Ucropia o morte

Гройс // Город
https://magazines.gorky.media/nz/2003/4/gorod-v-epohu-ego-turisticheskoj-vosproizvodimosti.html
Решительно антиутопическую позицию в отношении города выработал прежде всего первый период современного туризма, который я хотел бы обозначить как пору туризма романтического. Романтический туризм, в понимании XIXстолетия, привел к определенному застыванию города, поскольку интерпретировал его как сумму туристических достопримечательностей. Романтический турист ищет не универсальные утопические проекты, а культурные различия и локальные идентичности. Его взгляд не утопичен, а консервативен — направлен не в будущее, а ориентирован на прошлое. Романтический турист является машиной превращения мимолетного в окончательное, временного в вечное, преходящего в монументальное. Когда турист проездом посещает город, то последний предстает перед его взором как нечто, не имеющее истории, как нечто вечное, как сумма строений, которые уже всегда здесь были и навсегда останутся такими, каковы они сейчас, — так как турист не может следить за историческими изменениями города и воспринимать утопический импульс, который транспортирует город в будущее. Так, можно сказать, что романтический турист уничтожает утопию тем, что он ее реализует. Туристический взгляд романтизирует, монументализирует и увековечивает все то, на что он направлен. И город приспосабливается к этой реализованной утопии — к медузьему взгляду романтического туриста.

Ведь это не монументы города стоят и ждут туристов, чтобы быть увиденными ими, — только туризм создает эти монументы. Только посредством туризма город становится монументальным — только под взглядом проезжего туриста постоянно текущие, постоянно меняющиеся городские будни становятся монументальным образом вечности. И рост туризма означает также ускорение монументализации. Мы сегодня в наших городах переживаем взрыв вечности или, точнее говоря, увековечения. Сегодня достойными сохранения нам кажутся не только общепризнанные монументы — такие, как Эйфелева башня или Кёльнский собор, но все, что вызывает у нас знакомое чувство: ах, это всегда так было и таким всегда и будет. Даже когда едешь куда-нибудь в Нью-Йорк, например в Южный Бронкс, и видишь, как в нем наркоторговцы стреляют друг в друг или, по меньшей мере, выглядят так, как будто вот-вот собираются это сделать, то и этой сцене придается достоинство монументального. Да, думаешь, здесь всегда так было и так будет впредь: эти живописные ребята, эти романтические городские развалины, эта подстерегающая повсюду опасность. И когда потом читаешь в газетах, что эту часть города собираются перестраивать, чувствуешь такую же печаль, как если бы узнал, что Кёльнский собор или Эйфелева башня будут взорваны, а на их месте построен магазин. Думаешь: здесь разрушается аутентичная, своеобразная, другая жизнь, здесь все будет сглажено и сделается банальным, здесь будет безвозвратно потеряно монументальное и вечное. Но эта печаль преждевременна. Ведь если после санации вновь едешь в тот же район, думаешь: как же здесь все великолепно плоско, безобразно, банально — здесь, очевидно, всегда было так плоско и всегда так и будет. Благодаря этому район ремонументализируется, поскольку будничное и банальное, увиденное проездом, переживается как столь же монументальное, как и нечто выдающееся. Не внутреннее качество монумента определяет его монументальность. А эта монументальность является только лишь эффектом постоянной игры монументализации, демонументализации и ремонументализации, которая приводится в действие взглядом романтического туриста.
Впрочем, впервые фигура путешествующего по всему миру в поисках эстетических переживаний туриста стала философской темой у Канта, а именно в его теории возвышенного (в «Критике суждения»). Для Канта романтический турист — это тот, кто даже собственную гибель способен воспринять как возможную цель путешествия — и одновременно в состоянии пережить ее как нечто возвышенное. Как пример математически возвышенного Кант выбирает горы или океаны, которые кажутся превосходящими нормальный масштаб способности человека к восприятию. В качестве примеров динамически возвышенного он называет такие могущественные стихийные явления, как штормы, извержения вулканов и прочие катастрофы, которые своей мощью напрямую угрожают нашей жизни. Однако эти опасности, к которым направляется романтический турист, не являются возвышенными как таковые — как и городские монументы не являются монументальными сами по себе. Возвышенное, по Канту, не заключено «ни в одном явлении природы», но только в «заложенной в нас способности» без страха судить о явлениях, которые нам угрожают, и наслаждаться ими. Субъектом бесконечных идей разума, по Канту, таким образом, является тот турист, который снова и снова ищет необычное, колоссальное и опасное, чтобы доказать свое величие, свое превосходство над природой. Однако в другом месте своей работы Кант указывает на то, что, может быть, жители Альп, которые всю свою жизнь провели в горах, отнюдь не рассматривают последние как нечто возвышенное и считают «всех любителей ледяных вершин несомненными глупцами». Взгляд романтического туриста остается, таким образом, во времена Канта радикально чуждым взгляду сельского горца. Для глобализированного взгляда туриста фигура швейцарского крестьянина является частью ландшафта и потому совершенно не мешает ему. А для швейцарского крестьянина, который занят своим непосредственным окружающим миром и заботится о нем, романтический турист является чудаком, идиотом, которого он не может воспринимать всерьез. Между тем ситуация, как мы знаем, в наше время снова полностью изменилась. Даже если население каждого региона по-прежнему считает путешествующего по всему миру туриста глупцом, это население все больше чувствует себя обязанным — конечно, прежде всего, в силу экономических причин — усвоить направленный на него глобализированный взгляд и приспособить свой собственный образ жизни к эстетическому вкусу посетителя, путешественника, туриста. Более того: и горцы начинают путешествовать и становятся, в свою очередь, туристами.