Зоологические истории – 8
Сахалин – серый остров – я помню только таким, каким был он в 80-е, потом меня туда судьба не заносила. Надеюсь, что он изменился.
Я был там несколько раз, но особенно долго, когда пытался добираться с Кунашира в Москву. Пароход, реквизированный у немцев после второй мировой, доплюхал до Южно-Сахалинска, и мне предстояло полторы недели ждать рейса во Владивосток. Неприятность ситуации заключалась в том, что жить мне было негде и денег у меня совсем не было. То есть в кармане бренчало что-то около трех рублей, с которыми думать о гостинице было бессмысленно, даже если бы туда пускали без предварительной брони за два месяца.

Июльским утром я ступил на землю, тут же почувствовав качку. Несколько часов площади, дома и дороги качались вокруг меня, и я послушно выписывал кренделя, приноравливаясь то к бортовой, то к носовой. Это отзывались двое суток плавания. Думая о том, как бы переночевать, я направился в местный институт. Мне тогда казалось, что иного способа обрести кров нет – где же еще помогут оставшемуся без крыши зоологу, как не в научном учреждении? Институт располагался далеко от порта, на другом конце города. С трудом добравшись туда, я узнал, что сегодня выходной (и в самом деле! Совсем в экспедиции со счета сбился), никого нет. Я назвал фамилию одной дамы, доктора наук, которую в жизни не видел, и только читал несколько ее статей. Большей степени родства у меня на Сахалине не было. Вахтер, посумлевавшись, сообщил, что по его разумению субботним днем дама должна пребывать на дачном участке, опять же на противоположной окраине города. Делать нечего – я отправился туда.

Уже в сумерках я доковылял наконец до дачных домиков далеко на окраине. Собственно, домиков еще не было – пока шло строительство. Вокруг чернели ямы под фундамент, высились стены без крыш и столбы, обозначающие границы участков. Было тихо и безлюдно. Мне все же удалось отыскать аборигена, который вспомнил фамилию дамы и сказал, что ее хатка – «где-то там». Отправившись по адресу, я нашел, конечно, только стены будущего дома – а дамы, ее соседей, друзей и прочих двуногих не наблюдалось.

Пока я прикидывал, смогут ли стены уберечь меня от ночных заморозков, искал хворост для костра и вспоминал, где я видел в городе места, подходящие для ночевки, судьба вспомнила обо мне, послав человека. Это был плотного телосложения полупьяный строитель, по неизвестным ему самому причинам проходивший мимо. Я рассказал ему мою историю, и он щедрым жестом пригласил меня к себе – сначала мы вместе выпили, а потом, укрепив взаимное доверие, он оставил меня ночевать в своем новом доме.

Наутро хозяин, проснувшись, увидел меня и кротким басом осведомился, кто я таков и что здесь делаю, в его новом доме. Мы выпили, вспомнили друг друга и договорились, что необходимые мне полторы недели я буду жить у него. Собственно, решение это было принято моим хозяином неспроста. В процессе дружеского общения он предложил мне сыграть в шахматы. И верно – ничто так не сближает… Достал доску, расставил – и я выиграл. Хозяин нахмурился. Предложил еще партию – и снова проиграл. Хозяин высказался в том смысле, что всякие приблуды должны помнить свое место, кто им кров дал, и где они следующую ночь ночевать собираются, и играть соответственно. Я понял и напрягся.

Расставили, я очень старался, но опять выиграл. Хозяин мой закручинился и посоветовал мне пойти по своим делам. Я обратил его внимание на его исключительную щедрость, природную доброту натуры и отчетливо сквозившее благородство души. Это заставило хозяина снова обдумать свое решение, и он предложил мне сыграть еще одну, проверочную партию. Полторы недели на улице живо стояли перед моим умственным взором, я слегка волновался и поэтому, наверное, недостаточно внимательно следил за игрой. И опять выиграл. Положение стало вполне критическим, но спас меня, разумеется, именно хозяин.

Пока я с горечью вспоминал упущенные возможности – можно было вот тогда отдать ферзя, недоглядел, а вот тогда можно было не заметить атаки, - хозяин вдруг встрепенулся и выбежал вон, приказав мне: «Сиди!». Вернулся он быстро, и привел с собой троих мужиков – друзей и соседей. На ходу он объяснял им, что приблудился ему москвич. Он его из жалости пустил к себе, пусть живет, и вот только что он, хозяин, обул москвича в шахматы пять раз подряд. Но, впрочем, москвич играет неплохо, и они, его всегдашние соперники, которые до сих пор нагло обыгрывали его, пусть-ка попробуют, так сказать, справиться с меньшим братцем, а он посмотрит. У него получилось – соседние мужики садились за доску один за другим, и довольно скоро вылетали, подбадриваемые моим изрядно повеселевшим хозяином. Не то чтобы я хорошо играл – но все-таки что-то кроме фронта пешек изобразить мог, а у них это было основное средство – пешку в ферзи провести.

