Мои учителя (к биографии)
На страницах ЖЖ в последнее время появились сообщения, в которых описывается становление мировоззрения данного юзера посредством важных книг, которые повлияли на развитие. Это очень почтенный жанр, «важные книги», и я только «за» – но как-то мне этот жанр не ложится на душу. А у одного из описателей становления мировоззрения я встретил среди книг – компьютерную игру. Поиграл – и понял…

И тут мне пришло в голову написать не о тех, кто помог сделать мировззрение, а о моих учителях, определивших в значительной мере характер, о тех, кто учил меня не книжным знаниям, а давал образы доброты, мужества, спокойствия… Отдать долг памяти – кажется, это так называется.

Первым был, несомненно, Буян. Он был чистопородной лайкой, настоящей, без дворняжьей крови. Буян был собакой моего дедушки и держали его в будке, на цепи. Поначалу отпускали побегать по участку, но он невзлюбил одного из дедовых знакомых и цапнул его за ногу – за что был навеки посажен на цепь. Мне было тогда три, четыре года, потом пять – Буян сидел на цепи. Постепенно он озлобился, недобро гремел железом, облаивал всех входящих… Я помню его безмерную доброту.

На длину цепи вокруг будки было голо и вытоптано, валялись клочья буяновой шерсти, а саму будку он сильно подкопал, прорыл под ней лазы с несколькими выходами, и в будке сидел обычно зимой, а летом день проводил под будкой. Я часто залезал туда к нему. Как я к нему приставал – не помню, но думаю (исходя из возраста), что изрядно. Домашние пугались – цепная собака, злая, ребенок возится с ней… Мне запрещали, но я всегда убегал к Буяну. От него я получал только тепло – как бы он ни рычал на чужих, как ни рвался с цепи, бешено хрипя, пытаясь добраться до проходящих по безопасной дорожке – ко мне он всегда был добр и ласков. Я ездил на нем верхом, заплетал ему шерсть, охотился на него с копьем, залезал в нору под будку и нещадно толкался, рассказывая свои истории и жалуясь на судьбу…

Буян долго жил на цепи, потом совсем состарился, начал болеть. Болел молча – не выл, и только под конец стал очень тихо скулить. Как-то дед сказал, что его пора усыпить. Процесса я не видел, но на следующий день будка была пуста. Никогда больше я не видел такого чистого выражения жертвенной доброты. Буян никого не боялся (в молодости помог деду отбиться от троих), мог быть злым до бешенства – но ко мне всегда относился с не имеющей границ добротой. Душевные качества мы воспринимаем по образцу, и такой образ доброты – сдержанной, жертвенной, бесконечной, – я получил от лайки Буяна.

Следующими моими учителями стали кот Сильвер и собака Тяпка. Мне было одиннадцать, и учиться требовалось другому. Кот был дворовый, бездомный, серый, огромный и с одним глазом. Он был дико злой, ни один кот в округе не смел ему противоречить. Несколько раз я видел выяснение отношений – с теми, кому не хватало пристального взгляда и грозного мява. Сплетшийся на секунды разноцветный клуб, вопли – и залитый кровью противник улепетывает, приволакивая ногу. К нам Сильвер приходил поесть – и простирал своё доверие так далеко, что соглашался заходить в кухню одноэтажного домика, где мы тогда жили. После еды отдыхал часа два-три. Грелся у печки. Фамильярностей не терпел, при посягательствах на свободу жутко шипел и руку мог располосовать мгновенно и глубоко. Полумер не признавал – если рвал руку, то всерьез, никаких намеков. Старый циничный бандит показал мне то, что обычно в не столь чистом образе познается в «плохих компаниях», глядя на «злых мужиков».

В то же время приблудилась к нам дворняжка, которую прозвали Тяпкой. Существо это было чрезвычайно доброе, привязчивое, но не слишком умное и верное. Маленькая черненькая собачка с рыжими подпалинами суетилась вокруг нас, провожала в длинных походах в поселковый магазин, увлеченно тявкала на проходящих и тут же увязывалась за любым, поманившим ее прохожим. Иногда и до магазина с нами не доходила, но всегда возвращалась: то через 20 минут, то через несколько часов. Так что она действительно жила у нас, только вот собачья привязчивость вечно заводила ее в чужие руки. Очень любила лизаться и ластиться, но иногда находил на неё стих и начинала вдруг тявкать на что ни попадя. Один из магазинов располагался за дорогами – местным шоссе и железнодорожной линией. Тяпка обожала облаивать проезжающие машины, гналась за ними, пока хватало лапок, вилась под колесами и тявкала. Это ее и сгубило: облаивая грузовик, она не заметила, что вслед за ним идет другой, и попала под колеса.

