kouzdra: "- Зарэзал?.. - Нет, ранил...

"- Зарэзал?.. - Нет, ранил... - Дурак!"
На тему кстати межнациональных сношений:

На сполье, где город упирался в перелесок, стоял покосившийся одноэтажный дом. На крыше вывеска:

СТОЙ. ЦРУЛНА. СТРЫЖОМ, БРЭИМ, ПЕРВЫ ЗОРТ

Хозяин этой цирюльни, горец Ибрагим-Оглы, целыми днями лежал на боку или где-нибудь шлялся, и только лишь вечером в его мастерскую заглядывал разный люд.

Кроме искусства ловко стричь и брить, Ибрагим-Оглы известен пьющему люду городских окраин как человек, у которого в любое время найдешь запас водки. Вечером у Ибрагима клуб: пропившиеся двадцатники, - так звали здесь
чиновников, - мастеровщина-матушка, какое-нибудь забулдыжное лицо духовного звания, старьевщики, карманники, цыгане; да мало ли какого народу находило отраду под гостеприимным кровом Ибрагима-Оглы. А за последнее время стали захаживать к нему кое-кто из учащихся. Отнюдь не дешевизна водки прельщала их, а любопытный облик хозяина, этого разбойника, каторжника. Пушкин, Лермонтов, Толстой - впечатления свежи, ярки, сказочные горцы бегут со
страниц и манят юные мечты в романтическую даль, в ущелья, под чинары. Ну как тут не зайти к Ибрагиму-Оглы? Ведь это ж сам таинственный дьявол с Кавказских гор. В плечах широк, в талии тонок, и алый бешмет, как пламя. А глаза, а хохлатые черные брови: взглянет построже - убьет. Вот черт!

Но посмотрите на его улыбку, какой он добрый, этот Ибрагим. Ухмыльнется, тряхнет плечами, ударит ладонь в ладонь: алля-алля-гей! - да как бросится под музыку лезгинку танцевать. Вот тогда вы полюбуйтесь Ибрагимом...

Заглядывал сюда с товарищами и Прохор Громов.

Оркестр давно закончил последний марш, трубы остыли, и турецкий барабан пьет теперь в трактире сиво драл. Сад быстро стал пустеть. Дремучий, вековой, огромный: нередко в его трущобах даже среди бела дня бывали кровавые убийства. Скорее по домам: мрачнел осенний, поздний вечер.

Прохор Громов, ученик гимназии, сдвинул на затылок фуражку и тоже направился к выходу.

Вдали гудел отчаянный многоголосый крик, словно граяла на отлете стая грачей. Прохор Громов остановился:

"Драка", - и он припустился "на голоса прямиком, через клумбы цветов и мочежины.

- Бей!

Он треснул по голове бежавшего ему навстречу мальца. Опытным глазом забияки он быстро окинул поле битвы: на площадке, где обычно играла музыка, шел горячий бой между "семинарами" и "гимназерами". К той и другой стороне
приставали мещане, хулиганы, всякий сброд.

- Ура! ура!
- Гони кутью в болото!
- Ребята!.. Наших бьют!..

Прохор Громов выхватил перочинный нож и марш-марш за удиравшими. В нем все играло диким озорством, захватывало дух. Рядом с ним неслись кулачники, где-то пересвистывались полицейские, трещали трещотки караульных, лаяли псы.

- Полиция! - И все врассыпную. - Лезь по деревьям!..
Но буйный нож Прохора, наметив жертву, уже не мог остановиться. Прохор на бегу полоснул парня ножом. И сразу отрезвел.

- Полиция!.. - с гамом мелькали возле него пролетающие тени; - Айда наутек!

Прохор Громов вскочил на решетку и, разодрав об железо шинель, перепрыгнул.

- Ага! Есть! С ножом, дьяволенок! - сгреб его в охапку полицейский, но он, как налим, выскользнул из рук и - стремглав вдоль улиц.

- Жулик! Имай! Держи!

Но Прохор юркнул в темный проулок, притаился. Закурил. На правой руке кровь.

"А где ж картуз?" - и сердце его сжалось. Новая его фуражка с четкою надписью на козырьке "Прохор Громов", очевидно, попала в руки полицейских.

Прохор перестал дышать. Он уже слышит грозный окрик директора гимназии,видит умирающего парня, полицию, тюрьму. "Боже мой! Что ж делать?.."

- К Ибрагиму!

***

Да, к Ибрагиму-Оглы. Он спасет, он выручит. Ибрагим все может. И Прохор, вздохнув, повеселел.

Он отворил дверь и задержался у порога. В комнате человек пять его товарищей, гимназистов. Ибрагим правил бритву, что-то врал веселое: гимназисты хохотали.

Прохор поманил Ибрагима, вместе с ним вышел в соседнюю комнату, притворил дверь. Чуть не плача, стал рассказывать. Он ходил взад-вперед, губы его прыгали, руки скручивали и раскручивали кончик ремня. У Ибрагима
черные глаза загорались.

- Я за ним... Он от меня... Я выхватил нож...
- Мададэц!.. Далшэ...
- Я его вгорячах ножом... - упавшим голосом сказал Прохор.
- Цх! Зарэзал?.. - радостно вскричал черкес.
- Нет, ранил...
- Дурак!
- Я его тихонько.., перочинным ножичком, маленьким, - оправдывался Прохор.

- Дурак! Кынжал надо... Вот, на!.. - горец сорвал со стены в богатой оправе кинжал и подал Прохору. - Подарка!

- Да что ты, Ибрагим... - сквозь слезы проговорил Прохор. - Меня исключат... Ты посоветуй.., как быть?.. - Он опустился на табурет, сгорбился. - Главное, фуражка... По фуражке узнают...

- Плевать! Товарища-кунака защищал, себя защищал. Рэзать нада! Трусить нэ нада... Джигит будэшь!..

На громкий его голос один за другим входили гимназисты.
- Ружье тьфу! Кынжал - самый друг, самый кунак!.. - крутил горец сверкающим кинжалом. - Ночью Капказ едем свой сакля... Лес, луна, горы. Вижу - бэлый чалвэк на дороге. Крычу - стоит, еще крычу - стоит, третий раз -
стоит... Снымаим винтовка, стрэляим - стоит... Схватыл кынжал в зубы, палзем.., подпалзаим... Размахнулся - раз! Глядим - бабья рубаха на веревке.