя и слушать нельзя.

Ни один клуб в Минске не согласился на наше выступление. Они лучше какую-нибудь белорусскоязычную команду, которая на язычестве помешана или на каком-то гестаповском движении, они лучше им площадку предоставят. Нам — не предоставят. Не предоставят потому, что нас не любят, фактически. И всегда это было, есть и, я уверен, в дальнейшем это будет, и никаких иллюзий по этому поводу я не питаю.

Об авторитетах

Дмитрий: Какие книжки ты вообще читаешь, кого из классиков, или из современных писателей ты мог бы назвать своими авторитетами?

Владимир: Авторитет для меня — Луи-Фердинанд Селин, очень обожаю этого человека как писателя. Я прочитал очень много его книжек, мне очень понравилась его трилогия «Из замка в замок», «Север» и «Ригодон». Человек, который научился очень правильно вести себя внутри системы. И я мечтаю, что бы кто-то набрался смелости из этих европейцев свободных таких, в кавычках, или из наших, что бы сняли фильм по его произведениям. Что бы кто-то набрался смелости, все ссыкуны, все боятся, никто не хочет. Клеймо, что он, якобы, сотрудничал с нацистами или то, что он евреев каких-то высмеивал, вот это не дает возможности публиковать и делать постановки этого гениального автора. Он для меня — автор XX века — Луи-Фердинанд Селин. Его высказывания по поводу советского строя… он же был в Советском союзе, и когда его гид водила по Александровскому дворцу и говорила о том, что всё здесь не русское, всё здесь в немецком стиле построено, он очень здорово ей ответил: говорит, вы — мерзавцы, ухайдохали царя, а теперь, говорит, вы ещё и заткнуться не можете! Да заткнитесь вы, что вы ещё хотите?! Вот так он оценил советскую действительность, убийство российского императора. Не важно, как я отношусь к российскому императору, может я к нему как к говну последнему отношусь, но позиция эта — да, это мне нравится! Я всегда сам так к жизни относился и в какой-то момент, когда мне было 24-25 лет, он стал для меня авторитетом. Я понял, как к этой системе нужно относиться, именно вот так — бескомпромиссно, жёстко и рьяно.

Дмитрий: Кстати, об авторитетах. Каково твоё отношение к покойному Летову, оказал ли он на тебя какое-то влияние и что ты почувствовал, узнав о его смерти?

Владимир: Да, очень серьёзное влияние оказал, но когда я узнал о его смерти, я ничего не почувствовал. Я понял, что душа его вышла в другое состояние. И, собственно говоря, о мертвых либо хорошо, либо ничего. Петь дифирамбы ему — язык не поворачивается, обсирать этого человека — тоже язык не поворачивается, это не по-православному, не по-христиански. Это чуждо моей духовной традиции. Человек умер, и тема эта закрыта, для меня во всяком случае. У него осталось много альбомов, хорошие песни остались, очень классные, очень здоровские. Живые, боевые, настоящие. А когда я услышал, что этот человек умер, я ничего вообще не почувствовал. Ну, умер и умер, и все мы когда-нибудь умрем. И я умру, и ты умрешь. Все мы там будем — время приходит и человек умирает. Это нормально.

Дмитрий: И последний вопрос, в принципе я уже представляю, какой будет ответ, но хотелось бы, что бы ты это более четко сформулировал. Что ты думаешь о том, чем сейчас занимается в музыкальном плане твой бывший коллега Селиванов, и не было ли у тебя мысли создать какой-то свой коммерческий проект?

Владимир: Он к музыке вообще никакого отношения не имеет. И музыкой он никакой вообще не занимается. Музыкой занимается мой коллега, и не бывший, а вообще мой коллега — Женя Белов. А Селиванов к музыке вообще никакого отношения не имеет: он ни играть не умеет, ни петь не умеет. Женя Белов создал проект, «Четыре» который называется. Я желаю ему удачи, пусть у него что-нибудь получится интересное.

Дмитрий: Ну что ты думаешь вот об этом проекте конкретно?

Владимир: Мне джаз нравится аутентичный, до 1958 года. Современный джаз мне не нравится, мне нравится русский панк-рок. В частности, «Тёплая Трасса»…

Дмитрий: Селиванов называет то, что они сейчас играют, «гламур-панк», вот что ты об этом думаешь?

Владимир: Гламур — это какое-то сволочное слово, оно не русское — французское. Оно сродни слову шваль, которым русские крестьяне «наградили» отступающую французскую армию. От слова шевалье. Когда французы отсюда драпали, всадник шевалье был награждён «швалью». А ещё — «шантрапа», а ещё — «шпана». Тоже самое и гламур, это какое-то отступающее, это говнище, это позорное вообще. Я бы вообще такие слова не употреблял. Эти слова к нашей жизни вообще никакого отношения не имеют. Это в Голландии можно жить и такое играть, а у нас это не получится.

Я уже по этому поводу говорил однажды. Меня спрашивали, «как Вы относитесь к нашим российским или белорусским геям?». Я ответил, что никаких геев у нас никогда не было, нет и не будет. У нас есть гнойные пидоры.

Последнее Лето Детства

Василий: Хорошо, Володь, и последний вопрос. Я думаю очень многим твоим поклонникам будет интересно, что за смысл скрывает под собой популярная твоя песня Последнее Лето Детства?

Владимир: Это инициатический, на самом деле, момент жизни, когда человек осознает кто он, что он, зачем он и как он. И вот с этим знанием он будет идти дальше, до конца. И вот в этот момент он понимает, что всё — детство закончилось. Вот это иллюзорное детство, эта радуга перед глазами, она померкла, поблекла. Всё, никаких иллюзий больше нет. Дальше пошла жизнь — очень чёткая, жёсткая и агрессивная. А детства больше нету. И так до смерти…

Записано Василием Макогоном.