Обогнавшие Запад
Что бывает, когда действие впереди, а оценка сзади
http://banshur69.livejournal.com/137525.html
"...один из тезисов этого препринта - о том, что русские ученые для западной науки являются туземцами и информантами - доказывается на основе моей статьи о В.К.Шилейко. Разумеется, я не отказываюсь от того, что написал в статье: западные коллеги действительно публиковали только те работы Шилейко, которые были связаны с изданием эрмитажных памятников. ...

Но из этого не следует тот вывод, что к нашим на Западе относятся только как к туземцам и информантам, хранящим бесценные реликвии. Во-первых, сам Шилейко прекрасно понимал, что следует печатать по-русски, а что посылать на Запад. Он точно знал, что его переводы и идеи из области сравнительного литературоведения хорошо пройдут только в русскоязычной среде, а коллеги-ассириологи отнесутся к ним как к произвольным спекуляциям. ...

Во-вторых, когда западная ассириология стала восприимчива к общим идеям (а произошло это только после Второй мировой войны), она восприняла и социально-исторические построения российских ученых - И.М.Дьяконова и М.А.Дандамаева. Впоследствии лингвистические идеи Дьяконова обрели популярность в мировом сообществе лингвистов, а выдвинутое им новое название семито-хамитских языков - афразийские - прижилось в современной науке. Несколько позже проявилось и внимание западного сообщества к последним публикациям и идеям Шилейко. Обратим внимание на то, что идеи российских ассириологов были восприняты безо всяких посредников и агентов влияния, непосредственно, хотя и не сразу.

Сказанное означает, что в 20-е годы западная наука, логически строгая и эмпирически требовательная, еще не была в состоянии понять многие идеи российских исследователей, которые во многих сферах были на несколько шагов вперед в осмыслении материала. Но к 60-м годам фактический материал вполне позволял доказывать то, что в 20-е ощущалось только на уровне интуиции. И тогда российские идеи оказались в числе признанных западной наукой. Так могло бы произойти и с Фрейденберг, если бы к 60-м она, как Пропп и Бахтин, была бы жива и влиятельна.

Ныне же ситуация иная. Западная наука накопила громадный фактический материал, который нуждается в новом осмыслении. Одновременно накоплен и гигантский арсенал подходов к материалу - от филологических до философских и культурологических. Только теперь для нее становится возможно вполне оценить идеи Фрейденберг и того же Шилейко (о близости их научного мышления я пишу в своей статье), суть которых - понимание литературного мотива как преобразованной общеареальной мифологемы, восходящей к порождающему мифоритуальному комплексу средиземноморского мира. И думаю, что при участии агентов влияния типа Брагинской эти идеи скоро станут доступны западному миру. Во всяком случае, при всех описанных автором нюансах можно быть спокойным за судьбу рецепции русских идей западной наукой. Но беспокойство вызывает состояние нашей современной науки. Она не только бедна идеями, не только теряет квалификацию, но теряет мотивацию, а это хуже всего. Ученый не пошевелится, пока ему не заплатят. Ученый не будет работать в стол. Ученый не будет работать вопреки неблагоприятной ситуации. Ученый не понимает, во имя чего работать. А это означает, что страдает не его производительность, а качество работы его сознания. И, как результат, он не может больше продуцировать идеи, обгоняющие западную науку на несколько шагов, потому что за такие идеи ничего не платят, такие попытки осуждают, а быть непризнанным генератором идей означает по нашим временам быть неудачником. Перспектива таких взглядов - мировая безвестность, потому что миру нечем интересоваться. Агенты влияния появляются тогда, когда есть передовые или хотя бы оригинальные идеи и методы, а не публичная фигура самого ученого, непременно желающего всемирной славы, а еще хуже - желающего поучать мир в стиле Фомы Опискина.

Вот именно в этом-то положении и находится сейчас наша российская наука. "

--------------------------
Вот еще http://mike67.livejournal.com/271155.html
"Русский человек, кем бы он ни был в каждом конкретном случае – татарином, евреем или даже русским, - всегда не в ладах с экзистенцией и не готов, сделав все от него зависящее, честно отдать себя на суд высших сил. Это проявляется и в отношении собственно к суду, как к институту правосудия (в России все – от гопника до утонченного либерала называют "проплаченным" любое решение, принятое судом не в их пользу; человек, судящийся с жилконторой или с работодателем, поднимает шум, рассказывая, что борется с системой; блоггеры просят президента принять решение по делу, находящемуся в компетенции суда и т.д. без конца и без края) и в отношении к любым правилам вообще – напоминая иностранцам о необходимости уважать российские правила, русский, зайдя в чужой монастырь, искренне не понимает, зачем нужно учитывать тамошние правила.

В этом есть своя логика. Справедливость воспринимается русским как внутреннее, имманентное качество, которое не нуждается в сверке с чьими-то представлениями. Вовчик Малой, Брагинская и Данила Багров рассуждают по одной схеме: пусть весь мир называет негров афроамериканцами, но нас учили, что негра называют именно негром. Возможность пересмотра своих взглядов на правила поведения кажется русскому такой же комичной, как отказ от собственных представлений о логичности или красоте, от собственных вкусов, наконец, о которых, как известно non est disputandum.

Такое положение дел является показателем не очень высокой стадии развития социума, на которой общество еще не научилось подчинять себя условностям. "

-----------------------
к слову об условностях, которым не хотят себя подчинить:

...Цветок
согнётся нехотя - и перестанет быть.
Умрёт легионер, шепча: «Юпитер, ты не прав...»
И небеса не усмирят его
ни порицанием, ни попустительством.
Но скрыт в цветке и звере некий знак,
старался воин неспроста, вода - и та течёт
не то на голос недр, не то на лунный зов...

А я? Что делать мне? Какому Риму присягнуть?
Какое небо допросить? С каким
чревовещателем мне подписать контракт?
Витий вокруг полно, говорунов хоть отбавляй,
сирен горластых тут и там не счесть,
и внятны речи их. Но неприятны мне.
А те, с кем я бы всласть потолковал,
кого бы выслушал всерьёз, - те, зная истину,
хранят молчание в своих бестрепетных
гробах.

Это Щербаков. Раньше я не ставил подписи, думал - понятно. Но раз не понятно, можно и подписать, отчего же не подписать