ТУДА СЮДА ОБРАТНО, ТЕБЕ МНЕ ПРИЯТНО, ИЛИ МАЛОВЕРОЯТНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ КРАСНОЙ РЫБКИ В АДРИАТИЧЕСКОМ МОРЕ И В ЕГО ОКРЕСНОСТЯХ.
Часть 2, часть 1
Я люблю летать, и разумеется я люблю летать пьяным. Вообще перемещаться с места на место значительно смачнее будучи в говно. Если бы я не ссал цирроза такой толстой с прозеленью струей, я стал бы Крузенштерн. Я никогда не блюю в морскую воду, и сметливо смотрю в горизонт. Из меня вышел бы тонкий, мягкий Крузенштерн. Я не стал бы вешать юнгу вверх ногами, и ебать его в рот, только за то, что он липнет к новому коку. Так по отношению к несчастному, и без этого обреченному на анальное возмездие ребенку может поступить только хуевый злобный Крузенштерн. Из такого Крузенштерна надо варить борщ и сразу же выливать за борт, потому что из говна пиздатого борща не сваришь.
Самолет вообще предмет забавный, снаружи и спереди он выглядит, как достаточно крупная и обвисшая жопа с крыльями. Такие жопы в мучнистых ноздреватых бугорках и складках обычно принадлежат женщинам большим, но пугливым, с длинными в кобылу прыщавыми бледными лицами, и млечными холодными ступнями, на грубых синевато белых пальцах их ног, торчат единичные длинные унылые волоски. Однако сракоподобие сие обманчиво. Изнутри в самолете совершенно нет ничего от прямой кишки, особенно когда он уже взлетел, но еще не набрал высоту, скорее уж он похож на рот во время минета (с точки зрения ебущего, но не сосущего), это сходство обусловлено тонкостью самолетных стен, по отношению к холодной белесой, необязательной обширности застенного пространства. Попробуйте, ебя в рот трогательную, нежную девушку, потрогать свой хуй, сквозь ее щеку, и вы поймете, о чем я. В случае же с самолетом, на месте хуя присутствуете вы целиком. Это чувство сладостного, буквального неземного охуения сильно усугубляется алкогольной стронгониной. Человека интеллигентного и юного, первый полет может заставить ссать, плакать и любить уже после ста-ста пятидесяти грамм дешевого шотландского пойла. Я не юн, и летел не впервой. Для того, чтобы добраться до чувства сладостного умиленья, близкого к тому, что испытываешь, осторожно и грустно мочась в любимый рот, мне потребовалось полтора часа и триста грамм алкоголя. Тогда я стал светлым строгим и стеклянным, как малый набор химпосуды. Я внутренне пронзительно рыдал, пробираясь вдоль сидений в далекий и маленький, словно терновый куст, на горизонте покрытой густым и полупрозрачным ливнем украинской степи, самолетный сортир. Я вспоминал как мягко указывала лапкой Наттержак мне на зеленый кубик коридора, как оранжево садилось солнце перед взлетом, я смотрел на кучевую, все еще освещенную мохнатую белезнищу, и понимал, что валюсь телеграфным столбом в оранжевый сумрак, лечу с велосипеда в росистую по пояс траву, несусь со скалы вниз, в ярчайший холодный стеклянный бой вечернего черного моря. Я впервые падал в яростное, яркое и огромное пространство за пределами того обширного, мрачноватого и многообразного, несмотря на некоторую монотонность места которое мы русские, по свойственной нам слепой категоричности и некоторой инерции мышления привыкли называть своей страной. Мне нравилась мысль, что со мной это происходит не в пятнадцать припизднутых лет, а значительно позже. Такого рода острые эмоции в юности пугают и заставляют молодого человека прикрывать ебальничек и чресла потливым ватерклозетным цинизмом, дерюжкой вонюченькой и не слишком прозрачной.
Я отхлебнул еще, и за круглым окном резко, галлюциноторно стемнело. Малопонятные крепкие душком русскоязычные, однако акцентированные девки, лет по пятнадцать впереди визгливо заржали и захлопнули свою шторку, нарочито агрессивно двигая небольшими, но сильно лоснящимися сиськами. Самолет резко лег на бок, потом на другой. Пьяные попутчики стали пихать газетки в карманы нелепых корявых сумищ. За окнами поплыли состоящие из верениц электрических огоньков гигантские знаки, наподобие тех, что видать с небес в пустыне Наска. Сочные оранжевые виноградины огней, на густом малиново-черном, с синими прожилками клубистом фоне. В герметичном салоне самолета началась весна. Внизу был Рим.
Выйдя из самолета, покачиваясь, и скалясь я из чистого любопытства влез в какой-то курортно-футуристическом монорельс, и он привез меня в полупустое и приплюснутое сине-желтое здание, где во множестве бродили скучные карабинеры. Один из них сидел в уютной будочке и этим меня к себе очень расположил (умный человек всегда обустроится). Не владея итальянским, я подошел к будочке и просунул в дырку на ней свой паспорт. Мне просто хотелось таким образом познакомиться. Карабинеру мой паспорт очень понравился. Он очень долго мял его в крошечных, слабых кроличьих лапках, потом одел на голову цилиндрический с полоской картузик, и потащил меня к другим карабинерам. Те обступили меня и радостно, возбужденно стали ощупывать. Наконец два самых маленьких и жизнерадостных (хотя и сонных) карабинера приволокли коротенькую лишенную шеи женщинку. Она знала на английском не меньше двадцати слов, и тут же весело, и пританцовывая стала мне рассказывать, что у меня очень плохая виза, а так же интересоваться где я такой отстой добыл. «В посольстве дали!» – ответил я.

Продолжение следует