Entry tags:

отец, проза, тень отца

В день рождения отца выкладываю фрагмент текста, который пишу с начала года. И не могу дописать.

Вы родились в 1958.
Умерли в 1985.
Мне в тот момент не было даже четырёх лет. Сейчас я на шесть лет вас старше.
Я ничего про вас не помню, единственное воспоминание, пробивающееся через десятилетия, связано с днём вашей смерти. Лишь обрывок, там лицо рыдающего младшего брата и бесформенный, чем-то пугающий силуэт тела, лежащего на диване.
Тень отца.
За окном - снег. На мне тёплая одежда, которую я узнаю на своих старых фотографиях. Общее ощущение непонимания происходящего в сочетании с паническим страхом. Я не знал, что произошло, но уже боялся. Впрочем я не уверен, что в случае с ребёнком такого возраста можно использовать термин "я".
У меня потом было несколько ваших фотографий. От одной из них возникло впечатление, будто я видел это лицо в движении. Но только впечатление, воспоминания не осталось. Я помню вас только мёртвым. Для меня отец - это редкие походы на кладбище. Довольно утомительные, ваша могила находится на самом краю коммунального кладбища, на вершине холма. Недалеко от неё обрыв, сразу за которым - насыпь с железной дорогой. Затем начинается лес. Это было моё любимое место игр. Я долго шёл с матерью, выполнял все скучные обязанности по уборке могилы, ожидая момента, когда мне можно будет убежать в сторону леса. Наверное у меня не было реального понимания того, что это за могила. Она присутствовала в моём мире как данность. Как данность я воспринимал и рассказы о том, что мой отец был великим поэтом. Это не означает, что я не доверял словам матери, я перестал ей доверять гораздо позднее. Однако её рассказы были слишком красивыми. В нашей жизни не было ничего похожего, это всё казалось сказкой. Мне часто читали ваше стихотворение, посвящённое мне. Точнее тому маленькому ребёнку, из которого, в будущем, вырасту я. Это стихотворение меня тогда совершенно не впечатлило. Всё изменилось в один день 1994-го года, через девять лет после вашей смерти. Тогда я пришёл к бабушке, взял в почтовом ящике свежий выпуск одной из городских газет, открыл его и увидел знакомые имя и фамилию. Валдис Крумгольд. Сразу прочитал статью, прибежал с ней на кухню, попробовал что-то сказать и обнаружил, что в моих лёгких отсутствует воздух. Что я открываю рот как рыба, выброшенная на сушу. Оказалось, что в том году ваши друзья, давно превратившиеся в местный поэтический бомонд, напечатали подборку ваших текстов в городском поэтическом сборнике Dzejas dienas (“Дни Поэзии”). Мать утверждает, что это она добилась этой публикации, устроив скандал вашему близкому другу, Александру Барбакадзе. Поводом стали две его опубликованные книги. Рецензию на этот сборник попросили написать Иосифа Трофимова, профессора местного университета. И он, из представленных там текстов, выбрал для статьи только написанные вами в середине восьмидесятых. Для меня это был голос со стороны. Никак не связанный с моей семьей и обладающий нужным авторитетом. И этот голос подтвердил всё, что мне до этого говорили.
В этот момент у меня появился отец. Мёртвый, забронзовевший, уже не способный на ошибку. Вы был никому не известны, мало кого заинтересовал вышеописанный поэтический сборник. Но для меня было очевидно, что вы просто не успели. Вы умерли перед самым взлётом, уже показав свой потенциал. И этот нереализованный потенциал незнакомого мне человека лёг на меня мёртвым грузом. Однажды я сказал про это вслух. В городском литературном журнале "Невгин" напечатали всё ваши сохранившиеся стихи. Вместе с воспоминаниями друзей. Воспоминания были разные. И забавные, и грустные. Мама, конечно, написала в основном про себя. Мы с братом ничего не написали, нам было нечего вспоминать. Но мне предложили выступить на литературном вечере. Там ваши друзья читали свои стихи, по большей части слабые, но иногда трогательные. Знакомые нашей семье барды, Евгений и Ирина Ливитины спели свою песню на ваше стихотворение "На возвращение нанизаны пейзажи". Вы должны были знать Евгения, он тоже работал на ЛРЗ и играл в конкурирующей футбольной команде. Уже десять лет он похоронен недалеко от вашего отца, моего деда. Песня была хорошей, но в моём сознании это стихотворение звучит совершенно иначе, не так оптимистично. Но это вопрос только эстетики, люди были очень хорошие, песня талантливая. Просто бардовская песня - это немного не моё. Мне тоже предложили выступить. Я вышел и сказал правду. Про то, что каждый человек должен преодолеть своего отца. Превзойти его. И что я не в состоянии этого сделать. Разумеется эту речь восприняли просто как эпатаж. Хотя я совершенно не стремился никого эпатировать.
