Неиерархическая сложность: исторические предшественники горизонтального общества
А.В. Коротаев, Н.Н. Крадин, В.А. Лынша "АЛЬТЕРНАТИВЫ СОЦИАЛЬНОЙ ЭВОЛЮЦИИ"
http://abuss.narod.ru/Biblio/AlterCiv/korotaev.htm

"Еще одна очевидная альтернатива государству представлена сверхсложными (суперсложными) вождествами, созданными кочевниками Евразии - количество структурных уровней в подобных вож-дествах равно или превышает количество таковых для среднего государства, но они имеют качественно отличный от государства тип политической организации и политического лидерства; политические образования такого рода, по-видимому, никогда не создавались земледельцами (см.: Крадин 1992; 1996; Трепавлов 1995; Скрынникова 1997).
...
Возьмем, например, классическую греческую межполисную систему. Уровень сложности многих греческих полисов был достаточно низким даже в сопоставлении со сложным вождеством. Однако они были частями значительно более обширной и несравненно более сложной общности, с многочисленными экономическими, политическими и культурными связями и общими политико-культурными нормами. Экономические связи, конечно же, играли какую-то роль в рамках данной системы. Но прочие связи были отнюдь не менее важны. Возьмем в качестве примера норму, согласно которой межполисные войны приостанавливались во время Олимпийских игр, что делало возможным безопасное движение людей, а значит, и гигантских количеств энергии, вещества и информации в пределах территории, на порядки превосходившей территорию среднего сложного вождества. Существование межполисной коммуникативной сети позволяло, например, индивиду, родившемуся в одном полисе, получить образование в другом полисе, а основать свою школу в третьем. Наличие подобной системы долгое время резко уменьшало деструктивность межполисных войн. Она была той основой, на базе которой оказывалось возможным предпринимать значимые межполисные коллективные действия (что оказалось жизненно важным, скажем, в эпоху греко-персидских войн). В результате, полис с уровнем сложности, не дотягивавшим до такового у составного вождества, оказывался частью системы, сложность которой оказывалась вполне сопоставимой с государством (и не только ранним).

В основном сказанное может быть отнесено и к межсоциумной коммуникативной сети средневековой Европы (чья суммарная сложность оказывалась сопоставимой с таковой у средней мир-империи). Примечательно, что в обоих случаях некоторые элементы соответствующих систем могут рассматриваться как составные части мир-экономик, более обширных, чем эти системы. В то же время не все составные части коммуникативных сетей были вполне интегрированы экономически. Из этого следует, что "мир-экономики" были не единственно возможным типом политически децентрализованных межсоциумных коммуникативных сетей. На самом деле, в обоих случаях мы имеем дело с политически децентрализованными цивилизациями, которые на протяжении большей части человеческой истории последних тысячелетий и составляли наиболее эффективную альтернативу мир-империям.

...Кажется возможным говорить уже, скажем, о коммуникативной сети, покрывавшей собою большую часть аборигенной Австралии. И снова мы здесь сталкиваемся со сходным феноменом - значительная степень культурной сложности (изощренные формы ритуалов, мифологии, искусств, танца и т.д., нередко превосходящие по своей сложности таковые у ранних земледельцев) может быть объяснена тем фактом, что относительно простые локальные группы австралийцев были частями значительно более сложного целого - гигантской коммуникативной сети, охватывавшей, по-видимому, большую часть Австралийского континента (см., например: Бахта, Сенюта 1972; Артемова 1987).

Формирование сложной межсоциумной коммуникативной сети на промежуточном уровне сложности наблюдалось, например, в предисламской Западной Аравии, где она развилась в значительной степени как эффективная альтернатива политическим системам аравийских царств и вождеств, разрушенных в ходе адаптации арабов к социально-экологическому кризису VI века, вызванного, по-видимому, пиком тектонической и вулканической активности, приведшему через достаточно сложную цепь причинно-следственных связей к серии “голодных лет”, недородов (Korotayev, Klimenko, Proussakov 1999). Эта довольно эффективная адаптация в основе своей заключалась в том, что большинство социально-политических систем Северной и Центральной Аравии вполне адекватно отреагировало на кризис отторжением надплеменных политических структур (т.е. большинства аравийских “царей” [muluk], политических лидеров вождеств и агентов их власти), которые начали представлять реальную угрозу для элементарного выживания рядовых членов аравийских племен. Действительно, трудно представить что-то более угрожающее и неприятное. Чем появление в “голодный год” сборщиков податей, требующих уплаты “царских” налогов, когда имеющихся в вашем распоряжении продуктов питания откровенно недостаточно даже для того, чтобы прокормиться самим и накормить своих детей.

Однако арабы не просто разрушили большинство из этих жестких надобщинных политических структур, отчуждавших племенной суверенитет; они также выработали альтернативные “мягкие” структуры надплеменной культурно-политической интеграции, не представлявшие угрозы племенному суверенитету. Наиболее примечательным в данном случае представляется развитие системы священных анклавов и регулярных паломничеств к ним, сопровождавшихся ярмарками (mawasim).

В результате мы можем наблюдать здесь развитие в высшей степени эффективных межсоциумных коммуникативных сетей, из которых лучше всего известна коммуникативная сеть, тождественная западноаравийскому религиозно-политическому ареалу. По-видимому, он образовался в результате расширения зон влияния соответствующих святилищ и их интеграции в единый религиозно-политический ареал. Это, конечно, был прежде всего религиозный ареал, однако он имел и очевидные политические измерения.

