Теория эволюции сегодня 5

2. Распространение теории Дарвина в социоэкономические науки и гуманитарные области
Попытки распространить эволюционное учение в гуманитарные области начались очень давно. В конце концов, первым начал Дарвин: в «Происхождении видов» он говорит о борьбе за существование среди слов и грамматических форм в человеческих языках (Darwin, 1859, pp. 422-423). Разные направления считают от различных основателей. Одна из ветвей – лингвистическая – называется эволюционной лингвистикой или глоттогонией, начало ведет от А. Шлейхера и его теории древа языков. Сюда относятся теории происхождения языка (Deacon, 1997; Pinker, Bloom, 1990; Hauser, Barner, O'Donnell, 2007). Сейчас это место синтеза лингвистики, neuroscience, палеоантропологии, этологии, молекулярной генетики.

Существует и иное понимание эволюционной лингвистики как некоторого расширенного понимания исторической лингвистики. Здесь существует множество попыток создания общей лингвистической теории по аналогии с биологическими теориями. но получившего признание результата пока нет (Маковский, 2007). Хотя, наверное, самым авторитетным с точки зрения лингвистики будет в данном случае словоупотребление Соссюра: «Имеющиеся под рукою термины не все в полной мере способны отметить делаемое нами различение. Так, термины «история» и «историческая лингвистика» непригодны, ибо они связаны со слишком расплывчатыми представлениями; поскольку политическая история включает и описание эпох и повествование о событиях, постольку можно было бы вообразить, что, описывая последовательные состояния языка, мы тем самым изучаем язык по временной оси, но тогда такое изучение на самом деле потребовало бы рассмотрения по отдельности феноменов перехода языка из одного состояния в другое. Термины эволюция и эволюционная лингвистика более точны, и мы часто будем ими пользоваться; в противовес можно говорить о науке о состояниях (статусах) языка, или статической лингвистике.» (Соссюр, 1933). В дальнейшем Соссюр предпочитает говорить о диахронической лингвистике.

Однако более интересными и развернутыми стали экспликации теории Дарвина в науках социоэкономического круга. На определенном уровне абстракции в самых разных науках можно отыскать субстрат, удачно описываемый дарвиновской теорией. Это экономика, социология, а также технология (Кудрин, 1991). Можно вспомнить различные «эволюционные» философские концепции, раз за разом разрабатываемые различными авторами (Campbell, 1975; Popper, 1984; Фоллмер, 1998).

2.1. Универсальный дарвинизм
Широкое применение теории Дарвина в науках социоэкономического круга имеет характерные причины. Это объясняется тем, как описан предмет этих дисциплин: сложные развивающиеся открытые системы, состоящие из популяций (относительно) независимых единиц, обладающих свойствами наследственности и изменчивости и подверженных конкуренции и селекции.

Кроме того, такие популяционные системы с конкуренцией рассматриваются в определенном аспекте: эти системы находятся в среде с ограниченными ресурсами. Это очень важный момент, поскольку можно было бы интересоваться, например, морфологией фигур, образуемых объединениями элементов, или свойствами самих элементов – но центральным выступает именно вопрос о дифференциальном размножении в среде с ограниченными ресурсами. Как только точка зрения исследователя ограничена таким образом – сразу возникает возможность применить концепцию дарвиновской эволюции.
Самым популярным среди этого направления автором является, конечно, Ричард Докинз (Dawkins 1983, 1986). Прежде всего, не касаясь причин, по которым не годится в качестве обобщающего образа для биологических данных, интересно указать причину ее непригодности для социоэкономических систем: «мемы», элементы систем копируются в них с недостаточной точностью – по сравнению с высокой точностью копирования ДНК. Точность копирования социоэкономических системах может быть предметом осознанной заботы и в таком случае достигается чрезвычайная точность воспроизведения – но как раз в тех контекстах, о которых говорят сторонники универсального дарвинизма в экономике и социологии (обычаи, рутины, привычки и т.п.) – точность копирования весьма невелика.

К перечню отличий элементов, не позволяющих с легкостью переносить биологическую теорию эволюции на социальный субстрат, можно добавить принципиально меньшую степень независимости элементов, копируемых в социоэкономических системах. Иной обычно оказывается и скорость изменений среды – или, если угодно, время жизни элементов относительно значимых изменений среды.

