Я посмотрел на «менее глубокие понятия». Мне показалось, что это не «менее глубокие», это – образ результата. Слова обыденного языка. Мы, скажем. Хотим понять человека, и «человек» будет очень глубоким понятием, предельно глубоким, но – результирующим, мы не можем опираться на него в работе, поскольку это и есть то, что мы должны понять. Результат дан до начала исследования, но – неоперационально, нам надо найти средства, чтобы развернуть это понятие. Так что Ваши «менее глубокие» кажутся мне глубже «глубоких», хотя – не годятся в «первые инструменты».

Ваш ряд «глубоких понятий»… Это свернутые теории. Каждое понятие есть конструкт, означенный в рамках объемистой теории. Это результат теории… Мне кажется, свойством этих глубоких понятий является несоотносимость с опытом. В обычном смысле – есть аппарат теории, который диктует, как надо описывать реальность и препарировать, преобразовывать высказывания, чтобы протянуть нить от опыта к этим понятийным конструктам. Мы каждый раз будем натыкаться на стенку – есть неназываемое нечто вон там, вовне, и есть ряд дистинкций, эти ряды мы некоторым образом совмещаем, получая высказывания. И каждый раз мы будем сомневаться – ведь понятия мы выбирали и определяли, не имея «полного списка» пригодных понятий, и тем самым мы можем быть уверены (до некоторой степени) только в том, что эти понятия лучше уже испробованных нами, но нет никакой гарантии, что они лучшие из возможных. Тем самым мы никогда не можем приобрести уверенность в знании. Я знаю, что это считается абсолютно нормальным.

В этих глубоких понятиях ценится неочевидность (и важность), при этом очевидность не ухватывается – если нашей целью было понимание очевидности «человек», мы поймем о нем нечто неочевидное, и поймем неочевидным образом – это будет неустойчивое знание. Речь не о том, что его следует «выбросить» - напротив, его хотелось бы обосновать. Для этого желательно выстраивать понятия в более непосредственной связи с опытом. То, что находится внутри меня при производстве понятия, есть то же самое, что находится вовне. Сейчас это понимается примерно в рамках «корпореальности» - внутри меня «синапсы» и «гены», этим и детерминированы понятия. Однако синапсы и гены – достаточно отдаленные конструкты, а вовсе не первые понятия опыта. Если я постараюсь следовать за самим явлением в построении понятий, я приду – через несколько шагов – к одной конвенциональной стенке. Хотя прямого запрета там нет, считается правильным строить теорию мышления «для любого» разума. «Демократический» постулат в гносеологии – познающему запрещено изменяться. Он может пользоваться самыми изощренными механизмами познания, но его способности должны оставаться на нулевом уровне. Попытка выстраивать понятия вслед за развитием явления диктует иное – обучение мыслящего следовать мыслью за явлением, в чем можно тренироваться, набираясь опыта, становиться более способным – и тем самым производить понятия, которые не могут быть усвоены тем, у кого такого опыта нет. Это во многом рискованная позиция, но она позволяет обойти множество ограничений и запретов, которые выстроены на редко проговариваемом «демократическом» постулате гносеологии. Многими принятыми сейчас представлениями на этом пути приходится жертвовать, но возможен и выигрыш – более очевидные, прямо укорененные в опыте понятия позволяют уйти от конвенциональных конструктов. На выходе возможно более достоверное знание. Легко видеть, чем покупается достоверность – она перестает быть проверяемой в своей достоверности любым познающим субъектом, который не хочет тренировать свои способности, а согласен только применять хитроумные механизмы.