Здравый смысл как культурная система. Клиффорд Гирц
по сcылке от peresedov@lj
http://www.polit.ru/research/2008/01/17/geertz_print.html
"Анализ здравого смысла, в отличие от пользования им, должен, таким образом, начинаться с четкого проведения различия между простым, прозаичным восприятием реальности - или тем, что вы назовете таковым, - и заземленной, разговорной мудростью, выражающейся в суждениях о ней или ее оценках. Говоря о том, что кто-то выказывает здравый смысл, мы предполагаем, что этот персонаж не просто пользуется своими глазами и ушами, но делает это осознанно, умно, рефлексивно и что, делая это, он способен справляться с повседневными проблемами повседневными способами и с некоторой степенью эффективности. А когда речь идет о нехватке здравого смысла, то подразумевается не умственная отсталость, не отсутствие способности понять, что вода мочит, а огонь жжет, но исключительно то, что индивид не справляется с сиюминутными задачами, которые ставит перед ним жизнь. Такой человек уходит из дома в дождливый день без зонта; его жизнь представляет собой серию ожогов, которых нужно было бы не просто избегать, но и не допускать самого возникновения пламени. Противоположностью тому, кто способен ощущать бесспорную действительность опыта, как я уже говорил, выступает умственно больной; а вот противоположностью тому, кто способен на базе такого опыта делать верные выводы, оказывается дурак. Причем этот последний дружит с интеллектом в узком смысле этого слова еще меньше, чем мы это обычно представляем. Как заметил Сол Беллоу, касаясь определенного типа правительственных советников и радикальных писателей, мир полон болванов с высоким уровнем IQ.

Это аналитическое препарирование невысказанной предпосылки, из которой здравый смысл черпает свою состоятельность, - то есть тезиса о том, что он представляет чистую, «неразбавленную» реальность, - нацелено не на подрыв ее авторитета, но на простое перемещение его. Если здравый смысл тоже является интерпретацией непосредственного опыта, такой же попыткой навести на него глянец, какими предстают мифология, живопись, теория познания, то тогда он, подобно всем перечисленным вещам, конструируется исторически и, подобно им, подвержен исторически определяемым стандартам оценки. Следовательно, его можно подвергать сомнению, оспаривать, подтверждать, развивать, формализовать, осмыслять; ему можно даже обучать, и он будет решительно отличаться от одного народа к другому. Короче говоря, это - культурная система, хотя и не слишком прочно интегрированная. Причем основывается она на том же самом базисе, на каком стоят все подобные системы: на убежденности тех, кто ею обладает, в ее ценности и состоятельности. Здесь, как и во всем остальном, вещи есть то, что вы из них делаете.

Важность всего вышесказанного для философии предопределяется, разумеется, тем, что здравый смысл оказался центральной категорией - практически самой главной из центральных категорий - для весьма широкого спектра современных философских систем. Он всегда занимал важное место в подобных системах, начиная с платоновского Сократа (где его функция заключалась в демонстрации собственной неадекватности) и далее. Традиции, начало которым было положено Рене Декартом и Джоном Локком, также зависели, правда на свой манер, от трактовок того, что было и что не было самоочевидным - если даже и не для совсем уж простого ума, то, по крайней мере, для ума, ничем не обремененного. Но в нынешнем столетии понятие «естественного» здравого смысла - то есть способа размышления, практикуемого простецом, избавленным от ухищрений грамотеев, - не только не исчезло, как многое другое, в глубинах науки и поэзии, но стало едва ли не главным предметом философии. Внимание, которое уделяли обычному языку Людвиг Витгенштейн, Джон Остин, Гилберт Райл; развитие так называемой феноменологии обыденной жизни в творчестве Эдмунда Гуссерля, Альфреда Шюца, Мориса Мерло-Понти; превознесение персонального и прозаичного каждодневного выбора в континентальном экзистенциализме; принятие способов, используемых для решения самых заурядных проблем, в качестве парадигмы разума в американском прагматизме - все это отражает склонность принимать структуру обыденной, банальной мысли в качестве ключа к более глубоким тайнам человеческого существования. Джордж Мур доказывает реальность внешнего мира, предъявляя одну руку и говоря, что это физический объект, а потом предъявляя другую и говоря, что это еще один физический объект, и предлагает, если оставить в стороне доктринальные детали, обобщенный образ значительного массива современной философии Запада.

