«Я тяну ваши души за уши...» часть вторая.

ЖЖ не пропустил сразу весть пост, написав мне гневное «запись очень большая!». Как человек подневольный, подчинилась, разбив на две части. Итак, тут часть первая. Ну, а эта, стало быть, вторая.

«Я тяну ваши души за уши...»



- Современникам запомнился легкий летящий шаг Марины Цветаевой, ведь она любила ходить пешком, даже «Оду пешему ходу» написала, не жаловала транспорт, боялась машин…. А Анастасия Ивановна?
- Бабушка, как и Марина, тоже была хорошим пешеходом. Она ходила очень быстро, буквально летела вперед. Я иной раз еле за ней поспевала. С собой она носила палку, но никогда на нее не опиралась. В другой руке авоська с плащом и калошами на случай смены погоды.

Лифт бабушка Асенька ненавидела и никогда одна на нем не ездила. Поднималась пешком по лестнице и на девятый, и на одиннадцатый этаж! При этом на промежуточных площадках отдыхала, чтобы восстановить дыхание, и двигалась дальше. «Лестница – это жизнь», – говорила она. В метро на эскалаторе не стояла, ходила и вверх, и вниз. Однажды она сказала: «Сегодня, Оля, я повезу тебя в сказку». И мы поехали с ней на станцию «Новослободская», где я впервые увидела чудесные разноцветные витражи.

Она очень любила кататься на коньках. На катке они и познакомились в свое время с моим дедушкой. Каталась она на норвежках, размер ноги у нее был 36-37. В восемьдесят лет бабушка на Патриарших прудах нарезала по семнадцать кругов. Маленькая, худенькая, в рейтузах и спортивной шапочке с мысиком, она была похожа на школьницу. Боялась, что мальчишки на катке забросают ее снежками. За ней действительно гонялись мальчишки, но, обогнав ее и увидев морщинистое лицо «бабы-Яги», в ужасе бросались врассыпную.

Бабушка всегда была в движении. Не позволяла себе лежать. В конце жизни, когда она уже очень плохо себя чувствовала, все равно старалась что-то делать, стирала свои носовые платочки. Считала, что ежедневно нужно давать себе нагрузки и для души, и для ума, и для тела.

- Известно, что Анастасия Ивановна была глубоко верующим человеком. Как это проявлялось?
- Ее религиозность была очень искренней, не догматичной. Она вообще отличалась христианским взглядом на все происходящее в мире. Даже тараканов не разрешала уничтожать, поскольку они Божьи твари, но до тех пор, пока они не пошли к ней в комнату. Пока позволяли силы, каждое воскресенье Ася ходила в церковь, исповедовалась и причащалась, а потом, во время ее болезни, священник приезжал к ней домой.

Свою веру в Бога она стремилась передать и нам с сестрой. В каждую нашу вещь – в воротничок школьного платья, в физкультурную форму – бабушка зашивала крестик. Молитвы мы учили наизусть. Если бабушка наказывала меня за то, чего я не делала, я обращалась к Богу: «Скажи ей, что я не виновата, чтобы она меня не наказывала».

У бабушки был самодельный раскладной иконостас. На картонку она прикрепила разные иконки. Она всюду возила его с собой и молилась перед этими иконками. Сейчас он находится в музее в Тарусе.

«Молитва ребенка идет прямо к Богу», – говорила нам бабушка в детстве. Мы с сестрой этого не понимали, отмахивались. А в пятнадцать лет я отреклась от Бога. «Отстань от меня со своим Богом», – заявила я бабушке. – Я комсомолка, в Бога не верю и слышать больше ничего о нем не хочу». «А ты хорошо читала комсомольский устав? – спросила меня бабушка. – Что там сказано? Надо матери помогать, а не перед зеркалом вертеться! Мы бы все жили гораздо лучше, если бы молодежь действительно соблюдала устав. Это то же Евангелие».

Любимым святым бабушки был Серафим Саровский. Я до сих пор ношу в своей сумочке молитвы, написанные бабушкой – великомученику Трифону, Ангелу-Хранителю, целителю Пантелеймону. Листочки запечатаны в пленку для сохранности. Во время болезни она просила дать ей перо и бумагу и писала молитвы под мою диктовку. Сначала рука соскальзывала, строчки съезжали, а где-то с середины рука твердела, крепла, и вторая половина молитвы дописывалась четким твердым почерком. Я подкладывала под бумагу картонку, чтобы писать было удобней. Эта картонка с обрывками соскользнувших на поля фраз хранится в музее Марины Цветаевой в Борисоглебском переулке.

К Богу я вернулась в двадцать два года, когда ждала первого сына, названного Андреем в честь папы. Читала все молитвы, которые знала. Мама говорила мне: «Самое главное – не кричи. Вечно беременной не будешь, родишь». Папа очень ждал внука. Только и разговоров было, что родится Андреюшка. Когда это событие произошло, папа едва не выпрыгнул с балкона от радости. Он всем давал телеграммы. Бабушка прислала ответную телеграмму в роддом: «Ура сын Андрей Олиному заказу целую Баб, Прабаб».