В результате мы можем наблюдать возникновение определенного политического ареала, более или менее коррелирующего с религиозным, ареала, где были общими не только религиозные, но и многие политико-культурные нормы, где люди последовательно избегали нападать на путешествующих в четыре “священных месяца” (ashur hurum) и рассматривали одни и те же части года в качестве “священных месяцев”, где представители разных племен направлялись в одни и те же места для урегулирования межплеменных конфликтов, соблюдая при этом одни и те же правила посредничества, и т.д. Достаточно примечателен факт полного отсутствия серьезных межплеменных столкновений в “ареале четырех святилищ”... Фактически в этот период мы можем наблюдать в “ареале четырех святилищ” (в начале VII в. н.э. последний, по-видимому, охватывал не только Западную Аравию, но и заметную часть других аравийских регионов) культурно-политическую систему, которая в условиях отсутствия сколько-нибудь значимой политической централизации обеспечивала воспроизводство гигантской коммуникативной сети, в рамках которой осуществлялся очень интенсивный (и крайне продуктивный) обмен информацией, веществом и энергией.

Этот тип культурно-политической интеграции также игнорируется (без каких-либо разумных оснований) практически всеми теориями социальной эволюции и, конечно же, абсолютно не укладывается в схему band - tribe - chiefdom - state (со всеми ее модификациями).

Необходимо отметить то обстоятельство, что многие политические образования, традиционно обозначаемые как “государства” и “империи”, при более внимательном рассмотрении оказываются заметно более сложными системами, чем это предполагают подобные обозначения. Нам уже приходилось подробно рассматривать тот факт, что, например, так называемое Среднесабейское царство (Северо-Восточный Йемен, II-III вв. н.э.) в действительности представляло собой не просто государство, а скорее достаточно сложную социально-политическую систему, состоявшую из слабого государства в центре и сильных вождеств на периферии (а также, по-видимому, нескольких политически автономных гражданско-храмовых обществ в центре и нескольких собственно племен на дальней системной периферии). В раннеисламский период эта общность трансформировалась в систему, состоявшую из несколько более сильного государства в центре и собственно племен (а не вождеств) на периферии (Коротаев 1995в; 1996а; 19966; 1997; 1998 и в данном томе). Мы предлагаем использовать в таких случаях термин мультиполития, которую определяем как высокоинтегрированную систему, состоящую из политически субординированных разнородных политии (например, государства и вождеств или государства и племен).
...
Мультиполитий легко могут быть найдены и на более высоких уровнях сложности - собственно говоря, большинство доиндустриальных империй при более внимательном анализе их реальной внутренней структуры оказываются именно мультиполитиями. Например, империи древней Индии оказывается предпочтительнее охарактеризовывать не через понятие “государство”, а при помощи санскритского термина mandala, который является практически полным синонимом понятия мультиполития... Ахеменидская империя также больше похожа на мультиполитию, состоящую из государства в центре и разного рода политии на периферии (греческих полисов Малой Азии, гражданско-храмовых общин Месопотамии и Палестины и т.д.). В качестве мультиполитий вполне могут быть охарактеризованы и Египетская империя Нового царства..., Ассирийская империя, Римская империя эпохи Принципата, средневековая Римская империя германской нации, Халифаты Омеййадов и в особенности Аббасидов, Восточно-чжоуский Китай, практически все империи, созданные кочевниками, и в целом, как уже говорилось, подавляющее большинство доиндустриальных империй. Впрочем возможно найти примеры и аграрных монополитийных империй - например, недолговечную империю Цинь в Китае или Римскую империю эпохи Домината (но не Принципата!). ...В этом смысле в обычных терминах именно мультиполития оказывается соответствующей “магистральной” линии эволюции крупных политических образований доиндустриальной эпохи, монополитайные же империи-государства выглядят здесь как достаточно редкая эволюционная альтернатива. Монополитайные империи-государства начинают преобладать среди крупных политических образований только в Новое время и в непосредственной связи с процессами модернизации.

...Наконец, нельзя не вспомнить и позднюю Римскую республику, которая также, по-видимому, представляла собой мультиполитию, где государственные структуры развивались на периферии системы, в то время как центр ее представлял собой по-прежнему civitas (т.е. безгосударственную политическую форму полисного типа [см., например: Штаерман 1989]).

В любом случае достаточно очевидно, что разные уровни политической централизации могут соответствовать одному и тому же уровню общей социокультурной сложности, в то время как несколько разных типов политий могут соответствовать одному и тому же уровню политической сложности. Таким образом, оказывается невозможным выстроить в одну линию даже одни лишь формы политической организации. а если мы примем в расчет и другие параметры социальной эволюции, то получим еще менее линейную картину. Например, Ковалевски ...обращает внимание на существование в доколумбовой Мезоамерике двух качественно разных типов социально-политических систем, один из которых характеризовался “сетевой”, а другой - “корпоративной” стратегиями. При этом общества как одного, так и другого типа могли характеризоваться самыми разными уровнями культурной сложности, поэтому принципиально невозможно рассматривать указанные типы обществ в качестве эволюционных стадий."