Ucropia o morte
 
[Most Recent Entries] [Calendar View] [Friends View]

Thursday, October 1st, 2020

    Time Event
    11:24a
    председательствующий был вынужден прекратить обсуждение
    В.В. Шульгин вспоминал об одной своей лекции о Февральской революции для членов НТС, на которой присутствовал Струве. После лекции начались прения и Струве заявил, что у него была единственная причина для критики Николая II — что тот был излишне мягок с революционерами, которых, по словам Струве, нужно было «безжалостно уничтожать». Шульгин в шутку спросил, уж не считает ли Струве, что и он сам должен был быть уничтожен. Струве, чрезвычайно разволновавшись, воскликнул:
    — Да!
    И, встав со своего места, зашагал по зале, тряся седой бородой.
    — Да, и меня первого! Именно так! Как только какой-нибудь революционер поднимал голову свою — бац! — прикладом по черепу!
    В результате председательствующий, опасаясь за здоровье Струве, был вынужден прекратить обсуждение.
    3:59p
    ЭНадточий - Об идоле субъекта
    https://ruthenia.ru/logos/number/2001_5_6/06.htm
    Но можно ли связать эти два состояния — переживание “промежуточного состояния” между активным и пассивным плющинием думающим в голову российским человеком и рассеяние присутствия приватно обеспеченной телесности? Мне кажется, что да. Что их противопоставление — мнимое. Это один и тот же способ локализации присутствия. Просто в одном случае он утверждает себя позитивно, а в другом — негативно. Речь идет в том и другом случае об эйдетической обеспеченности взгляда и об активности сознания, замыкающей существование вокруг поставляющей мир в наличие субъективности. Обретение свободы через фигуру тирана (или авторитаризма) — операция, исходящая из конституирования той же самой инстанции присутствия, что и приватное обеспечение телесности. Эта инстанция — когитально устраивающий себя субъект.
    Речь в том и другом случае идет о зеркале эйдолона, о невидимом зеркале, спрятанном за нерастворимостью сплошной материальности того, в опоре на что подтверждает свою активную природу взгляд, бросаемый из центральной точки стягивания мира в сторону периферии. Тот, кто — подобно Маркузе, Бодрийяру и им подобным — исходит из топологии некоторого активного центра, пытающегося утвердить свою реальность прорывом взгляда сквозь видимость ватного круга обманывающих предметов — утверждает удостоверение мира на основе самоволия, своего рода птолемеевскую систему мира, вращающуюся вокруг сознающего субъекта. Так или иначе, но его “думание в голову”, его способность продуцировать идеи представляется мощнее любого потока симуляционного обмана, откладывающего в том, чему идеи служат формами — эйдосами. Даже пессимистический вариант этого мира, предлагаемый Бодрийяром, предполагает некоторую точку, из которой он, Бодрийяр, строит высказывание о сплошном обмане симуляции. Ценность критического усилия не подвергается сомнению. Но это критическое усилие лишь прочнее утверждает обращение периферии субъективного присутствия — всего круга материальных и квазиматериальных вещей, окружающих субъекта — в идола, в размерность, собирающую на себе чувственно — зримое восхищение и не пускающую его в трансцендентное измерение — но возвращающее назад, к источнику взгляда. Т.е. идол — это то, что собирает взгляд и возвращает его обратно, как невидимое зеркало, удваивающее мир с двух сторон уравнения существования. Я, которое мыслит, и я, которое существует, сливаются как раз при посредстве этого невидимого зеркала, спрятанного в фигуре, которая дает взгляду возможность возвратиться и увидеть себя, окруженного вещами. Эта фигура непроницаемой материальности мира и есть, собственно, настоящий субъект, от которого волит к присутствию отражаемый взгляд. Дом смотрит на жильца, а не наоборот, и прикипание взгляда к дому, как к месту обитания или собственности и создает, собственно, жильца, дает ему ощущение присутствия в доме и наряду с ним. Дом — субъект, а жилец — предикат. Как таковой дом — идол, и именно эту операцию и пытается придать остракизму Маркузе и следующий ему И. Джохадзе. Но за счет чего? Предполагается, что Тиран, живущий взиманием присутствия, дает субъекту возможность свободно волить свое я, исходя из собственной сущности. Т.е. что взгляд не может прикипеть к такой инстанции насилия, как Тиран, обратив смотрящего в предикат. Что между мной и тираном — зона “не из чего не изблеванности”, не пробегаемая сознанием, не дающая ему замкнуть присутствие в круг калькулируемого комфорта
