|
|
Пишет kommari (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} kommari)@ 2007-11-15 22:24:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
поэт в России больше чем поэт
Сознавая своюсерость необразованность, я читаю иногда даже очень странные вещи. Вот решил почитать сборник эссе поэта Иосифа Бродского, некоторые стихи которого очень люблю. И в эссе "Напутствие" - речь перед выпускниками Уильямс-колледжа (на английском, кстати, языке), США, прочитанную поэтом в 1984, наткнулся на дивный кусочек, который просто не могу не выложить.
Двадцать лет назад в одной из многочисленных тюрем на севере России произошла следующая сцена. В семь часов утра дверь камеры распахнулась, и вертухай обратился с порога к заключенным:
— Граждане! Коллектив ВОХР вызывает вас на социалистическое соревнование по рубке дров, сваленных у нас во дворе.
Сознавая свою
Двадцать лет назад в одной из многочисленных тюрем на севере России произошла следующая сцена. В семь часов утра дверь камеры распахнулась, и вертухай обратился с порога к заключенным:
— Граждане! Коллектив ВОХР вызывает вас на социалистическое соревнование по рубке дров, сваленных у нас во дворе.
В тех краях нет центрального отопления, и органы УВД взимают своеобразный налог с лесозаготовителей в размере одной десятой продукции. В момент, о котором я говорю, двор тюрьмы выглядел точно, как дровяной склад: груды бревен громоздились в два и три этажа над одноэтажным прямоугольником самой тюрьмы. Нарубить дрова было, конечно, необходимо, но таких социалистических соревнований раньше не было.
— А если я не буду соревноваться? — спросил один заключенный.
— Останешься без пайка,— ответил страж.
Раздали топоры, и дело пошло. Узники и охрана вкалывали от души, и к полудню все, в первую очередь изголодавшиеся зеки, выдохлись. Объявили перерыв, все сели перекусить, кроме заключенного, который спрашивал утром об обязательности участия. Он продолжал рубить. Все дружно над ним смеялись и острили в том духе, что вот-де, говорят, будто евреи хитрые, а этот— смотри, смотри... Вскоре работа возобновилась, но уже с меньшим пылом. В четыре у охранников кончилась смена. Чуть позже остановились и зеки. Лишь один топор по-прежнему мелькал в воздухе. Несколько раз ему говорили «хватит», и заключенные, и охрана, но он не обращал внимания. Он словно втянулся и не хотел сбивать ритм или уже не мог.
Со стороны он выглядел роботом. Прошел еще час, два часа, он все рубил. Охрана и заключенные смотрели на него пристально, и глумливое выражение на лицах сменилось изумлением, затем страхом. В половине восьмого он положил топор, шатаясь, добрел до камеры и заснул. В остаток срока, проведенного им в тюрьме, ни разу не организовывалось социалистическое соревнование между охраной и заключенными, сколько бы дров ни привозили в тюрьму.
В этом фрагменте замечательно всё: от указания на национальность единственного человека, своим примером бросившим вызов, хоть и в малом, бесчеловечной советской машине, бывшей во много раз сильнее его, до мастерства, с которым поэт, с присущим ему талантом, изобразил эту сцену. Я просто представляю молодых американцев, которые, открыв рот, слушали этот волнующий рассказ. Тем более что было это во времена Рональда Рейгана, красная империя была зла, очень зла, и каждый американец не мог не прочувствовать всю глубину правды далекой им советской жизни, раскрываемой поэтом.
То, что уважаемый поэт пиздел как Троцкий - это уже неважно. Это мы, советские и русские люди, прекрасно знаем, что сидельцев в тюряге и на зоне ни на какие соцсоревнования никогда не вызывали, а просто давали инструмент - и гнали работать. А кто откажется - того в карцер. Но мы же далеко от Уильямс-колледжа, правда?
— А если я не буду соревноваться? — спросил один заключенный.
— Останешься без пайка,— ответил страж.
Раздали топоры, и дело пошло. Узники и охрана вкалывали от души, и к полудню все, в первую очередь изголодавшиеся зеки, выдохлись. Объявили перерыв, все сели перекусить, кроме заключенного, который спрашивал утром об обязательности участия. Он продолжал рубить. Все дружно над ним смеялись и острили в том духе, что вот-де, говорят, будто евреи хитрые, а этот— смотри, смотри... Вскоре работа возобновилась, но уже с меньшим пылом. В четыре у охранников кончилась смена. Чуть позже остановились и зеки. Лишь один топор по-прежнему мелькал в воздухе. Несколько раз ему говорили «хватит», и заключенные, и охрана, но он не обращал внимания. Он словно втянулся и не хотел сбивать ритм или уже не мог.
Со стороны он выглядел роботом. Прошел еще час, два часа, он все рубил. Охрана и заключенные смотрели на него пристально, и глумливое выражение на лицах сменилось изумлением, затем страхом. В половине восьмого он положил топор, шатаясь, добрел до камеры и заснул. В остаток срока, проведенного им в тюрьме, ни разу не организовывалось социалистическое соревнование между охраной и заключенными, сколько бы дров ни привозили в тюрьму.
В этом фрагменте замечательно всё: от указания на национальность единственного человека, своим примером бросившим вызов, хоть и в малом, бесчеловечной советской машине, бывшей во много раз сильнее его, до мастерства, с которым поэт, с присущим ему талантом, изобразил эту сцену. Я просто представляю молодых американцев, которые, открыв рот, слушали этот волнующий рассказ. Тем более что было это во времена Рональда Рейгана, красная империя была зла, очень зла, и каждый американец не мог не прочувствовать всю глубину правды далекой им советской жизни, раскрываемой поэтом.
То, что уважаемый поэт пиздел как Троцкий - это уже неважно. Это мы, советские и русские люди, прекрасно знаем, что сидельцев в тюряге и на зоне ни на какие соцсоревнования никогда не вызывали, а просто давали инструмент - и гнали работать. А кто откажется - того в карцер. Но мы же далеко от Уильямс-колледжа, правда?