...
Подобно «Королю Лиру», Новому Завету или квантовой механике, здравый смысл несет в себе набор истин, которые должны бить в самое сердце. Действительно, он выступает естественным соперником фантасмагорических нарративов мечты и мифа. В качестве рамки для размышления здравый смысл столь же тотален, как и его соперники: он догматичен, как религия, амбициозен, как наука, всеобъемлющ, как философия. Он использует иные тональности и аргументы, но, подобно всему перечисленному, - а также подобно искусству и идеологии, - он стремится проложить путь от иллюзии к истине, к «жизни как она есть». В данной связи уместно вновь процитировать одного из прославленных поборников здравого смысла, Джорджа Мура: «Когда философ говорит, будто нечто “по-настоящему реально”, вы можете быть уверены, что эта “реальность” не такая уж и реальная, и это вполне реально». Но вот когда сам Мур, доктор Джонсон, гончар азанде или гермафродит из племени покот утверждают, что нечто - реально, они имеют в виду именно это.

Более того, вы тоже прекрасно об этом знаете. Именно в его «тональностях» - в настроении, с которым передается наблюдение, или в состоянии ума, отражающемся в его выводах, - нужно искать дифференциалы здравого смысла. Понятие как таковое, как фиксированная и упорядоченная категория, как строго очерченное семантическое царство, не является, разумеется, универсальным, но, подобно религии, искусству и всему остальному, оно выступает частью присущего здравому смыслу различения жанров культурной экспрессии. И, как мы уже убедились, его действительное содержание, как и в случае с религией, искусством и всем остальным, слишком широко варьирует от одного места и времени к другому, чтобы можно было надеяться найти в нем определяющую константу. Лишь вычленив то, что можно назвать его стилистическими особенностями, приметами отношения, единственно придающего ему неповторимость звучания, здравый смысл (или иные родственные ему жанры) можно подвергнуть транскультурной характеристике. Подобно голосу благочестия, голос рассудка звучит примерно одинаково, о чем бы он ни говорил; что объединяет примитивную мудрость повсеместно, так это сводящая с ума манера, с какой она обычно изрекается.

Но как выражать такие стилистические особенности, признаки отношения, тональные переходы (как бы вы их ни называли) - вот в чем настоящая проблема, ибо готового словаря, пригодного для выполнения такой работы, не существует. Короткий путь простого изобретения новых терминов, который призван фиксировать знакомое, а не описывать неведомое, здесь оказывается ложным. Поэтому приходится «растягивать» старое, чтобы вместить в него новое. Именно так поступает математик, говорящий, что доказательство глубоко, критик, заявляющий, что картина строга, или знаток вин, констатирующий, что вкус бордо насыщен. Термины, которые я хотел бы употребить таким же образом в отношении здравого смысла, формируются путем образования соответствующих существительных из набора базовых прилагательных. Среди таких прилагательных - «естественный», «практичный», «тонкий», «неметодичный», «достижимый». «Естественность», «практичность», «тонкость», «неметодичность», «достижимость» составляют тот набор нестандартных качеств, которые я хочу приписать здравому смыслу в целом как повсеместно встречающейся культурной форме.
...
Первое из этих качеств, «естественность», является, вероятно, наиболее фундаментальным. Здравый смысл представляет реалии - то есть вполне определенные реалии, и никакие другие, - в том виде, в каком они выступают при естественном ходе вещей. Дух того, что нечто «само собой разумеется», ощущение того, что «это понятно», пронизывают определенные явления насквозь. Этот дух и это ощущение предстают как присущие самой ситуации, как внутренние, органичные аспекты реальности, как сама изначальность. Сказанное верно даже в отношении аномалии, подобной гермафродитизму. Отличие американской установки в указанном вопросе от двух других установок состоит не в том, что двуполые люди воспринимаются нами как нечто диковинное, но в том, что эта оригинальность считается чем-то неестественным, нарушением установленных норм бытия. Между тем, и навахо, и покот, на свой особый манер, полагают, что интерсексуалы есть продукт, пусть даже немного необычный, нормального хода вещей - что-то похожее на отметину, ниспосланную свыше, или на лопнувший глиняный горшок. Американцы же, в той степени, в какой их взгляды переданы здесь верно, явно расценивают женское и мужское как исчерпывающие и взаимоисключающие категории естественного порядка, в которые вписывается любая личность; а то, что лежит между ними, есть мрак, оскорбление разума.