    /.../
    Но я хочу просто сопоставить способ конституирования фигуры тирана с конституированием круга потребительского поставления в наличие. Тот идол, который сокрыт в мире послушных вещей приватного комфорта, утверждает себя позитивно, как то, что создает иллюзию своей подручности инстанции взгляда, тихий и спокойной периферии, устраивающей приватную безопасность присутствия. Идол же тирана замыкает присутствие негативно. Взгляд ненависти или обожания, сосредоточенный на инстанции, утверждающей себя взиманием жизни, обретает в этой инстанции абсолютное основание для своего возвращения назад, для необходимого этому взгляду тавтологического обращения источника света на самого себя. Здесь уже нет никаких иллюзий возможного другого слоя подлинной реальности. Вот она — реальность, в этом непроницаемом лице вождя, бесконечно поглощающем интенциональность направленных на него взглядов. Путин, о котором можно думать все что угодно, поглощающий без следа и с абсолютной податливостью пластилина любые экстатические ожидания (равным образом старушки пенсионерки, доцента и американского президента) — лишь ясно представленная форма того, что являет любое воплощение фигуры тирана — будь то Сталин, Мао или какой-нибудь Борджиа. Русский думающий в голову человек — тот, что живет по идее — необходимым образом нуждается в фигуре тирана как в идоле, необходимом для конституирования собственного присутствия — совершенно идентично по способу тому, как конституирует себя субъект сверхпотребления на абстрактном “Западе”. Он утверждает свое существование предиката к идее точно также, как “приватное тело запада” утверждает себя в центре материального присутствия — предикатом к нему.
    11:45p
    Из интервью с Борисом Гройсом
    - Правда, что китайцы не воспринимают абстракцию?
    - Нет, дело не в этом. Китайцы не воспринимают искусство. Проблема заключается в том, что если мы возьмем китайскую традицию, то выставляемое в музеях китайцы не принимают за искусство. У них нет никакой собственной традиции дисфункциональных предметов, на которые человек смотрит, но которыми не может пользоваться. Такой традиции, которая у нас ассоциируется с искусством и была введена частично в эпоху Ренессанса, но окончательно кодифицирована Французской революцией, которая как бы конфисковала церковную и аристократическую утварь, показала ее народу с условием, чтобы он ею не пользовался и не трогал руками, — в Китае ее нет. Там не было эстетизации исторической памяти: ее уничтожили во имя культурной революции. Не было той замены, которую описывает Кант: я ненавижу дворец как объект, потому что он результат эксплуатации, но готов принять его как форму. Иначе говоря, как реальное использование пространства я это не принимаю, как абстрактную, созерцаемую форму — принимаю. Это разделение ввела Французская революция, а в философской мысли оно было кодифицировано языком Канта. Этого не было в китайской культуре, поэтому китайцы не понимают, почему нельзя пользоваться произведениями искусства. Один из самых первых жестов современного искусства был, когда молодой китаец в Швеции (кстати, мой приятель), получавший много лет тому назад стипендию в Стокгольме, был возмущен тем, что там выставлен писсуар Дюшана, и немедленно в него пописал. Он вообще не понимал, что происходит. Потом, конечно, директор института Понтис Хюльтен, которому об этом сообщили, попросил его пописать снова, для съемки. Но вначале он сделал это спонтанно. Я же сам участвовал в организации выставок (Шанхайской биеннале) и понимаю, о чем речь. Искусством в Китае считается утварь, принадлежавшая образованным людям, умеющим сочинять философские трактаты и стихи. Поскольку они обладают правильным пониманием и вкусом, то вещи, которые они отобрали для себя и использовали в быту, после их смерти брали в музей. Но если этими вещами никто не пользовался, а просто кто-то нарисовал картину и выставил, то китайцы не понимают, зачем она в музее. Легитимация отсутствует, что, впрочем, тоже небезынтересно.
    https://cyberleninka.ru/article/n/kventin-meyyasu-eto-v-chistom-vide-stalin-intervyu

    << Previous Day 2020/10/01
    [Calendar]
    Next Day >>

коррозия метафоры : nezdrava tvorba   About LJ.Rossia.org