Поле... хабаровское поле…
Очень мне запомнился давний перелет… Собственно, добираться мне надо было в Москву из Каменушки. Когда я приехал во Владивосток, оказалось, что самолеты не летают. Нет горючего. В общем, дело понятное, и я отсидел сутки в аэропорту, подвергаясь непрерывным проверкам со стороны бдительной милиции.

Дело в том, что у меня были только одни штаны. То есть сначала их было двое, полевые и цивильные. На полевые я в местах прорывов очень аккуратно ставил наружные заплаты из имевшейся в наличии ткани. Штаны были удобные, и о том, что с ними что-то не так, я стал подозревать лишь после встречи в лесу.

Я шел себе по уссурийской тайге… Замечательно звучит. Собственно, дело было километрах в семи от села. Навстречу из кустов выломался какой-то ободранный мужик и остолбенело на меня уставился. Затем он пожелал узнать, откуда я взялся. Получив необходимую информацию (экспедиция, из Москвы) он пришел в задумчивость и на прощание изрёк: «Смени штаны. Не позорь Москву».

Однако судьба была против. Перед самым отъездом на цивильные штаны упала тухлая рыба. Дело в том, что она была очень тухлая – ее мой коллега готовил в качестве приманки для всяких падальщиков. У него вообще была очень тяжелая работа – исследовать комплексы падальщиков и смену их на трупах весьма непросто. Коллега рыскал по окрестностям села, хищно прибирая всякую замеченную падаль. Деревенские начали его бояться, прятать от него живность и детей. По-видимому, их смущала его манера, увидев во дворе какую-то шавку, нехорошо скалиться и начинать оную подманивать, бормоча что-то вроде «Шашлык, иди сюда…». После того, как пара собачонок пропали, деревня взяла над оставшимися шефство, да и сами приманки что-то сообразили и, едва заслышав о шашлыке, улепётывали со всех ног. Коллега с горя перешел на рыбу, которую он предварительно доводил до невменяемого состояния. Проверяя степень готовности, он раскладывал наиболее аппетитные куски… В общем, один из них угодил на мои цивильные штаны, после чего появляться в них около людей стало небезопасно.

Так и вышло, что в Москву я возвращался в полевых. Собираясь в культурные центры тихоокеанского побережья, я решил не позорить Москву и поставил несколько свежих заплат. То, что когда-то было джинсами, приобрело очень веселенькую расцветку. Но почему-то стражи порядка в аэропорту не веселились а, едва завидев меня, тут же принимались проверять паспорт, командировочное удостоверение, а особо ретивые – и допуск в приграничный район.

Однако всё на свете проходит, и самолёты снова с веселым грохотом отправились в свои далёкие гнёзда, и пассажиры побежали навстречу друг другу, стремясь найти нужный посадочный шлюз, и я успел поймать свой рейс и улетел… Но недалеко.

В Хабаровске мы снова сели. Оказалось, у самолётов кончилось горючее. Выйдя в аэропорт, мы узнали, что кончилось оно давно – в зале сидели пассажиры за четверо суток, а отдельные личности куковали тут уже неделю, монотонно рассказывая всем приближающимся о проходящих без них свадьбах, отпусках, болезнях близких и даже, кажется, их собственных похоронах. Толпа, находящаяся в постоянном движении, поносила меня по аэропорту славного города Хабаровска, ознакомила с чудесами архитектурной мысли и через часа два выяснилось, что все туалеты в огромном здании закрыты на ремонт.

Абсолютно все. Причем ремонт этот длился уже три года – одни мрачно констатировали этот факт, другие с каким-то, мне показалось, неуместным фанатизмом его живописали – но это был факт. Все сортиры были тщательно изолированы от людей укрепленными дверьми, и только один забран досками, которые толпа в неведомые мне времена разбила в цепы, пролагая себе путь к недостижимым благам. Я заглянул туда – и совершенно зря. Лучше считать, что это был ремонт.

Я призвал на выручку экспедиционные рефлексы и решил, что эти слабаки-горожане, приверженные благам цивилизации, просто не мыслят себе, как можно управиться с делом людям природным, я бы сказал, суровым людям, привыкшим к тайге и сопкам… С этим героическим настроением я покинул аэропорт, вышел в надвигающийся вечер и отправился в широченное поле, подальше от асфальта и фонарного света.

Лишь отойдя на полкилометра, я понял, почему толпа столь напирала на факт ремонта санузлов в течение уже трёх лет. Поле было огромным, сибирские просторы позволяли ему пребывать в его безмерной протяженности, вечерняя заря золотила уходящие вдаль следы человека, лежащие сомкнутым строем. Насколько хватало глаз, до самого горизонта…

Я пролетал через Хабаровск потом на следующий год. Мы тоже сели, промыкались мало – каких-то шесть часов, всё ничего. Но я узнал, что туалеты аэропорта были на ремонте – четвертый год.

Давно это было. С тех пор и страна-то поменялась… Я, собственно, не узнавал больше ничего о Хабаровске. Я верю, что туалеты давно исправлены. Но не спрашиваю об этом. Если, вдруг, упаси нас… Вера и надежда – хрупкие вещи, и не стоит испытывать их по каждому поводу. Конечно, там всё давно в порядке, даже и спрашивать незачем.