«Молитва матери со дна морского достанет. Молись, Оля, за своих детей», – часто повторяла мне бабушка. Уметь быть благодарной Богу, благодарить за все, что происходит с тобой в жизни – это тоже во мне от бабушки.

Главными праздниками нашей семьи всегда были Рождество и Пасха. Бабушка даже повесила в своей комнате портрет М.С. Горбачева, потому что он первый из советских политиков официально разрешил праздновать Пасху. Аромат восточных сладостей, маковые козинаки, крендельки и ромбики с корицей, нарядная елка с настоящими восковыми свечами – это все бабушка. Елочные игрушки папа с бабушкой делали сами: кораблики и велосипеды из бусинок, мальчик и девочка из ваты, посыпанной кристалликами нафталина.

У меня хранятся и другие памятные вещицы. Деревянная ложка, сделанная тетей Алей в мордовском лагере, на ней выжжено ее имя. В детстве я обожала есть этой ложкой. Трубка дедушки, Бориса Сергеевича Трухачева, сломанная, обмотанная изоляционной лентой. Портрет Марины, который карандашом нарисовала бабушка. Не все знают, что она была прекрасной художницей.



Анастасия Ивановна Цветаева с первым мужем Борисом Трухачёвым, Коктебель, 1911 год

- Анастасия Ивановна рассказывала Вам о своей личной жизни?
- Да, и мне казалось удивительным, что бабушка могла когда-то испытывать пылкие чувства. С ее строгим обликом это никак не вязалось. Она была со мной откровенной. Из ее рассказов я знала подробности ее отношений с первым мужем Борисом Сергеевичем Трухачевым, с Маврикием Александровичем Минцем, с Николаем Николаевичем Мироновым.

Замуж за Бориса Сергеевича бабушка вышла очень рано, когда им было по семнадцать лет. У них была безумная любовь, но отношения развивались непросто. Через несколько лет после рождения сына Андрюши они разошлись, но сохранили чувство дружбы и человеческой симпатии друг к другу. Ася разводилась с Борисом, уже будучи беременной от Маврикия Александровича. Они пришли в Консисторию с прошением о разводе, держась за руки. Чиновник долго не мог понять, что эта дружная молодая пара и есть те самые супруги, которые разводятся. И в это же время с фронта приехал влюбленный в бабушку Николай Николаевич Миронов, друг Бориса, самая большая любовь всей ее жизни. Она называла его «девятым валом» своей юности. Портрет Миронова стоял у бабушки на полке до конца ее дней. Вот такая сложилась драматическая ситуация. Но к чести всех участников этой жизненной драмы, им удалось остаться благородными и великодушными.
Бабушка ждала дочь Ирину, а родился сын Алёша. Все складывалось прекрасно. Она и представить себе не могла, какие страшные потери ее ожидают. С Маврикием Александровичем, чутким, нежным, заботливым человеком, преданно любившим бабушку, она прожила недолго. В 1917 году он неожиданно скончался от острого перитонита. Бабушка в это время была в Коктебеле с детьми, где вскоре от дизентерии умер маленький Алёша.

В двадцать восемь лет бабушка приняла обет нестяжания, неедения мяса, целомудрия и запрещения лжи. И с тех пор отношений с мужчинами у нее больше не было. Она влюблялась, увлекалась, но не переступала известных рамок, загоралась, но подавляла себя, чтобы держать данное слово.



Стоят: Сергей Эфрон (муж Марины) и Маврикий Минц (муж Анастасии)
сидят: Анастасия с сыном Андреем, и Марина с дочкой Ариадной
г.Александров, 1915 год

- Делились ли Вы с Анастасией Ивановной своими переживаниями, став взрослой?
- Бабушка всегда помогала и поддерживала меня, когда я испытывала трудности. К тому времени мы все жили в Москве. Первой из нашей семьи в Москву из Павлодара перебралась Рита. Она устроилась в психиатрическую больницу медсестрой по лимиту. Больше ее никуда не брали, так как папа не был реабилитирован. После папиной реабилитации ей удалось найти работу переводчика в Интуристе.

Закончив школу, я тоже переехала в Москву а через полгода приехали родители. Мы с бабушкой встречали их на Казанском вокзале. Папа, коренной москвич, смог вновь поселиться в Москве лишь в шестьдесят лет. Нам дали двухкомнатную квартиру в Орехово-Борисово, а бабушка жила в коммунальной. Отдельную квартиру на Большой Спасской она получила в 1979 году. Бабушка считала, что у меня явный педагогический дар. Я пошла учиться в педагогическое училище. После окончания работала воспитателем в детском саду, звукооператором на радио. Вот где мне пригодилось музыкальное образование. А английский язык понадобился в русско-американской компании «Монтана Кофе», генеральным директором которой я являюсь.
Я запланировала в двадцать лет выйти замуж, чтобы уйти от папиной опеки и стать самостоятельной, а потом через год развестись. Замуж я вышла, прожила в браке тринадцать лет, родила двоих сыновей. Жили мы вместе с моими родителями все в той же квартире в Орехово-Борисово, хотя это было очень не просто. Родители не хотели, чтобы я меняла фамилию, но во мне взыграло вечное чувство соперничества с Ритой. Как это – Рите можно, а мне нельзя! К тому времени Рита вышла замуж за известного биолога, потомка князей Мещерских. Я, как и сестра, взяла фамилию мужа и стала Потерилло. Бабушка отнеслась к этому с пониманием и говорила, что теперь это для нее самая любимая фамилия.