...«естественность», являющаяся модальным свойством здравого смысла, отнюдь не основывается (или, по крайней мере, не всегда основывается) на том, что мы могли бы назвать философским натурализмом, - на той точке зрения, что под солнцем нет ничего, что нельзя было бы объяснить естественными причинами. Действительно, для аборигенов, как и для индейцев навахо, естественность повседневного мира является прямым выражением, производной той области бытия, которой приписывается весьма необычный комплекс квазикачеств - «грандиозность», «серьезность», «таинственность», «инакость». Тот факт, что естественные феномены их физического мира представляют собой итоги действий неприкосновенных кенгуру или чудотворных змей, не делает эти феномены менее естественными в глазах аборигенов. То обстоятельство, что некий овраг образовался из-за того, что гигантский опоссум некогда протащил здесь свой хвост, не отменяет того, что это - овраг. Разумеется, в сравнении с нашими оврагами он уже будет немного другим, но важно то, что по дну каждого из них бежит одна и та же вода.

Приведенное соображение имеет общее значение. Развитие современной науки оказало глубокое - хотя эту глубину и не стоит преувеличивать - воздействие на здравый смысл западного человека. Стал ли наш простец подлинным последователем Николая Коперника или нет, неизвестно (лично я в этом сомневаюсь; для меня солнце по-прежнему вращается вокруг Земли), но бесспорно, скажем, то, что его сравнительно недавно убедили в существовании микробов. Это демонстрируют элементарные рекламные ролики, идущие по телевидению. Но, как можно убедиться с помощью тех же рекламных заставок, микробы для современных людей - не столько плод научной теории, сколько порождение здравого смысла. Они, конечно, способны отказаться от былых предубеждений касательно болезней, но только в границах, очерченных призывом «чистить зубы дважды в день и посещать дантиста дважды в год». Та же аргументация работает и в сфере искусства: тумана в Лондоне не было до тех пор, пока Джеймс Уистлер не нарисовал его, - и так далее. Понимание «естественности», присущее здравому смыслу, может формироваться под влиянием весьма необычных взглядов на мироустройство.

Вторая характеристика, «практичность», предстает, вероятно, наиболее бесспорной для невооруженного глаза, из всего остального в моем списке, ибо, говоря о том, что индивиду, действию или проекту не хватает здравого смысла, мы чаще всего имеем в виду, что они непрактичны. Индивиду предстоит очнуться от сна, действие обречено на неудачу, проект не пойдет. Но именно из-за своей кажущейся очевидности эта характеристика наиболее подвержена неверным толкованиям. Ибо речь здесь идет не о «практичности» в узком, прагматическом смысле чего-то полезного; имеется в виду более широкое, присущее народной философии чувство прозорливой проницательности, в ней заключенное. Призывая собеседника «быть умницей», мы стремимся не столько напомнить ему об утилитарном начале, сколько призвать к здравомыслию: быть осмотрительнее, держать ухо востро, не давать себя «облапошить», остерегаться медленных лошадей и скорых женщин, позволить мертвым самим хоронить своих мертвецов.

