«   »

Двадцать семь лет назад, 7 июня 1979 года, здесь был Папа Иоанн Павел II; он сказал тогда: «Я пришел сюда сегодня как паломник. Все знают, что я был здесь много раз… Сколько раз! И много раз я спускался в камеру смерти Максимилиана Кольбе*, останавливался у стены расстрелов и прошел по развалинам печей крематориев Биркенау. Я не мог не прийти сюда как Папа». Папа Иоанн Павел II был здесь как сын того народа, который, наряду с еврейским народом, пострадал больше всех в этом месте и вообще во время войны: «Шесть миллионов поляков погибли во Второй мировой войне: пятая часть народа», – вспоминал тогда Папа. Затем он обратился с торжественным воззванием соблюдать права человека и народов – с которым до него обращались к миру его предшественники Иоанн XXIII и Павел VI – и добавил: «Эти слова произносит […] сын народа, много пострадавшего от других в своей прошлой и совсем недавней истории. И он говорит их не для того, чтобы обвинить, но напомнить. Он говорит от имени всех народов, права которых нарушаются и предаются забвению…».

Папа Иоанн Павел II был здесь как сын польского народа. Я сегодня здесь как сын немецкого народа, и именно поэтому должен и могу сказать как он: «Я не мог не прийти сюда». Я должен был прийти. Это долг перед истиной и правом страдавших здесь, долг перед Богом – прийти сюда как преемник Иоанна Павла II и как сын немецкого народа – сын того народа, над которым взяла власть банда преступников, с помощью лживых обещаний, во имя перспектив величия, восстановления чести страны и ее значения, предсказывая ей благосостояние, а также силой террора и запугивания – так, чтобы наш народ мог быть использован как орудие их мании разрушения и власти. Да, я не мог не прийти сюда. 7 июня 1979 года я был здесь как архиепископ Мюнхен-Фрайзингский, среди множества епископов, сопровождавших Папу, слушавших и молившихся с ним. Затем, в 1980 году, я вернулся еще раз в это ужасное место вместе с делегацией немецких епископов, потрясенный увиденным злом и благодарный за то, что над этим мраком восходила звезда примирения. С этой же целью я нахожусь здесь сегодня: чтобы испросить благодати примирения – прежде всего у Бога: лишь Он может открыть и очистить наши сердца; затем – у людей, страдавших здесь; и, наконец, молю о благодати примирения для всех тех, кто в этот час нашей истории вновь страдает от власти ненависти и от разжигаемого ею насилия.

...


Место, где мы находимся, – это место памяти, место Шоа. Прошлое – это не только прошлое. Оно касается нас всех и указывает пути, по которым не следует идти, и те, по которым идти можно. Так же, как Иоанн Павел II, я прошел вдоль плит с надписями на разных языках, на которых упоминаются жертвы: это плиты с надписями на белорусском, чешском, немецком, французском, греческом, еврейском, хорватском, итальянском, идиш, венгерском, голландском, норвежском, польском, русском, ром, румынском, словацком, сербском, украинском, иудейско-испанском и английском языках. Все эти мемориальные плиты говорят о людской скорби, обличая цинизм той власти, что обращалась с людьми как с предметами, не признавая в них личностей, в которых сияет образ Божий. Некоторые из плит взывают к особой памяти. Одна из них – плита с надписью на иудейском. Властители Третьего Рейха хотели полностью истребить еврейский народ, стереть его с лица земли. Слова Псалма: «…умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание» исполнились тогда ужасающим образом. В сущности, уничтожая еврейский народ, эти беспощадные преступники намеревались убить того Бога, Который призвал Авраама, и, говоря на Горе Синай, установил навечно заповеди, которых должно придерживаться человечество. Раз этот народ – просто в силу своего существования – является свидетельством Бога, Который говорит с человеком и взял его под Свою опеку, тогда нужно было, чтобы этот Бог умер, и вся власть принадлежала бы только человеку, то есть им самим, которое считали себя сильными оттого, что сумели завоевать мир. Разрушая Израиль, массово уничтожая евреев, они желали в конечном счете вырвать сам корень, на котором основана христианская вера, окончательно заменив ее верой собственного изобретения, верой в господство человека – сильного человека. Есть тут также плита с надписью на польском языке: с самого начала они желали уничтожить прежде всего культурную элиту, чтобы таким образом ликвидировать народ, как независимый исторический субъект, чтобы унизить его – все, что от него осталось – до состояния народа рабов. К особому размышлению побуждает плита с надписями на цыганских языках синти и ром. Также и этот народ, которой живет, странствуя среди других народов, оказался принесенным на заклание. В идеологии, согласно которой следовало принимать в расчет только поддающуюся измерению пользу, а все остальное кроме нее классифицировалось как lebensunwertes Leben – как жизнь, недостойная быть прожитой, этот народ был причислен к бесполезным элементам всеобщей истории. [...] Оно сильнее тронет наши сердца, если мы не просто вспомним о жертвах вообще, но увидим лица отдельных людей, погибших здесь во мраке террора. Я почувствовал внутреннюю потребность задержаться особо также перед плитой с надписью на немецком языке. С нее на нас смотрит лицо Эдит Штайн, Theresia Benedicta a Cruce: еврейки и немки, погибшей вместе с сестрой в ночном ужасе немецко-нацистского концентрационного лагеря; как христианка и еврейка, она приняла смерть вместе со своим народом и ради него. К немцам, которые тогда пригонялись в Аушвиц-Биркенау и убивались здесь, относились как к Abschaum der Nation – отбросам нации. Сегодня мы с благодарностью считаем их свидетелями истины и добра, не забытых в те годы и в нашем народе. Мы благодарны этим людям, что они не покорились силе зла и встают сегодня перед нами, как лучи света в мрачную ночь. С глубоким уважением и благодарностью мы склоняемся перед всеми, кто, подобно трем юношам, которым угрожала смерть в вавилонской печи, сумели ответить: «Бог наш, Которому мы служим, силен спасти нас… Если же и не будет того, то да будет известно тебе, царь, что мы богам твоим служить не будем и золотому истукану, которого ты поставил, не поклонимся» (ср. Дан 3,17-18).