Идея Прогресса как карго-культ на Русской Равнине
Обращаю внимание на дискуссию (здесь и здесь) блоггеров varandej@lj и _devol_@lj о том, была ли допетровская Русь крупной промышленной державой (по меркам того времени). Любопытно, что, несмотря на острый спор, оба по сути одержимы карго-культом «Промышленное развитие и технический прогресс как самоцель». Только один находит в материальных свидетельствах допетровской Руси следы («святые мощи») этого культа, а другой, не найдя, предает ее анафеме («сгинь, нечестивая!»).

К. Крылов в свое время увидел «карго-культ» в советской зацикленности на развитии индустриальной мощи: «При этом истинную природу капитала советские, разумеется, не понимают и понимать не могут. Поэтому у них строятся муляжи западных заводов, подобия «технической мощи», за драгоценные «станки» отдают иконы и приносят им человеческие жертвоприношения («выморим голодом сотню крестьян, а купим Трактор»). И в центре всего – чисто религиозное, бессмысленно-ужасное, как ход колесницы Джаггернаута, Производство Средств Производства».

Разумеется, применительно к реалиям начала XX века, когда весь доиндустриальный мир превратился в колонии и полуколонии индустриальных стран, такая зацикленность на сугубо техническом прогрессе имела рациональное основание. Однако оборачивать эту ситуацию на прошлые исторические эпохи – как раз и есть проявление «идеологического карго-культа», то есть превращение концепции в самоцель, безотносительно к реальным проблемам и потребностям данного общества. До середины XIX века сила и выживаемость народов больше зависели от производства пищи и эффективных общественных институтов, чем от «науки и техники» в современном понимании. Поскольку скорость прогресса была черепашьей, технические новинки можно было заимствовать у соседей до того, как накопленный разрыв станет непреодолимым. Безынициативное, догоняющее и копирующее техническое развитие было вполне оправданной стратегией экономии сил и ресурсов. Серьезные проблемы с накопленной технической отсталостью возникали лишь у изолированных обществ, типа американских и австралийских аборигенов. Густонаселенные страны Старого Света были побеждены европейцами прежде всего по причине неэффективных (азиатских) общественных институтов, не позволявших властям в полной мере мобилизовать ресурсы страны для защиты суверенитета.

К примеру, анализ причин покорения Индии англичанами показывает, что одной из главных была слабость и аморфность не-нации в ее столкновении со сложившейся нацией. Индийские варианты «петров первых», с успехом создавая вымуштрованные и вооруженные по-европейски армии, оказались слабы тылом. Их архаичные общества просто не понимали, зачем им встревать в традиционные для Индии верхушечные разборки между суверенами. В итоге британской нации-системе противостояли по сути отдельные героические князья с горсткой единомышлеников. Ситуация изменилась только ко времени сипайского восстания, когда многие индийцы, по примеру англичан, стали воспринимать себя как «нацию».

Вернемся к России XVI-XVIII вв. и зададим вопрос «прогрессорам»: так ли уж необходимо было сосредотачивать все ресурсы нации на том, чтобы «перегнать Европу» в области технологии и промышленности? Россия тех времен, как метко сформулировал Галковский, это «Восточная Америка». Огромная, тянущаяся на тысячи километров целина с редким земледельческим населением. Сверхзадача для «восточно-американской» нации той поры - аграрная колонизация сначала восточно-европейской, а потом и зауральской целины. Прежде, чем концентрироваться на Промышленности и Прогрессе, нужно было с максимальной скоростью «залить» все эти просторы земледельческим населением и застолбить их за собой.

Кое-какой технический прогресс для обеспечения этой сверхзадачи, разумеется, был необходим, в основном – в сфере вооружений, транспорта и экстенсивных сельскохозяйственных новшеств (железные орудия труда и новые культуры, типа картофеля). Современное оружие требовалось, чтобы давить центры азиатского сопротивления русской колонизации на Востоке (поволжские и сибирские туземные ханства) и на Юге (Крымская Орда, терроризировавшая половину Восточной Европы). Освоить европейское военное дело в полном объеме было необходимо, чтобы защищать северную границу от шведской военной «сверхдержавы» и западную границу – от Речи Посполитой, альтернативного центра объединения славянских земель.

Как известно, с задачей «прогресса в военном деле» Русское Государство справилось, и даже с перехлестом. Дорогу в Сибирь расчистили еще в XVI веке, а к исходу XVIII века турок отогнали к Дунаю, Швецию превратили в сателлит, а западная граница продвинулась до Германии. «Еще больше прогресса» помешало бы выполнению сверхзадачи – аграрной колонизации. Города, особенно крупные, в санитарных условиях того времени имели отрицательный естественный прирост населения и росли в основном за счет миграции из деревень. Каждый новый завод и мануфактура, каждая новая верфь, каждая новая шахта – это тоже удар по демографии. Вспомним, сколько людей погибло при строительстве Петербурга. Индустриализация и урбанизация демографически оправданы только в ситуации аграрного перенаселения, когда «лишних» людей нужно чем-то занять. А когда у вас пустой континент до Тихого Океана, то искусственно отрывать людей от деревни – значит, замедлять его заселение. Американцам в XIX веке удавалось сочетать урбанизацию и развитие индустрии с заселением континента только из-за многомиллионного потока мигрантов.