...Подобно «естественности», «практичность» здравого смысла является качеством, которым он сам наделяет вещи, а не наоборот. Если для нас изучение итогов скачек кажется практической деятельностью, а ловля бабочек таковой не представляется, то это происходит не из-за того, что первое полезно, а второе бесполезно. Причина в том, что первое занятие рассматривается в качестве усилия, пусть даже тщетного, разобраться, что к чему, а второму времяпровождению, пусть даже довольно привлекательному, в таком статусе отказано.

Третье качество, приписываемое здравым смыслом реальности, а именно «тонкость», подобно зрелости сыра, сложно выразить в эксплицитных терминах. «Простота» или даже «буквальность» могут служить здесь заменителями, ибо то, о чем идет речь, воплощает в себе склонность здравого смысла видеть в предметах и явлениях лишь то, что в них есть, - не больше и не меньше. Строчка из Батлера, цитированная мной ранее, - «все есть то, что оно есть, и никак иначе» - блестяще выражает это качество. Мир есть именно то, что находит в нем сообразительный человек с незамутненным сознанием. Трезвость и умеренность, а не нежность и утонченность, реализм, а не воображение - вот ключи к подлинной мудрости; наиболее важные факты жизни открыто рассыпаны по ее поверхности, а не ловко запрятаны в ее глубинах. Нет никакой нужды вслед за поэтами, интеллектуалами, священниками и прочими людьми, профессионально усложняющими мир, отрицать очевидность того, что самоочевидно. Более того, это фатальная ошибка. Истина столь же проста, говорит голландская пословица, как ясный день.

...Наиболее значимые особенности нашего мира отнюдь не прячутся под обманчивыми личинами, а вещи не вытекают из туманных предположений и не разгадываются с помощью двусмысленных знаков. Их находят там же, где пребывают камни, руки, негодяи, любовные треугольники, невидимые только для умников. Требуется некоторое время (по крайней мере, со мной было так), чтобы усвоить подобное видение. Когда все семейство мальчика с острова Ява в один голос твердит, что он упал с дерева и сломал ногу исключительно из-за того, что его столкнул вниз дух покойного дедушки, недовольный пренебрежением со стороны членов семьи своим ритуальным долгом, то здесь, с их точки зрения, и начало, и середина, и конец этой истории. Они убеждены, что произошло именно это, и ничего более, и их озадачивает только то, что меня смущает их абсолютная уверенность в собственной правоте. Выслушав длинный и запутанный рассказ старой и неграмотной яванской крестьянки о той роли, которую «змей дня» играет в подготовке путешествия, проведении праздника, процедуре сватовства (по большей части ее история состояла из всевозможных ужасов, имевших место там, где о змее забывали), я спросил, как выглядит этот «змей дня». «Не будь глупцом, ты же не можешь видеть, как выглядит вторник, не правда ли?» - последовал ответ. Так я начал понимать, что самоочевидность - это свойство глаз очевидца. Фраза «мир состоит из отдельных фактов» может казаться дефектной в качестве философского лозунга или научного кредо; но в качестве концентрированного выражения «тонкости», «простоты», «буквальности», которыми здравый смысл маркирует реальность, она графически точна.

...Последнее из качеств здравого смысла, «достижимость» - последнее, разумеется, в нашем повествовании, но не в реальности, - более или менее логически вытекает из признания остальных, вышеперечисленных качеств. Оно означает допущение или даже настойчивое требование, согласно которому любой человек, обладающий нормальными способностями, может и должен усваивать выводы и заключения здравого смысла. Более того, как только они недвусмысленно провозглашены, ему предстоит не только понимать, но и принимать их. Конечно, некоторых людей - чаще всего старых, иногда больных, а порой и просто претенциозных - мы склонны считать мудрее всех остальных, в то время как дети, достаточно часто женщины, прочие зависимые лица и слои рассматриваются как менее мудрые - как «более эмоциональные создания». Но, несмотря на это, по-настоящему признанных специалистов по здравому смыслу не существует. Каждый полагает, что он эксперт. Будучи «здравым», то есть здоровым, он открыт для всех и является общей собственностью всех добропорядочных граждан.

