Вероятно, уже «боянъ», но тем не менее: нашёл я тут в сети малоизвестное стихотворение Корнея Чуковского из цикла про Айболита. Это пиздец, господа. Кровавый психотриллер, заставляющий вспомнить «Хостел», «Резню бензопилой» и «Восставшего из Ада». Айболит в данном произведении предстаёт в неожиданном ракурсе, напоминая, скорее, дока Бенуэя из галлюцинаций Берроуза, ну или как минимум доктора Чаннарда в упомянутом «Восставшем из Ада»… А написано всё это безобразие в жанре инфернальных частушек, хорошим примером которого послужит, пожалуй, вот это:

Но взмахнул он что есть силы
Острой саблей раз и два,
И от бешеной гориллы
Отлетела голова.
И, как бомба, над болотом
Полетела к бегемотам,
Изувечила хорьков,
Искалечила волков,
И в канаву угодила,
Где убила крокодила
И удава контузила лютого.

Произведение шокирующее и может оказать катастрофическое влияние на неподготовленную психику. Уже с самого начала нас радуют живописания Ада в традициях полотен Босха и Гигера:

А там у порога толпятся убогие:
Слепые утята и белки безногие,
Хромой лягушонок с больным животом,
Худой кукушонок с подбитым крылом
И зайцы волками искусанные.

Далее автор кратенько даёт представление о modus operandi безумного врача, который, судя по всему, дал клятву Гиппократа исключительно с целью получить извращённое удовольствие от её нарушения:

"Нет, не пойду я
Лечить бегемота,
Мне бегемота
Лечить неохота:
Ваш бегемот -
Кровожадный злодей,
Он задушил четырёх лебедей!"

Но тут прибежали
К нему носороги,
Они закричали
Ему на пороге:
"Спасите гориллу,
Горилла больна;
Живую осу
Проглотила она!"

"Ну что ж!
Поделом!
Проглотила осу!
Я злую осу
Ни за что не спасу!
И злая горилла
Пускай себе мучится,
Пока от обжорства
Она не отучится!"

Все до единого персонажи сказки – отъявленные социопаты, чей способ взаимодействия с окружающим миром наглядно демонстрируют следующие строки (а ведь это – про «хорошего мальчика» Ваню Васильчикова, героя!):

Но минуты не теряя,
Он пырнул её штыком
И в овраг лисица злая
Покатилась кувырком.
И в крапиву свалилася дохлая.

Произведение то и дело перемежается кроваво-психеделическими картинами, постоянно наличествует запредельная жестокость и изощрённое издевательство над рассудком читателя:

Мчатся танки, танки, танки,
А за ними на волках
Лютые орангутанги
С миномётами в руках.

Или вот ещё:

Но с жужжанием весёлым
Из окошек и дверей
Налетели пчёлы, пчёлы,
Пчёлы, пчёлы, пчёлы, пчёлы,
Пчёлы, пчёлы, пчёлы, пчёлы,
Пчёлы, пчёлы, пчёлы, пчёлы
На испуганных зверей.
И давай колоть их жалами,
Словно острыми кинжалами.

Укусили бегемота,
И от боли бегемот,
Рот разинув, как ворота,
Так и грохнулся в болото
И белугою ревёт.
А они не унимаются,
Пуще прежнего кусаются.

Испугались носороги,
Побежали по дороге,
И в испуге носорог
Носорогу сел на рог.
А над ними пчёлы тучею,
Так и жалят, так и мучают.

И на веточке весёлый
Распевает воробей:
"Аи да пчёлы!
Вот так пчёлы!
Всех зверей они сильней
И умнее и храбрей!"

И звенят над ними птенчики,
Словно звонкие бубенчики:
"О, хвала тебе, хвала!
Трудовая, Боевая,
Беспощадная
Пчела!"

Чудовищный бред, явно отражающий терзания глубоко больного разума, странным образом напоминает то извращённые тексты Владимира Сорокина, то имбецильные вирши малолеток-ПТУшников, нюхающих клей:

Вышел доктор на балкон,
Тихо в небо глянул он:
"Да над нами самолёт,
В самолёте - бегемот,
У того у бегемота
Скорострельный пулемёт.
Он летает над болотом,
Реет бреющим полетом,
Чуть пониже тополей,
И строчит из пулемёта
В перепуганных детей".

И ещё (одна из самых кошмарных сцен):

И взлетели над полями
Журавли за журавлями,
И в атаку понеслись:
"Ну, проклятый, берегись!"
Налетели на зверюгу,
Окружили самолёт,
И захрюкал с перепугу
Ошалелый бегемот.

Над темными равнинами
За ним они летят,
И длинными-предлинными
Носами журавлиными
Долбят его, долбят.
Всего его истыкали,
Истыкали, как пиками,

Истыкали, изранили,
Проткнули, протаранили,
И всё ещё долбят его,
Долбят его, проклятого,
Долбят, долбят, долбят.

В общем, такое вот творение. Можно издавать в серии «классика маргинальной литературы» или как там…