Эрнст Блох и гнозис Сознание человека не просто является продуктом бытия, а оснащeно «избытком», находя своё применение в социальных, религиозных и экономических утопиях, в искусстве, в частности, в музыке, в мечтах.
Для Блоха характерен нетипичный для марксистов интерес к метафизике. В описании промежуточного состояния между уже невозможным и ещё невозможным обществом он обнаруживает сущностное сходство христианской и марксисткой мысли. Это вызывало нарекания со стороны марксистской ортодоксии, например, профессор диалектического материализма лейпцигского университета Ругарт Отто Гропп заявлял, что "мистическая философия надежды" с марксизмом несовместима. Блох же, ссылаясь именно на Маркса, аргументировал, что "царство свободы" начинается там, где заканчивается вынужденный труд, т.е. лежит по ту сторону собственно материального воспроизводства, а сам марксистский проект вполне обладает временным измерением.
Утопия обладает эсхатологической гранью: вся история человечества до сих пор была лишь пред-историей. Мир как эксперимент (
«Experimentum mundi») обладает направлением. Религии, в первую очередь христианство, а также искусство, музыка содержат в себе указание на движение в сторону будущего лучшего мира, который Блох называет «Родиной», которая каждому грезилась в детстве, но где ещё никто не был. Сегодняшнее состояние мира называется состоянием «ещё-не-бытия» (Noch-Nicht-Sein), недостатка.
http://rus.anarchopedia.org/%D0%91%D0%BB%D0%BE%D1%85,_%D0%AD%D1%80%D0%BD%D1%81%D1%82\...\ ...обсуждая Ван Гога и Сезанна, Блох соотносит свое мышление с общими принципами экспрессионистской эстетики и находит в современном ему искусстве «целостное экстатическое созерцание» субъективности. Благодаря сверхъестественной силе искусства вещи перестают быть мертвым антуражем, вечной тавтологией, и когда в них мы встречаемся с самими собой, видим наконец человеческий лик, и эта одушевленная мистическая вселенная оказывается всечеловеком («макантропосом»), тавтология рушится, возникает новый мир. Наследие экспрессионизма несомненно проявляется и во внимании к простым, часто незаметным мелочам и вообще к предметности повседневной жизни. Эстетика становится обоснованием философии истории, а мистическое переживание искусства легко переходит в эсхатологию. \...\
Блох познакомился с гностицизмом в том числе и через Лукача, активно интересовавшегося гностическими темами в Гейдельберге, особенно в 1911 г., в эпоху их наиболее интенсивного общения. Конечно, мог на него повлиять и Шеллинг. Блох активно пользуется гностической терминологией, ссылается на гностиков, а главное – использует их идеи.
Надо сказать, что гностическая метафорика не исчезает и в поздних текстах Блоха. Вселенская тьма и новый свет, надежду на который несет новое искусство, появляются в статьях об экспрессионизме 1930-х годов. «Принцип надежды» начинается с гностической стилизации: «Кто мы? Откуда мы? Куда мы идем? Чего мы ждем? Что ждет нас?». Именно на эти вопросы должен дать ответ гностик, и именно в такой роли мыслит себя Блох. Заканчивается же эта книга так: «...в мире возникнет то, что является всем в детстве, но где еще никто не был: родина». Эта фраза, которая, по мнению, Якоба Таубеса, есть некая вариация из Маркиона в трактовке Адольфа фон Гарнака... характеризует ключевой парадокс философии Блоха: в мире через нас возникает нечто радикально новое, которое вместе с тем исходит из сокровеннейших глубин нашей личности.
Весь тот пафос мироотрицания, который был столь характерен для гностиков, остается и у Блоха: «Мир сей – это ошибка, он ничтожен, и пред лицом абсолютной истины единственное его право – погибнуть». Природа – тюремная клетка, в которой томится человечество. Убогому, падшему материальному миру, силам тьмы, противостоит светлая сила субъективности. Лишь после апокалиптического переворота станут различимы окончательные контуры нового мира. Способствовать этой революции должно, согласно молодому Блоху, тайное, непроявленное знание. В частности, он говорит и о божественной искре, о сокрытом бытии божества в глубинах человеческой души, о дуализме бога творения, мира сего, и Бога спасения и любви, который еще не пришел. «Плохой» бог выступает в разных обличьях, но всюду как враг, кровавый тиран, владыка мира несправедливости и угнетения, свою власть и лишь ее отождествляющий с законом, «солидный Господь для солидных господ», владыка застывшего и прогнившего языческого царства - катехона. «Застывшего», ибо не дающего осветить мир силам души, «прогнившего», ибо без этого мистического света мир не исполнит своего предназначения, не выйдет за пределы плоской и унылой самореференции, то есть за свои собственные пределы.