Даже развитие самого сельского населения в плане выхода за рамки натурального хозяйства и приучения к новым («европейским») потребностям в этой ситуации контрпродуктивно. Эти новые потребности (затраты на их обеспечение) при малой плотности населения оборачиваются минусом в демографии. При российских просторах и тогдашних неразвитых коммуникациях, консервация натурального сельского хозяйства была оптимальным выбором с точки зрения скорейшего заселения страны. Истинная «Русская Идея» XVI-XIX вв. – это «плодитесь, размножайтесь, пашите землю и расселяйтесь на подножном корму до самого Тихого Океана». В итоге численность русского населения за эпоху Романовых возросла раз в 15-20 (не считая присоединения иных народов). Как сформулировал это американский исследователь Даймонд Джаред в книге «Ружья, микробы и сталь»: до 1917 года «российская история есть история о том, как Россия становилась русской».

Если вас интересуют «технологические новшества», действительно актуальные по условиям того времени, то нужно обратиться к тем ноу хау, которые изобретались русскими крестьянами при освоении новых местообитаний, с природными условиями, отличными от Центральной России. К примеру, Анатолий Онегов в книге «Русский Лес» сделал обзор особенностей традиционного крестьянского хозяйства на Русском Севере, в деталях показал его эффективность и экологическую бережливость применительно к условиям региона.

Отличной иллюстрацией того, что в тогдашних условиях идея прогресса противоречила идее ускоренной аграрной колонизации, является институт крепостного права, притормозивший этот процесс. Многих это удивит, но по условиям XVII века это «типично прогрессорская идея» (копирование центрально-европейского, прежде всего - польского опыта). Во-первых, он помогал изымать из оборота натурального хозяйства часть продукта, которая шла на содержание государственного аппарата, образованного класса и на пресловутый «технический прогресс» (ввоз западных изделий, строительство государственных заводов и т.п.). Во-вторых, он обеспечивал первоочередное заселение европейской части страны, чтобы довести здесь плотность населения до уровня, когда возможна сложная экономическая деятельность и интенсивное развитие «на европейский манер». Разумеется, эти задачи могли быть достигнуты иными средствами, менее враждебными к населению (об этом я уже писал), но для этого стране нужно было иметь иной господствующий класс, мыслящий по канонам скорее XIX века, чем современной для него континентальной Европы XVII-XVIII веков, с ее сословными перегородками и работорговлей в колониях.

Для выживания России фактором гораздо более актуальным, чем технический прогресс, было развитие государственной машины и ключевых для нее институтов общества до уровня, конкурентоспособного с европейским. Именно этот фактор, в конечном итоге, определил суверенитет страны, продержавшийся вплоть до 1917 года, а также крушение этого суверенитета в 1917-1921 гг. Больной точкой, по которой враги нанесли удар, было не военно-техническое отставание (русский фронт к 1917 году был не в худшем положении, чем французский), а именно отставание в общественном развитии, «недозрелость» русского общества как нации.

И сегодня наша проблема, опять же, не само по себе техническое отставание, а конфигурация государства и общества, несовместимая с эндогенным развитием и самим выживанием нации. Первоочередные задачи для русских – не «нанотехнологии», а обретение власти, возвращение собственности и установление нормальных порядков, максимально благоприятных для людей, ориентированных на квалифицированный труд и предпринимательство. Это позволит обеспечить и системные условия, потребные для научно-технического прогресса. А необходимая предпосылка для всех этих благих мер – оформление русской интеллектуальной элиты.

В XVI-XVIII веках еще одной важной задачей было создание мощного «культурного аттрактора», который в перспективе мог бы связать в единую нацию всю эту массу людей, расползающихся по целому континенту. С этой задачей русская элита справилась в первой трети XIX века. Правда, ей не удалось защитить это аттрактор от «вируса». Как известно, во второй половине XIX века русская литература и особенно литературная критика ввергли массовое интеллигентское сознание в возрастную болезнь «советизации». (Этот вопрос детально исследован Д. Галковским. Кстати, у него в блоге на днях произошла интересная дискуссия о развитии и «прогрессорстве» применительно к дореволюционной России). В сегодняшней ситуации культурное строительство также вполне актуально: нужно выправить те перекосы русского сознания, которые обрекают его оставаться сознанием «недонации».