Tomorrow
Борис Анатольевич уехал в девяноста восьмом: август, кризис, кстати подвернувшаяся работа. Особенных переживаний по поводу прощания с Родиной он испытытать просто не успел - сначала не было уверенности, что прощание состоялось (перспективы длительного трудоустройства были очень неопределёнными), а потом стало не до ерунды. Язык давался трудно. Местная манера постоянно скалиться раздражала. Один коллега, китаец, посоветовал ему во время утренней физкультуры держать в зубах карандаш, не касаясь его губами - чтобы мышцы лица привыкли к радостному оскалу. Борис Анатольевич совет с негодованием отверг, отчасти потому, что физические упражнения ненавидел ещё со школы. Однако, через неделю, проснувшись неприлично рано, он решился-таки попробовать сделать зарядочку с карандашиком - чисто для смеха. На шестом приседании карандаш выпал изо рта и закатился под тумбочку. Борис Анатольевич разозлился, полез под тумбочку, пыхтя и отдуваясь, достал карандаш, и сделал ещё десять приседаний. Этот малозначительный эпизод ему почему-то запомнился больше, чем даже получение грин-карты.

Больше всего Борису Анатольевичу понравилась ненавязчивая доброжелательность аборигенов. Впрочем, как раз у него на работе урождённым американцем был только босс, да ещё уборщик. Остальные набирались с бору по сосенке - двое египтян, индус, высокий блондинистый парень из Хайфы, носивший одновременно кипу и золотую серьгу в левой ноздре, немец, хорошо знакомый с русским матом (этому научил его дед - "на всякий случай"), и прочие люди, приехавшие сюда участвовать в создании Новой Экономики.

Поначалу Борис Анатольевич немного напрягался, но потом это прошло. Впоследствии он решил, что его гораздо больше напрягла бы необходимость общаться с бывшими соотечественниками. Не то чтобы Борис Анатольевич ими гнушался, нет, никоим образом. Но необходимость общаться со "своими" порождала бы какие-нибудь неприятные двусмысленности, например - на каком языке разговаривать, ну и всё такое.

Время летело быстро. Через несколько лет он успел сменить три места работы, побывать под судом (с непривычки было очень страшно, но всё оказалось совсем не так, как в рашке - к тому же дело он выиграл), сломать руку, выиграть в казино пять тысяч долларов, освоить в совершенстве местный программерский сленг, и полюбить бурбон "Четыре розы". Эмигрантом он себя не считал: слово "эмигрант" отдавало всё той же самой двусмысленностью, которую Борис Анатольевич не любил. Про себя он решил, что он "американец русского происхождения". Слава Богу, близких родственников в рашке у него не было - он прекрасно представлял себе, как они повисли бы у него на шее, изводили его ненужными письмами и звонками, клянчили деньги, просились в Америку, и так далее. Пришлось бы устраивать некрасивые сцены и рвать отношения. Америка научила Бориса Анатольевича крепко держаться за кошелёк. Впоследствии, впрочем, он сам, лично, взял на работу молодого программиста из Петербурга, и не пожалел об этом: парень оказался очень толковым. Более того, Борису Анатольевичу было даже приятно, что он может помочь талантливому человеку из России устроиться в нормальной стране.

Когда всё случилось, Борис Анатольевич как раз обедал в любимой китайской забегаловке около дома. Как раз напротив него висел телевизор, так что всё было хорошо видно. Всё заняло минут двадцать: остатки русских ракет, разумеется, не смогли пробить американский космический щит, зато американские боеголовки быстро и эффективно покончили с русским вопросом. Потом выступил Президент, выразил сожаление по поводу жертв (увы, неизбежных), и пообещал европейским странам компенсации в случае радиоактивного загрязнения воздуха и вод.

В этот день на работе Борис Анатольевич впервые за последние пять лет чувствовал себя неуютно: все знали, что он русский, и в свете последних событий могли отнестись к нему как-нибудь неправильно. Однако, политкорректность оказалась на высоте: все были подчёркнуто вежливы, всячески давая понять, что видят разницу между Борисом Анатольевичем и злополучным местом его рождения. К концу рабочего дня он полностью пришёл в норму.

Арестовали его в пять утра. Спросонок Борис Анатольевич никак не мог сообразить, что за бумаги требуют от него подписать люди в военной форме. После кратких разъяснений он осознал, что американское государство всерьёз озабочено проблемой возможной нелояльности эмигрантов, и был вынужден согласиться с необходимостью временной депортации. Единственное, что его несколько тяготило - так это то, что личные вещи брать было запрещено. Вместо этого ему выдали стандартный чемоданчик с комплектом нижнего белья, гигиеническими принадлежностями, аптечкой, и прочими предметами первой необходимости. В качестве бонуса там лежал даже плеер с наушниками и несколько флеш-кассет с музыкальными файлами.

Грузовик был почти полон: Борис Анатольевич даже не подозревал, что в окрестностях проживает столько русских и русскоязычных. Разговоров почти не было. Какая-то малосознательная тётка тихо плакала. Борис Анатольевич подумал, что российские привычки, и прежде всего въевшийся в кожу страх перед тоталитарным государством, всё-таки дают о себе знать. Сам он чувстовал себя неважно, но решил про себя не считать происходящее поводом для паники. В сущности говоря, всё происходящее логично и справедливо: ведь нельзя заранее исключить возможность того, что какие-нибудь русские идиоты и в самом деле попытаются причинить вред своей новой родине... Клонило в сон. В наушниках тихо постанывал саксофон. В кузове запахло свежестью и морем.

Когда их довезли до места, он был ещё жив, но мозг уже не функционировал. Его тело аккуратно упаковали в мешок, и опустили в яму, уже наполовину заполненную остывающим мясом эмигрантов, их родственников, и прочих людей, потенциально способных к неадекватной реакции на последние политические инициативы Соединённых Штатов Америки.

Плеер продолжал играть. Он играл ещё две недели, пока не сели батарейки.

)(