Выкинув всех разбитых соседей вон из дома, хозяин повелел им учиться играть, подобрать сопли и не показываться ему на глаза, пока фигуры двигать не научатся. Мне же он величественно разрешил остаться – с непременным условием играть в шахматы с теми, кого он, хозяин, пригласит в гости. Терять было нечего, и я согласился. Сразу скажу, что условие я выполнял честно, играл со всеми – кажется, хозяин перетаскал в гости всех строителей, бульдозеристов, шпалоукладчиков и бетонщиков округи. Иногда было трудно, но полторы недели я там прожил.

Хозяин, раздобрившись, щедро предложил мне питаться вместе с ним, но поскольку еда его состояла в основном из водки с хлебом, я старательно уклонялся от совместных трапез, предпочитая прогуливаться в окрестностях Сахалинска и собирая жуков. Препятствовало этому невинному экскурсированию только досадное чувство голода. Когда это начинало мешать всерьез, я находил булочную и покупал батон – стоил он тогда около 20 копеек, так что голодная смерть мне не грозила.

На следующие выходные мирное течение нашей жизни было прервано неожиданным и, можно сказать, торжественным событием. Придя с утреннего лова, я увидел, что хозяин водрузил на плиту самую огромную из возможных кастрюль и сыпет в нее все, что находится в доме. Оказалось, что он, во-первых, варит борщ, во-вторых, готовит праздничный ужин и, в-третьих, женится. Я поздравил его и спросил, кто же его избранница. Оказалось, что он не знаком с ней, никогда ее не видел, и вообще об этом ничего не знает.

Собственно, мысль его состояла в следующем. Он – мужчина видный, с собственным домом, холостой и при работе. Отсюда следует, что нужна хозяйка. Однако, не имея ничего достойного на примете, он попросил друзей сегодня к вечеру приискать подходящую особу женского пола. Друзья у него – мужики солидные, в разуме, дерьма не посоветуют, и вообще – для чего же нужны друзья на свете?.. Так что он делает свое дело – готовит праздничный ужин, а они – свое, ищут ему невесту.

К вечеру ужин был готов и состоял из фирменного борща, от запаха которого я ушел на улицу, двух ящиков водки и хлеба. Хозяин принарядился и с нетерпением ждал невесту. Невесты и друзей не было, что заставляло новобрачного подволновываться.

Наконец он не выдержал, приказал мне стеречь ужин и отправился на поиски друзей. Вернулся он через полчаса, с подбитым глазом, в компании пятерых смущенных мужиков и сильно встрепанной дамы, которая громко призывала всех в свидетели, что она честно женилась, и кто же знал…

А дело было в том, что на окраине славного города Южно-Сахалинска местные власти выделили места для индивидуальных коттеджей, сиречь домиков. Там и отстроился мой хозяин, сперев с родной стройки все необходимое. Ряды новехоньких домиков уходили прочь от города, каждая улица коттеджной застройки упиралась в большую грязную улицу, за которой уже начинались ряды серых пятиэтажек. И как раз в месте смычки сахалинских коттеджей, где жили упомянутые бульдозеристы, бетонщики и прорабы, с многоэтажной застройкой, располагался центр местной общественной жизни. Пивнушка. Знакомая всем, она была культурным центром – говорили и договаривались, знакомились и вели дела. Естественно, друзья моего хозяина, сообразив, что уже настал вечер, а невесты все еще нет, отправились туда и в каких-то пятнадцать минут нашли то, что требовалось. Даме предложили выпить, объяснили свою честную цель, дама осведомилась о видах жениха, узнала про дом – и согласилась. Выпили за удачу, потом – за счастье молодых, потом – чтоб не последняя, потом – в предвкушении праздничного ужина. Тут здраво решили, что хватит, что пора, жених ждет, и чинно повели невесту знакомиться с женихом. Однако сумерки и, может быть, некоторая лихва с выпивкой сыграли с друзьями моего хозяина злую шутку. Они слегка ошиблись в одинаковых новеньких коттеджах, не все из друзей знали, где живет мой хозяин, не все знали его лично… Короче, они ошиблись домом, вошли в хату на две ближе к пивнухе, чем дом моего хозяина, познакомили невесту с женихом и сказали: женись.

Вскоре туда пришел по следу мой хозяин и узрел своих друзей празднующими, а невесту – просто-таки непосредственно женящуюся… то есть выходящую замуж. Он вгорячах, не сообразив всех обстоятельств дела, въехал ложному жениху по физиономии, получил ответ, опамятовался, устроил строгий допрос друзей. Ситуация разъяснилась, и воссоединившиеся новобрачные в сопровождении друзей двинулись, наконец, к собственному дому, где я стерег ароматный борщ.

