Статьи одного недосамоубийцы
Вышла книжечка Карла Баллмера… Это такой неизвестный немец. Он еще и художник… О его картинах Сэмюэль Беккет сказал «Исключительная, неслыханная тишина».

Баллмер был… ну там теологом, художником, философом – по молодости. Все собирался самоубиться по идейным соображениям – от бессмысленности всего и пустоты. Потом встретил человека и – нашел смысл. И после нахождения стал совершенно незаметен. Изредка писал какие-то бредятинки, которых разумные люди не читают. Но Свасьян раскопал в какой-то швейцарской библиотеке архивы, перевел, написал два послесловия и издал. Книга «Ламоне, 21.2.51. Реквием».

«…легче думать вместе с умершими, чем с так называемыми живыми, при этом следует лишь учесть, что настоящее умершего, который мыслит, падает по времени в будущее его существования…»

«…чтобы читать текст мира, внешне крайне запутанный и сопровождаемый нескончаемыми оговорками, я должен строго различать двоякое: мои свободы и причины моих свобод – значительная мысль, мысль, достойная внимания… Важно, что я постигаю эту достойную внимания мысль: я действую свободно, а причины моих свобод вижу я, непрерывно входя в себя из образов окружающего меня мира. Причины расположены в ранговом порядке, от явных до скрытых и самых последних. Мы, люди, свершаемся из любви наших умерших, в последнем и самом последнем счете мы свершаемся, как живущие вместе люди, из любви Первого Умершего, Человека, который ОДИН».

«Ничто не будоражит мир и не повергает мир в смятение, когда философы умирают в Цюрихе. 17 марта 1917 года в Цюрихе скончался Франц Брентано… При этом Брентано был… тем мыслителем, значительность которого лежит в не имеющем себе равных интимном знании отца западной научной философии, Аристотеля. Связь Брентано с мастером Аристотелем выдерживает сравнение разве только что с осведомленностью в Аристотеле Фомы Аквинского..»

«Когда Джойс заставляет вращаться в голове некую психическую вселенную, он является вспоминающим, а мир вспомненным. Может быть, вспоминая, мы и монологизируем нутром. Но действительный мир, как свершение в настоящем, хочет являть меня не вспоминающим, а в диалогическом отношении к чему-то внешнему. Прежде чем я могу быть чем-то вроде «я», я существую среди людей и должен наблюдать за тем, как я прихожу из своей жизни среди людей к самому себе. Быть монологистом я не могу по той причине, что моей внутренней жизни угодно приходить в меня извне…»

Вот такой странный человек: «моей внутренней жизни угодно приходить в меня извне»