Действительно, по своей тональности это знание антиэкспертно или даже антиинтеллектуально: мы отвергаем, и так же, насколько я вижу, поступают другие народы, притязания на какие-то особые способности в данном отношении. Здесь не требуются эзотерическое ведение, специальная техника или особая одаренность: нужно лишь то, что мы довольно неловко называем опытом и зрелостью. Иначе говоря, здравый смысл представляет мир в хорошо знакомом нам свете, так что он может и должен быть узнаваем каждым человеком, и каждый человек может и должен твердо стоять в этом мире на своих ногах. Проживая в пригородах под названием «физика», «ислам», «право», «музыка» или «социализм», необходимо соблюдать определенные правила; у каждого дома свои требования. А вот когда вы живете в полупригороде, который называется «здравый смысл», где все дома sans facon, на одно лицо, достаточно только трезвости ума и практичности духа независимо от того, как определяются эти добродетели в конкретном граде мысли и языка, жителем которого вы являетесь.

Если кто-то желает показать или хотя бы просто предположить, как это сделал я, что здравый смысл есть культурная система, что этой системе присуща интегрированная упорядоченность, которую можно эмпирически раскрыть и концептуально сформулировать, то такому человеку не стоит рассчитывать на каталогизацию содержимого этой системы. Ибо она - исключительно целостна, причем не только внутри отдельных обществ, но и во взаимоотношениях между ними; это, как говорят баила, настоящая мудрость муравейника. Здесь невозможно вычленить некую логическую структуру, ибо такой структуры попросту нет. Просуммировать заключения, производимые здравым смыслом, также нельзя, поскольку содержательная субстанция у них зачастую отсутствует. Вместо этого приходится пробираться окольными путями и переулками, улавливая тона и настроения, выискивая нехоженые тропы, которые через выстраивание метафорических предикатов - понятий, подобных «тонкости» или «естественности», - напоминают людям о том, что им и так уже известно. Можно сказать, что истины здравого смысла столь безыскусно лежат прямо у нас под ногами, что их порой почти невозможно разглядеть.

...Здравый смысл - это то, что остается от разума, когда его наиболее изощренные достижения отодвигаются в сторону. Но если это действительно так, если умение отличить мел от сыра, коршуна от ручной пилы или задницу от локтя («приземленность» способна выступить еще одним качеством здравого смысла) выступает позитивным достижением, пусть даже и не столь возвышенным, как исполнение мотетов, поддержание завета или упразднение капитализма - перечень зависит от традиции мысли и восприимчивости, - то тогда сравнительное исследование «ординарного умения ограждать себя от вопиющих противоречий, явных несоответствий и неприкрытых надувательств» (именно так определяется здравый смысл в «Тайной истории Оксфордского университета», изданной в 1726 году) должно не только поощряться, но и культивироваться.

Реализация подобной программы заставит антропологию по-новому взглянуть на некоторые старые проблемы, в особенности на те, которые касаются взаимодействия культур. Следствием этого станет отход (кое-где уже начавшийся) от функционального изучения приспособлений, на которых базируется общество, к интерпретации тех видов социальной жизни, которые обществами поддерживаются. Но для философии упомянутый эффект может оказаться еще более серьезным, ибо речь пойдет о радикальной перестройке не слишком хорошо изученной концепции, лежащей в самой ее сердцевине. То, что для антропологии, дисциплины, которую можно уподобить хитрой лисице, станет лишь очередной сменой фокусировки, для философии может оказаться фундаментальным потрясением.

картинки по ссылке rustam@lj