В дневниках и других заметках Маклай многократно сообщает о тех трудностях, с которыми был сопряжен сбор лексического материала. В начале третьего месяца своего пребывания на Новой Гвинее он сетует: «Я даже не знаю как по-папуасски такие слова: да, нет, дурно, хочу, холодно, отец, мать...» [1:121]. Слова со значением хорошо и видеть он узнал лишь через четыре месяца [1:147—8; 3:134], а слова много и слышать так и остались ему неизвестны [1:257; 3:134]; отсутствуют в материалах Маклая и слова со значениями да, хочу, холодно [1:416]. Однако примерно после полугода пребывания указания на коммуникативные неудачи становятся чрезвычайно редки и относятся к обсуждению таких областей, которым Маклай уделял мало внимания, часто вполне осознанно. (Например, ему не удалось узнать у Туя, с какой целью вырезаны деревянные фигуры на опушке леса «и что они означают» [1:182] — но духовная культура вообще мало привлекала внимание Маклая.) В конце первого путешествия Маклай «находил свои знания почти достаточными»; когда папуасы беседовали между собой, Маклай «понимал их все лучше и лучше», неизвестными оставались «только отдельные слова» [3:65]. Его знания были достаточны, чтобы беседовать с «приятелем Саулом» «о разных трансцендентальных сюжетах» [2:214]. Отсутствие коммуникативных проблем в беседах с папуасами отмечается и посторонним наблюдателем: по свидетельству одного из членов команды «Изумруда», папуасы, рассматривавшие диковины на борту клипера, «спрашивали у него [Маклая] совета и разъяснений. Свободно и бегло гововря по-астролябски, Маклай немедленно отвечал на все их расспросы» [1:424].
В этом контексте полной загадкой выглядит признание Маклая, что знал он всего лишь около 350 слов, а также его твердая убежденность в том, что в словаре языка бонгу их содержится никак не более тысячи [3:65].

Можно думать, что в первые месяцы контактов сложилась особая разновидность языка бонгу, своеобразный пиджин. Пользуясь выражением самого исследователя, этот языковой регистр можно назвать баллал-маклай (‘слово Маклая’ [2:195]). В основном, конечно, его лексикон восходил к стандартному бонгу, но естественные при такой осложненной коммуникации недоразумения, помноженные на престижность в глазах папуасов того, как говорит Маклай, неизбежно приводили к закреплению в баллал-маклай и лексики с неясной этимологией. В этом отношении показателен пример со словом киринга, которое довольно долго использовалось обеими сторонами в значении ‘женщина’, при этом Маклай считал его папуасским, а папуасы — русским [1:149].
...Легкость, с которой Маклай понимал разговор между папуасами, связана, вероятно с тем, что в его присутствии они и между собой говорили на упрощенном языке; авторитет Маклая не позволял использовать непонятный ему полноценный бонгу.
...Был ли упрощенный регистр бонгу изобретен для общения с Маклаем, или он существовал до появления тамо-рус? В тексте дневников имеются указания на второе.
...Предположение о том, что уроженцы Били-Били и Энглам-Мана специально изучали баллал-маклай выглядит совершенно невероятным, значит этот регистр базировался не столько на стандартном бонгу, сколько на некоторой его упрощенной разновидности, применявшейся при межэтническом общении с участием бонгуанцев.
Практика использования подобных конвенциальнальных упрощенных вариантов языка широко распространена на Новой Гвинее. Пожалуй, наиболее известный пример — моту.