Еще один учитель пришел много позже, когда мне было уже за тридцать. Это был кот Пашка, обитающий в подъезде нашего многоэтажного дома. Пашка был с виду не столь ужасен, как Сильвер – глаза целы, шрамов заметных нет, но характер имел, пожалуй, еще более мужественный. Соседки по подъеду ставили его манеры в пример своим мужьям и я не раз слышал, как они меж собой обсуждали Пашку, упирая на его мужской характер, с которым, увы, не каждый родится… Проявлялось это как-то неброско, но кот обладал удивительными спокойствием и достоинством. Например, никогда не бежал, если его подзывали, еду брал степенно – без боязни, это было невозможно, но и без всякой суеты – как бы ни был голоден. К нам он стал ходить не сразу, поначалу присматривался. Потом выработал у нас привычку – по приходе слегка скребся под дверью, и мы, услышав, открывали и впускали кота. С другими жильцами он общался иначе, ко всем был индивидуальный подход.

Потом он завел себе даму – страшно худую черную декадентскую кошечку, причем представил ее своим друзьям. Когда открывали дверь в коридор, Пашка сидел поодаль и слегка подпихивал мнущуюся кошечку к дверям, приглашая даму заходить первой. Пока ее не накормят, сам не ел – точнее, слегка прикладывался, то и дело оборачиваясь к ней и приглашая. Только когда она переставала жаться и стесняться, тоже принимался за еду – уже по-настоящему.

К детям относился с огромным терпением. Мой трехлетний сын катался на нем, заворачивал его в тряпочку и заставлял сидеть неподвижно, пока читал ему сказки. Одевал на него шапку, теребил, показывал ему свои рисунки («Смотри, Пашечка, что я нарисовал…») – и Пашка терпел всё, лишь изредка тихим рычанием давая понять, что ему действительно больно. Он сорвался только раз – сын учудил хватать его за хвост, а это уж что-то совсем для кота нестерпимое. Пашка предупредил мявом, сын не внял и продолжал что-то там с ним вытворять. И тогда Пашка надавал ему по ушам – в самом прямом смысле. Лапами с двух сторон, именно по ушам, несколько раз – разумеется, страшно быстро. Когти спрятал, царапин не было вообще, но эффект был должный – сын прижал ладошки к ушам и помчался к маме-защитнице с рёвом: «Выгони кошку, она царапушка!.. Пашка меня побил!..». Однако воспитательный эффект был достигнут – потом он с Пашкой играл, но относился к наличию у того болевых реакций с большим вниманием.

Помер Пашка по-мужски. От старости, непобежденным - он до конца был главным в подъезде. Еще вчера я видел, как он прижал в коридоре у лифта какую-то кошку и крыл ее. А на следующий день узнал, что Пашка умер.

Потом мы завели себе котенка – я привёз с выставки маленького персика в подарок жене. Крохотный полуторанедельный котенок из комнаты в кухню добегал в два приема - засыпал на бегу. Пашка пришел, глянул – и сразу стало видно: он понял, что теперь эта квартира – не его. Он, разумеется, вылизал дочиста из блюдца всё, чем пренебрег капризный малец. Но дремать улегся не где обычно и расположился не вольготно – а так, временно, на двадцать минут. Котенок испугался громадины, а потом стал подбираться поближе – знакомиться, играть, исследовать и любопытничать. Пашка был суров, предупредительно рыкнул, на что котенок, помедлив, ответил тихим писком, пытаясь подражать котовому рычанию. После этого котенок с Пашкой играл, гонялся за его хвостом, взбирался на него – Пашка терпел, хотя и с трудом. Если малыш был особенно надоедлив, сбрасывал его с себя и шел к двери – уходил. Приходить стал реже и ненадолго – только так, в гости по старой памяти: у вас теперь другой кот.

Может быть, со временем ко мне придет еще один учитель, который меня еще чему-то научит. А пока я считаю, что пришло для меня время брать учеников. Тот маленький котенок, которого я привез и который в раннем детстве играл с Пашкой, относится ко мне особенно. Зовут его Сильвером – не за одноглазость, а по паспорту: у породистых свои законы. Рассказывать об отношениях с учеником подробно я не буду – пусть расскажет он, если сочтет нужным. Упомяну лишь один эпизод: когда Сильвер был еще мал, он не умел царапать задними лапками, как все кошки. Очень любил бороться, кусал тапки, грыз, обхватывал передними лапками – а задние в ход не пускал. Видимо, инстинкты инстинктами, а некоторое обучение для их запуска необходимо. Я положил его на спинку и стал учить работать задними ногами в драке. Несколько раз показал – и он прекрасно всё выучил. Теперь при желании замечательно царапается задними ногами, что для нормального кота составляет значительную долю боевых приемов.

Что ж, многое из того, чему меня обучили мои учителя, я ему не передам, но хоть что-то он у меня выучил. Сейчас Сильверу уже больше десяти лет, и в нём больше девяти килограмм. Он очень добрый и даже на старости лет проявляет изумительную детскость характера. Потихоньку начинает учить меня – я пока понимаю только то, что многое пока плохо усвоил.