Иван Соколов-Микитов

(Об авторе: Революцию не принял. Будучи эмигрантом, он публикует несколько обличительных статей о бесчинствах большевиков. Однако долго быть в разлуке со своей страной он не смог. И в начале 20-х годов И. С. Соколов-Микитов прибывает в Советский Союз. Здесь начинается период его интенсивного писательского труда. Он пишет рассказы о деревне, очерки, воспоминания. Его расказы для детей считаются классикой русской детской литературы.)

"Крепота и тощета" (отрывок из его антибольшевистких очерков о русской деревни, "Родина", 10/1990)
1918 год.

Голод по деревне смертный. Еще задолго до нови хлеб приеден. Едят льняное семя, пекут зеленые, ссохлые, как колтых, лепешки, от которых пучит живот и нередко наступает смерть. Летом по дороге падают шалые псы с высунутыми белыми языками, забегают в деревню, бросаются на людей и скотину, грызут и заражают кошек. Это, пожалуй, самое страшное: взбесившаяся кошка и изба, полная детьми!

У сытых хлеб спрятан.

К учительнице, снимавшей квартиру у богатея, прибегает девочка, хозяйская дочь:

— Матка ругается, что ты пол моешь,— сказала она,— у нас под полом хлеб спрятан.

Прячут хлеб в крышах, в длинных, сколоченных из теса ящиках, в тюфяках, в сене, предварительно вокруг просолив мочой, чтобы мышь не брала. Сытых вес же больше, и сила в их руках. Имеющему хлеб живется не хуже, чем раньше, а пожалуй, и легче: раньше, когда пуд хлеба стоил семь гривен, он за сапоги платил три с половиной — пять пудов, теперь за пуд, стоящий больше двадцати тысяч, он получает такие же сапоги. Точно боясь, что «придут и возьмут», сытые спешат наесться до отвалу. И наряду с отчаянным и смертным голодом в деревне невероятное обжорство: съедают по семи фунтов хлеба на брюхо, режут на варево молочный скот (лучше сами съедим, чем на Красную Армию да на «бедноту» реквизируют!) и до паралича обжираются бараниной и свиным салом. В то же время голодному, умирай он от голода тут же на глазах, сытый не даст и куска.

По деревням разъезжают два кулака: Комок и Мешок. Оба краснокожие, пыхающие, в туго подпоясанных, пахнущих дегтем и конопляным маслом армяках. Каждый из них за последнее время нажил миллионы: так сами  хвастают.   За  хлеб они  могут достать  вес одежду, керосин, обувь, сахар, оружие, инструменты Чувствуют себя уверенно и никого не боятся.

— Сенькиным ребятам,— говорит мне Комок, отводя в сторону и трогая за рукав,— пару бомбов уступил. Тебе не надо для защиты?
— Бомбы не надо.
— Может, ленафту для молотилки?
— И олеонафту не надо.
— Ну, продай старые колеса от тарантасу...— говорит Комок, отпуская рукав.
— Слушай,— перебиваю его,— как ты не боишься? Тебе разве не известны распоряжения советской власти о таковских, как ты...
— Э-эх,— машет рукой Комок,— Комок не пропадет. Комок людей во-от как знает!

Я смотрю на его хитрое обветренное лицо и замечаю, что один его черный глаз быстро вертится под прищуренной бровью, а другой стоит неподвижно.

— Совесть человеческая,— договаривает Комок с особенным смыслом,— что дыра от баранки: ничего нет!