А давайте я вам тоже про Шерлинга расскажу
Было это в восьмидесятые. В бакинский дворец имени Ленина, ныне Алиева, должен был приехать еврейский камерный театр с оперой "Черная уздечка для белой кобылицы".
Название оперы было частью пословицы "Еврею бедность к лицу, как черная уздечка для белой кобылицы". Мы были небогатыми евреями, поэтому такая пословица заставляла меня слегка почувствовать комплекс неполноценности.

Главным евреем у нас в семье был папа. Это у него была куча шумных еврейских родственников, это у бабушки с папиной стороны я каждый год ела мацу и маковый рулет на Пурим, а мама, немецко-эстонско-еврейских корней, никогда не чувствовала, что она еврейка. Ее мать старательно обходила эту тему.


Однажды папа принес пять билетов в театр. Взял максимум, что давали на работе в одни руки. Еврейский театр, впервые в истории.
- Представляешь, - восторженно говорил он маме, - они поют на идиш!
- Но ты не знаешь идиш! - возражала мама.
- Неважно! - кричал папа. - Декорации самого Глазунова! В главной роли балерина из самолета, жена диссидента Годунова!
- Но Годунов танцует лучше жены.
- Неважно! Это событие! Культурное возрождение нации! Позволили!
Мама поморщилась.

В театр отправились папа с мамой, я, потому что мне было все равно, куда ходить, лишь бы впечатления (жаль у меня тогда не было ЖЖ), сестра (она училась в консерватории и ей спектакль был интересен с музыкальной точки зрения), и поклонник сестры, которому неважно куда, лишь бы с ней.

Это надо было видеть. Публика беспрестанно здоровалась. Все свои, давно знакомые.
- Здесь весь город! - восхищенно произнесла одна полная дама, обращаясь к приятельнице.
Я поняла, что для дамы город - это только те, кто в зале. Вне зала - это был уже не город, а так.

- Сейчас будет "агицин паровоз!" - сказал папа, уткнувшись в программку.
- Сиди тихо! - мама ткнула его локтем в бок. - Мы видим.
На сцену выехал макет паровоза с бычьей мордой на капоте (или что там у паровозов спереди).
- Это золотой телец, - уточнил папа. - Символизирует поклонение деньгам.

Вокруг паровоза пели и плясали люди в черных лапсердаках, засунув большие пальцы рук в проймы от жилета. Балерина из самолета крутила фуэте. Я заскучала. Папа наслаждался. Сестра смотрела с интересом. Поклонник сестры смотрел на нее. По маминому лицу понять ничего было невозможно.

Объявили антракт. Публика чинно расхаживала и восторгалась. Я думаю, что восторг вызывал сам факт еврейской темы, а не музыка и постановка, но не буду же я навязывать свое никому не нужное мнение.

Родители пошли покупать нам бутерброды с черной икрой (они продавались только в буфете дворца Ленина), а я увидела небольшой водоворотик. Благодаря своей худобе я протиснулась в центр: за низеньким столиком сидел бородатый мужик в белом свитере. На спине были вывязаны какие-то загогулины. Мужик подписывал программки.
- А что у вас написано на свитере? - спросил, благоговея, один старичок.
- Моя фамилия на иврите, - процедил мужик, не поднимая головы. - Шерлинг.
Видимо, ему надоел этот вопрос. Хотя если надоел - не надевай свитер.
- О! - застонала толпа.
Это была фронда! Вызов! Да просто демонстрация! Свитер на иврите! Как это смело!
Иврита никто не знал.

Я вылезла оттуда и увидела, что мама идет к выходу.
- Мам, что такое? - спросила я.
- Да ну, - махнула она рукой, - я твоего отца еле выдерживаю с его заморочками, а тут целый зал и сцена. Пойду домой.
- Не понравилось? - осклабился охранник, открывая дверь.
Проводив маму, я вернулась в зал.

Моя мама разбиралась в искусстве и не любила лицемерить.