Скоро все наладилось. Все выпили за удачное окончание, за хорошее начало, за приятное продолжение и за молодых. Веселое застолье расположилось в большой комнате, пришел черед борща, и я перекочевал на маленькую верандочку с открытой в ночь дверью. Я спокойно курил и прикидывал, где я буду ночевать в эту брачную ночь, решил, что прекрасно перекантуюсь до утра на верандочке, и тут дверь распахнулась и ко мне пришли хозяин, огромный молодой бульдозерист и еще двое празднующих – они тоже решили покурить на прохладце.

Слово за слово, и хозяин с бульдозеристом решили меряться силой – локти на стол. Друзья в качестве судей получили сплошной само- и взаимоотвод в силу своей пристрастности к обоим чемпионам. Судьей был единодушно выбран я – как человек сторонний, незаинтересованный и москвич, хоть и имеющий что-то против этого судейства, но обязанный долгом гостеприимства. Силачи сели, приготовились – и бульдозерист положил руку хозяина, как пустой рукав. Хозяин крякнул и предложил еще раз – он не подготовился. Сели, уперлись – с тем же результатом. Раз на пятый хозяин решил, что ситуация ясна и все дружно обратились ко мне с вопросом – кто победил? Я честно назвал победителя. Друзья сочувственно посмотрели на меня, смутно забормотали что-то о моей печальной судьбе и ушли в дом, допивать. Хозяин крякнул, насупился и ушел вслед за ними. Со мной остался гигант-победитель. Он аккуратно сгреб меня за ворот, прижал к стенке и стал тщательно объяснять мне ситуацию.

Оказывается, я поступил крайне неэтично. Бульдозерист доходчиво и подробно объяснил мне, что меня, человека совершенно незнакомого, мой хозяин подобрал на улице, пустил к себе жить, обращался по-родственному, я же, московская погань, его неправедно засудил. Силясь уяснить сложные для меня этические правила (в этике я как-то традиционно не силен) я с надеждой спросил, - кто же, по мнению крепко державшего меня бульдозериста, победил в имевшей место маленькой схватке? «Конечно, я, – гласил уверенный ответ. - Этот слизняк и враль никогда бы не смог даже шелохнуть мою мощную руку» (демонстрация руки прилагается). «Но ты, - продолжал он, - как человек, осыпанный благодеяниями хозяина дома, должен был присудить победу ему». Тогда мой учитель этики, бульдозерист, должен был бы меня побить за ошибочное судейство, но это были бы сущие пустяки, потому что теперь он меня будет учить быть благодарным людям, а это гораздо больнее.

Я попытался высказать мысль, что за такую ошибку меня должен наказывать сам хозяин – вот если б я причинил своим судейством вред бульдозеристу, то бил бы меня, без сомнения, именно он, а в имевшем место случае, когда я, как только что было доказано, причинил вред хозяину, бульдозерист должен немедленно пойти в дом, отыскать там женящегося хозяина и привести расправиться со мной, а отнюдь не сам… Но бульдозерист был знатоком тонкостей и резонно возразил мне, что хозяин не может сам вступаться за собственную честь в этом деликатном случае, это ему западло, и что именно в случае такого вот как бы правильного, но глубоко лживого судейства меня должен наказывать не сам хозяин, но именно друзья хозяина.

С этими словами поборник чести вывел меня во дворик, прислонил к новенькой кирпичной стенке и замахнулся. Это было зрелище величественное и чудовищное, но я все испортил, успев уклониться. Бульдозерист едва не проломил стену, после чего потерял интерес к окружающему и пошел бродить по засаженному хиленькими яблоньками дворику, баюкая руку и что-то тихо причитая.

Я попробовал пробраться в дом, в тепло, но там уже женились все. Невеста явно запуталась, кто здесь жених, поскольку мой хозяин спал в углу. Послушав слаженный концерт из шума веселой компании и стонов бульдозериста, я отправился наружу, прихватив ломоть хлеба, и бродил до утра по темным лугам – лечь не было никакой возможности. Ночи уж очень холодные.

Наутро я вернулся, застав одинокого мрачного хозяина, сосредоточенно собиравшего бутылки. Я не посмел приставать с вопросами к человеку, у которого, кажется, были какие-то личные проблемы. Лишь на следующий день тайна слегка приоткрылась – хозяин буркнул, что все бабы – дряни, а он слишком умный и достаточный мужик, чтобы связываться с такими. И вообще, женитьба – дело серьезное, это же, москвич, можешь ли понять – это ж на всю жизнь, тут спешить нельзя.

Через несколько дней я уехал. Хозяин попрощался со мной весьма запоминающимся образом, но это все же другая история.