Важнейшим отличием биологической и социальной реальности является, на мой взгляд, отсутствие различения сомы и гермы в социальной реальности. Удивительным образом социологи и экономисты, тщательно копируя многие ходы рассуждений о генетике, не замечают главного – все попытки распространения дарвиновского типа эволюционизма на социоэкономическую реальность сталкиваются с принципиально иной картиной – нет разделения на элементы нефункциональные, но точно наследуемые, и слабо наследуемые, но определенно функционирующие. Все кандидаты в «мемы» в социоэкономических системах являются элементами одновременно наследования и функционирования (Nelson, Winter, 1982; Hodgson, 2002). Множество попыток постулировать некие «узлы нейролингвистической сети» и прочие фиктивные сущности пока не привели к открытию чего-либо, подобного ДНК.

То есть большинство рассуждений современных эволюционистов на материале социоэкономических наук страдает забвением не Дарвина, а Вейсмана. Идея конкуренции и отбора настолько захватывающе просто и ясно объясняет улучшение популяции, что почти забылось еще одно необходимое условие – разделение функционирующих и воспроизводящихся единиц, осмысленных и бессмысленных (Любарский, 2007). Особенно занимательно, что это забвение произошло на фоне безоглядного доверия к различным генетическим теориям. Генетика «вытянута» на поверхность, предполагается, что гены существуют в том же смысле, что организмы, и потому разговоры о наследственности и изменчивости социальных институтов – почти полностью подобны ситуации в биологии. В сознании от векового развития теории эволюции остался лишь англосаксонский слой идей, германский слой был основательно забыт. Замечательные следы значимого отсутствия можно видеть в обширной дискуссии об определении репликатора (Hull, 1988; Sperber, 2000; Godfrey-Smith, 2000; Aunger, 2002).
Несмотря на эти различия, общая схема дарвиновой эволюции является столь соблазнительно-общей, что всё новые варианты дарвинизма появляются в той или иной гуманитарной или социоэкономической науке. Когда сравниваются успешно выбранные уровни абстракции, с помощью универсального дарвинизма достигается освещение многих очень различных процессов с точки зрения общей «рамочной» теории. У некоторых авторов даже возникает впечатление, что за биологическими и социальными феноменами на определенном уровне абстракции находится одна и та же онтологическая сущность (Hodgson, 2004). Утверждается не полное подобие теорий эволюции для разных областей реальности, но существенное сходство процессов, находящее выражение в общих чертах теорий.
Это убеждение имеет очень давние корни. В конце концов, всё восходит к старинной британской идее о воспроизводящихся конкурирующих индивидах, бессознательно создающих упорядоченность в макропроцессах. Она была отчетливо высказана Адамом Смитом, а затем, для биологии эта мысль развита Чарльзом Дарвином (разумеется, это весьма грубое утверждение, детали - Bowler, 1995; Hodgson, 1995; Шмерлина, 2001). В некотором «на самом деле» реальность состоит из индивидов, а общее не существует (номинализм); эти индивиды конкурируют за размножение в условиях ограниченных ресурсов и возникают закономерные изменения в поколениях этих индивидов, меняются и свойства взаимоотношений, в которые эти индивиды входят. И вот эту «на самом деле» реальность описывают некие достаточно общие теории – конкретные содержательные теории различны для разных областей, а общие сходны. Как утверждает S. Winter (1987), естественный отбор и эволюция различаются конкретными свойствами элементов, но сами элементы объединяются в некие общие рамочные структуры, общие для биологии. экономики и других наук (Winter, 1987, 1990).
Отсюда понятно сродство концепций, стоящих на этом основании: Уильяма Джеймса, Давида Ритчи, Чарльза Пирса, Торнстейна Веблена, которые создали мощные понятия, реорганизовавшие крупные области социальных наук. Обзор этих ранних взглядов на эволюционную проблематику в социогуманитарных областях можно найти в работе Кэмпбелла (Campbell, 1965). Кэмпбелл описывает дело так, что дарвинизм – это общая теория эволюции всех сложных систем.

