| 7:48p |
И когда пульс поднялся до 150, шторы дрогнули и возникла новая личность. Я не сразу узнал его, лишь успокоился - теперь всё будет хорошо. Он был мной недолго, пару часов, потом прорвался коктейль закачанных в меня лекарств - принятых и вколотых анальгетиков, барбитуратов, транквилизаторов, снижающих давление, сердечных - все эти вещества наконец, поборовшись в узком кровотоке, сработали, смели выставленные кровью барьеры, пульс стал проваливаться к 120 и затем к 110.
Я вспомнил его, мы не виделиcь уже много лет. Не встречались с детства. Он был совсем не такой, как я. А в самом начале он и был мной, кто же будет спорить - почти всегда был мной, но не всегда, со временем - всё реже. Он всё чаще отступал перед моим я - особенно часто при общении с другими людьми. С ними он как-то не любил общаться. А когда я был он - всё происходило совсем иначе. Он спокойно подходил к бьющемуся в истерике цепному кобелю - и пес затихал, я гладил его по голове. Он разнимал двух сцепившихся котов - и на мне не оставалось ни царапины. Он ходил по горизонтальным ветвям деревьев на высоте в 10 м. Уже потом, когда я уже не был им и попробовал повторить - сорвался. Он был очень спокойный и радостный, из тех, о ком говорят - не заморачивается, не парится. Общаться с ним было приятно, хоть и несколько прохладно, он не залипал в отношениях, его все время, даже когда он стоял на месте, будто несло сквозь время, он всё время куда-то шел. Я - потому что уже тогда, когда перестал им быть и остался навсегда только тем, кто я есть, - называл его "человек-ветер". Романтическое это имя произошло от стороннего называния. Разные люди, глядя на меня, когда он был мной, так называли - думали, что меня. Когда он уходил, никому в голову не приходило так ко мне обратиться. Неприкрепленный ни к чему он постоянно жил во мне, часто выходя наружу, в течение детства, и ломался, ломался, привязываемый разными необходимостями того или иного сорта. Но, конечно, он был ребенок, как же иначе, и когда мы расстались по выходе из детства, я вспоминал о нем очень редко и только как о ребенке - как же ещё. События школы очень сильно изменили меня, частая душная сетка искажений психики, наносимая школой, сделала невозможным его появление. В школе дети рождаются заново - в виде истеричных животных. Плохо или хорошо, но через много лет я все же вступил в симбиоз с той гиеной, которая родилась во мне в школе. Это было социализацией. Управляемая гиена, нормально выдрессированная - совсем не плохое животное, вокруг встречаются и похуже. И с тех пор прошло очень много времени и всё было уже напрочь забыто, как вдруг -
сутки сильной боли, горы лекарств, пульс 150 сошлись вместе, сдвинув кулисы души, за которыми - к полному моему изумлению стоял он самый. О котором я никому не рассказывал, что толку говорить о себе-в-детстве. Он - вырос. Он опять был вровень со мной, он вовсе не остался ребенком. Спокойный как удав, доброжелательный, очень вменяемый, трезвый и внимательный, очень подвижный человек-ветер. Очень спокойный и уверенный - когда через несколько часов лекарства спохватились и стали утаскивать меня обратно, в болезнь, он даже не попрощался. С другой стороны - он спокойно ждал меня несколько десятилетий, что ему эти глупые годы.
Может, еще встретимся.
Вот краткий список следов, они быстро выглаживаются в поведении, слишком подвижна глина тела, не удерживает долго впечатлённого. За последние годы я очень много печатал на компьютере, от руки пишу редко и мало. Когда приходится - почерк ужасный и часто запинаюсь - рука забыла повороты, которыми следует переходить от буквы к букве в скорописи. Он - от руки пишет очень легко, без малейших затруднений, но почти не может печатать на компьютере - медленно отыскивает буквы на клавиатуре, часто пропускает знаки, затрудняется во вставкой пропущенного, елозит попусту курсором. Разрушены автоматизмы печатания. Я - правша и всегда был правша, он - левша. О себе могу смутно вспомнить, что в раннем детстве одинаково легко действовал обеими руками и родители делали со мной ненавязчивые упражнения, стремясь закрепить навык делать некоторые действия только правой рукой. Уже к школе я писал только правой рукой и не иной. Он же - левша. У меня другой голос - мне трудно описать различия, его голос чуть ниже, я тоже так иногда говорю, но недолго, а он - постоянно. Для меня это один из обертонов, для него - постоянный речевой голос. Более низкий, менее торопливый. Он иначе движется, ловчее и непринужденнее. Еще что-то про вежливость и сердечность, чуть иной вкус в одежде, вообще вкус, отношение к вещам. Эти пустяковые подробности уже сливаются в какую-то неразбериху, уже опасно их записывать - невольно можно завраться и начать выдавать какие-то мечты и комплексы вместо описания реального человека. Он отделен от меня либо пропастью времени, либо плохо совместимым с жизнью артериальным давлением.
Может быть, мы и не встретимся.
|