У Блоха есть и такое гностическое рассуждение: «Незнание вокруг нас есть последнее основание явления мира сего, и именно поэтому знание, молния будущего ведения, что пронзает нашу тьму... составляет неукоснительное в своей достаточности основание для явления иного мира, для прибытия к нему». Само представление о том, что знание есть некий инструмент преобразования мира, искупления, что обретение знания эквивалентно спасению – объединяет гностицизм с марксизмом, поэтому нет ничего удивительного в том, что заключительную часть «Духа утопии» Блох снабдил заглавием «Карл Маркс, смерть и апокалипсис», на первый взгляд, весьма эксцентричным. Познание законов капитализма, понимание неизбежности его конца, осознание глубокой несправедливости капиталистической эксплуатации должно, по Марксу, в конце концов взорвать наш мир изнутри. \...\
Эсхатология раннего Блоха, несомненно, отмечена воздействием Маркиона. Как и Маркион, Блох прокламирует радикальное уничтожение старого мира и столь же радикальное его обновление. Оно происходит в глубинах души, но «вещи просыпаются вместе с нами», «ищут своего поэта», и весь мир переживает некое утопическое перерождение.
Отметим, что в одно время с «Духом утопии» писалась и опубликованная в 1921 г. книга Адольфа фон Гарнака «Маркион. Евангелие чуждого бога», где учение Маркиона объявлялось ключевым для понимания возникновения христианства как самостоятельной религии. Отказ от иудаизма и от Ветхого завета, отрицание связи между Богом-Отцом и Христом, утверждение совершенно новой религии – все эти черты маркионизма способствовали, по Гарнаку, автономизации христианства.
\...\
В этом контексте синкретизм Блоха, у которого Маркион – выразитель радикального мессианизма и тем самым – глубочайшей истины еврейской духовности, – особенно бросается в глаза. Мы могли бы, конечно, сказать, что под еврейской духовностью Блох понимает особое мессианское направление в еврейском мистицизме, однако у него нет такой дифференциации. «Метафизический антисемитизм» Маркиона ранний Блох ценит гораздо выше «священной ойкономии» Ветхого завета, в которой мессианские небеса из педагогических соображений спускаются на землю. Маркион провозглашает
радикально иное, вместе с апостолом Павлом, которого берет себе в союзники, противопоставляя иудейский закон Евангелиям. При этом аскетизм Маркиона у Блоха не противоречит гуманизму – бунт против религиозных догм и авторитетов означает помимо прочего поворот к человеку. \...\
Интересно, что идея активного, становящегося Бога, который спасает не только мир и человека, но и самого себя, встречается и у Франца Розенцвейга в «Звезде спасения». Рассуждая о вечности Бога, он пишет, что для Него спасение (избавление), творение и откровение – суть одно и то же, ибо Он стоит вне времени – время нужно человеку и миру, чтобы спастись. Конечные и связанные со временем дистинкции Спасителя и спасаемого для вечного Бога недействительны. «Лишь в избавлении Бог превратится в то, что повсюду разыскивалось легкомысленным человеческим мышлением, но так нигде и не нашлось, потому что нигде еще и не могло найтись, ибо этого еще не было: Все и Одно». \...\ «Мир не истинен, но с помощью человека и истины он хочет вернуться домой». Пафос радикального мироотрицания Блох впоследствии сочетает с гуманизмом. Отвергая современный мир, человек ничуть не теряет, напротив – обретает самого себя. Другое дело, что у раннего Блоха этот человек сгорает в ницшеанском костре, ибо радикализм гностических идей, как и любое тотальное мироотрицание, всегда жжется – об этом свидетельствует, в частности, история рецепции Гарнака.
http://www.runivers.ru/philosophy/logosphere/60590/