Впоследствии разгорелась дискуссия, возможно ли в рамках общей теории рассматривать естественные, природные процессы, изучаемые биологией, и частично осознаваемые и по определению искусственные процессы в социальных системах. В ряде работ (Dennett, 1995; Hodgson, 2002; Knudsen, 2004) показано, что искусственный отбор является частным случаем естественного, а не альтернативной формой. Эти рассуждения были восприняты как еще один аргумент в пользу возможностей универсального дарвинизма в приложении к социоэкономическим системам. Другое дело, что в дискуссиях выяснилось, что многие процессы в социоэкономических системах скорее ламарковские, чем дарвиновские. Однако оказалось, что столь важная когда-то грань между ламаркизмом и дарвинизмом больше не воспринимается как принципиальная, ламарковские процессы воспринимаются как частный случай, вариация глобальной дарвиновской схемы, отмечается, что ламарковская и дарвиновская концепции эволюции не взаимоисключающие (Hodgson, 2001).
Совокупность этих теоретических разработок в области социоэкономических наук называют «второй дарвиновской революцией» (Cziko, 1995). В сущности, главной идеей этой второй революции явилось осознание того обстоятельства, что не только для генов и ДНК можно говорить о наследовании, изменчивости и селекции. Могут быть самые разные механизмы «репликации» и наследования свойств, эти различия не препятствуют осуществлению принципиальных механизмов дарвиновской теории. Впрочем, возможен и иной взгляд, который иногда высказывается – что тот теоретический продукт, который столь широко распространяется, является не развитием идей Дарвина, а, собственно, расширением основной идеи экономики («экономика – наука, изучающая выбор из ограниченных ресурсов», Robbins, 1932). И тогда перед нами не универсальный дарвинизм, а универсальный экономизм – это, по сути, одно и то же, разнятся лишь обозначения: вместо отбора будут говорить о конкуренции, вместо прогрессии размножения – о товарных излишках и т.п.

Подчеркивается, что все эти концепции не являются биологическим империализмом или экономическим империализмом – то есть методы работы и теории, возникшие в одной области знания. не переносятся слепо во все прочие. Авторы обычно оговариваются, что феномены, скажем, экономики не могут быть полностью объяснены дарвиновской теорией эволюции. Однако эта теория задает рамку, внутри которой легко организуются более специальные теории, имеющие отношение к специфике изучаемого предмета. Так, детально описывается функционирование компьютерных вирусов в соответствии с рамочными положениями дарвинизма (Aunger, 2002), причем относительно компьютерных вирусов это не только аналогия – некоторые вирусы сознательно пишутся с использованием алгоритмов дарвиновской теории. Интересно, что наблюдается и обратное влияние – универсальный дарвинизм как рамочная теория, включающая те или иные специальные теории, возвращается в биологию. Например, такова по происхождению концепция иммунитета, разрабатываемая Плоткиным (Plotkin, 1997) – речь об отборе среди лимфоцитов и т.п. как и многие другие авторы, Плоткин высказывается об иерархии эволюционирующих структур с собственными законами на каждом уровне и собственными единицами эволюции. так что закономерности верхнего уровня не удается адекватно описать в терминах, пригодных для нижнего уровня – старая проблема соотношения микро- и макроэволюции.

В завершение краткого обзора универсального дарвинизма – несколько слов о той парадоксальной роли, в которой, пожалуй, чаще всего выступает теория Дарвина в экономике, социологии и других социоэкономических науках. Дарвинизм, как известно, прежде всего является теорией, которая объяснила наличную целесообразность природы, смогла предложить механизм появления новых видов. Сам факт эволюции был достаточно очевиден, наличие у некоторых природных объектов целевой функции – тоже очевидно, но только Дарвин смог предложить причинно-следственный механизм, приводящий к столь нетривиальным следствиям. То есть дарвинизм – это прежде всего теория о механизмах и средствах, и совсем не теория о целях.

Однако средства всегда определяют цели, и произошла знаменательная эволюция в представлениях о теории эволюции. Механизм теории Дарвина вполне понятен и во многом повторяет собственные наработки экономической науки. А вот что совершенно не ясно относительно социальных систем – это каким образом определять их цели. Откуда мы можем знать, каковы цели общественного института или экономической организации? или даже цели вида или популяции? И вот тут на помощь приходит современное понимание эволюционной теории. Именно благодаря дарвиновской концепции сейчас формулируются цели агентов эволюционных изменений. С помощью дарвинизма объясняют создание агентами новых альтернативных целей, говорят о целях самосохранения и т.п. (Rubin, Somanathan, 1998).