Полный пиздец!!!
Когда Ходора ввели в общую камеру, он наконец ощутил почти животный страх, который раньше прятался где-то в подсознании. Он прекрасно понимал, что это может произойти, что это случится рано или поздно, - но жить с этим предчувствием было бы невозможно. Друзья, коллеги, соратники знали, что у этого интеллигентного улыбающегося человека внутри стальной стержень. Для них он уже много лет был и опорой, и каменной стеной, и мотором. Только сам он понимал, насколько это страшно - ждать. Понимал, но умел загнать это своё знание куда-то внутрь.

В камере - а это оказалась "пресс-хата" - Ходора били. Били подолгу и помногу раз. На это были сутки, от дня и до утра. А потом его вызывал следователь и о чём-то спрашивал. И снова в камеру, и снова сокамерники-"прессовщики" принимались за работу. То, что ему переломали рёбра, рентген показал много позднее, уже в лагере, - а пока тюремщикам незачем было фиксировать "издержки производства".

Первая "малява", посланная "на волю" с кем-то из освобождавшихся, до друзей то ли не дошла, то ли затерялась, то ли там всё это приняли за "подставу", а гонца - за провокатора. Огласка, может быть, и помогла бы - но не случилась. Избиения и допросы продолжались. Надеяться оставалось только на себя. Семнадцать дней он держал голодовку. Через полгода следствия попал "на больничку". Тогда и "прессовка" получила огласку.

А в те месяцы спасение неожиданно нашлось именно в этом ужасе. Переступив порог общей камеры, он забыл всё. Всё то, о чём его спрашивали, - ночью "прессовщики", а днём следователь. Обвинение было политическим, но это была частность и едва ли не формальность. Нужны были деньги - где лежат, через кого поступают. Спрашивали об этом. Взгляды Ходора, заявления, поступки - всё то, что составляло "политическую" часть дела, и так были известны. Формальное раскаяние тоже, наверное, не помешало бы, но не это было главным. Он помогал всем тем, кого государство объявило своими врагами. Или тем, кто пострадал и продолжает страдать от державной паранойи. Это была его главная работа. Он распределял деньги - до каждого доходило немного, но если помножить на число получавших эту помощь, то суммы были значительные. Его именно для того и посадили, чтобы эту помощь прекратить. Посадили и других, на кого-то надавили, что-то узнали, но до главного так и не добрались. А Ходор молчал.

Пытки и допросы продолжались. А он молчал. Не потому, что был "железным". Спасительный страх – страх о чём-то рассказать, хоть что-то выдать - стёр из памяти всё то, о чём не стоило говорить. Следователь спрашивал Ходора - а тот удивлённо думал про себя: "Да? О чём это он? И при чём тут я?"

Последовал суд, приговор, этап на Восток, несколько часовых поясов. Лагерь общего режима в "медвежьем углу". Добыча и выплавка нужного стране цветного металла. В цехах - духота: и пыль, и газ, и кислотный туман. Брызги металла и кислоты. На улице - пронизывающий ветер: не курорт, Заполярье. Где-то отсюда должна была начинаться знаменитая "мёртвая дорога" Салехард - Игарка. Безлесная тундра, голые "лбы" приполярных гор. На зоне Ходор "ходил" мужиком. Привык курить сидя на корточках. Для администрации здесь было раздолье - жаловаться-то некому. Карцер, ШИЗО, ПКТ... Хотя никакой пропаганды он здесь не вёл, - ни революционной, ни контрреволюционной - но второй срок ему "намотали". Захотели бы - дали бы и третий...

После освобождения ему оставалось одно - эмиграция...