У меня ничего не осталось от вас. Было несколько книг, с вашими пометками. В основном поэзия. Однажды я очень удивился, найдя в одной из этих книг пометки, написанные рукой моей матери, из которых следовало, что она прекрасно понимает написанное и анализирует его. Собираясь обсудить с Валдисом все спорные вопросы. Самая большая для меня загадка вашей библиотеки - том с текстами Сталина. Скучные статьи про вопросы ленинизма и языкознания были покрыты пометками и комментариями, предельно неразборчивым почерком. Сам я читал этот том в период собственного увлечения сталинизмом и для меня было важнее понять сами статьи. Сейчас я очень жалею о том, что потерял эту книгу в многочисленных переездах. Мне кажется, что если бы я вчитался в эти пометки и понял, что именно вы искали в статьях Сталина, то я бы хоть немного узнал вас. Понял бы хоть немного про своего отца.
Ещё осталась анкета. Из неё я узнал ваш любимый девиз, «Нет предела совершенству», и любимую героиню, Инессу Арманд. Про то, что вашей отличительной чертой было «самоедство». Что представлением о счастье было «Жить так, что бы не было стыдно перед детьми». То есть перед мной и Юрисом. А также про глубокую неприязнь к поэзии Сергея Острового и любви к книге «Мартин Иден». Через много лет я напишу маленький цикл верлибров о своей семье и детстве. Вспомнив про эту анкету, я назову его "Эфемерида", в честь поэмы, написанной одним из героев Лондона. Выбор этой книги многое говорит мне о вашем самовосприятии. Я сам прочитаю этот роман только в 21 год, уже сидя в тюрьме. Мама передала мне эту книгу. Потом я её потерял, пытаясь расширить щель в «наморднике» на окне и получить груз из соседней камеры. Книга улетела прямо под ноги патрулю, у сокамерника уже были нарушения и ему не стоило этот список увеличивать, так что я получил своё первое нарушение. К счастью, я успел прочитать сам текст.
Рядом с анкетой лежит единственный листок с рукописными стихами. Черновик. И коллекция вырезок из городских газет. Заметка про выставку художника Ромуальда Гейкина. Немного ученическая, старательная, с фразами вроде «Художник подмечает внутреннюю противоречивость, конфликтность современной динамической цивилизации, вызывающей у него некоторые опасения», конец цитаты. Несколько стихотворений, напечатанных рядом с произведениями столь же забытых современников. Мне особенно понравился один, Александр Григорьев, писавший плохо рифмованную научную фантастику про роботов.
И некрологи. Несколько некрологов подряд.
Когда я сканировал этот маленький архив, я включил в него и некрологи. Если бы вы меня действительно слушали, то не поняли бы, что такое "сканировать". Но так как адресат этого маленького текста жив только в моём сознании, то я не буду объяснять в мелочах тому, кто умер тридцать лет назад, чуждую ему жизнь. Просто сосканировал. Перевёл в цифровой формат.
Особенно меня заинтересовал один некролог, совмещённый со стихами. Изображение получилось перевёрнутым, но когда я его увидел, у меня перехватило дыхание. На абсолютно белом фоне висел оборванный, пожелтевший листок бумаги с зимней фотографией. Деревья и снег. На нём были текст и стихи, но для того, что-бы их увидеть, нужно было наклонить голову. Конечно, я сделал копию и перевернул её в правильном направлении. Но я оставил это изображение. В нём, совершенно случайно, оказалось показано, словно иероглифом, то, что я за все эти годы так и не смог сформулировать,

PS
Все его стихи я выложил в предыдущем посте.