Как-то раз, когда мне было особенно тяжело на душе, я пришла к бабушке и осталась у нее ночевать. Уснула на раскладушке под роялем. Бабушка всю ночь простояла около меня, гладила меня по голове, оберегала мой сон. Она молилась, чтобы Господь послал Сереже, моему тогдашнему мужу, хорошую женщину – с ударением на слове «хорошую»… Не меня, а другую. Она словно передала мне свои силы и все то, что в ее жизни не состоялось. У меня появилось чувство, что все будет хорошо.

Потом я влюбилась и вновь вышла замуж, но брак быстро распался. Наверное, я поступала плохо по отношению к своим мужьям, но прощалась я с ними честно, ничего не делала исподтишка. Винить некого – в самой неравной ситуации мы всегда виноваты поровну. А бабушкины молитвы о том, чтобы у моих мужей были хорошие жены, похоже, сбылись.

Благодаря бабушкиному и маминому воспитанию я прекрасно справляюсь со всеми хозяйственными делами. Я обожаю убираться, протирать пыль, наводить чистоту, вот только гладить не люблю и посуду мыть. С третьим мужем Александром Малчиком, тогда только приехавшим из США, я познакомилась, придя к нему в дом в качестве домработницы. Мой нынешний брак построен на совершенно другом фундаменте. Я поняла, что нельзя делать из любимого человека идола. Я научилась прощать. Я знаю, чего хочу от жизни, от себя и от мужа. Только теперь у меня появилось ощущение надежной стены, которого раньше не было. Мы с мужем все время спускаем друг друга с пьедестала и любим посмеяться друг над другом.
Александр – первый мужчина, который подал мне кофе в постель. И делает это вот уже девять лет. Утром я просыпаюсь, говорю, как мне не хочется вставать. А он отвечает, что наши женщины уже давно в электричках едут на работу, и нечего капризничать. Как мне все надоело, говорю я, и особенно ты со своим кофе. Но это я шучу. Саша принципиально не хотел, чтобы я брала его фамилию: «Ты – Трухачева, тебя знают, так и оставайся Трухачевой».



Анастасия Ивановна Цветаева с внучкой Олей Трухачёвой, 1968 год

- Правда, что в конце жизни Анастасии Ивановны услуги сиделки, ухаживавшей за ней, оплачивала мэрия немецкого городка Фрейбурга, где в 1904-1905 годах учились сестры Цветаевы? Неужели у Москвы не нашлось денег для старейшей писательницы России?
- Мне просто не пришло в голову обратиться за помощью к правительству Москвы. Если бы попросила – наверное, средства нашлись бы; но, несмотря на это, надо сказать, что правительство Москвы и музеи Марины Цветаевой очень помогли нам в трудные для нас дни, когда уходила бабушка, а спустя год на бабушкином доме была установлена мемориальная доска.
Семья Цветаевых не привыкла ничего просить. Папа и бабушка всю жизнь стремились добиться всего своими силами. Первое слово, которое мы с сестрой слышали с детства, это труд. Только два раза в году – в день моего рождения 1 июля и в день ангела 24 июля – я могла делать все, что захочу. А в остальные дни трудиться. Ася вышибла из нас всякую жадность и зависть. Мы никогда не заглядывали в чужой карман. Иной раз мне чего-нибудь хотелось, например, новое платье. Бабушка сразу резко меня обрывала: «Платье? А что ты из себя представляешь? Ты это заработала?»

Когда мы приходили к кому-то в гости и видели, что на полу валяется монетка, пусть копейка, бабушка говорила: «Никогда не поднимайте сами. Скажите хозяину, пусть он сам поднимет и спрячет в кошелек, чтобы потом не говорили, что Оля взяла чужое».

Главное место в жизни бабушки всегда занимал труд. Ей было уже за девяносто, а она продолжала упорно работать: писала, печаталась, вела обширную переписку, помогала людям, кого-то куда-то устраивала… Скольких людей она принимала за день – сосчитать невозможно! И для каждого у нее находился совет или просто доброе слово. Самым большим желанием бабушки было любить людей действенной любовью. Она была очень требовательна к другим, но в первую очередь к себе.
Литературный труд ей казался легче физического. Бабушка заботилась о том, чтобы папа и мама не перетрудились на дачном участке, где они выращивали овощи, ягоды, зелень. «Не надрывайтесь вы так, – говорила она моим родителям. – Я напишу, заработаю».

Терпение и труд все перетрут, повторяла бабушка. Всего нужно добиваться самим. Сначала что-нибудь сделай, а уж потом получи. В нашей семье привыкли отдавать. Отдай – и тебе все вернется в десять раз больше. Своих сыновей я воспитала в том же духе. Все, что у меня есть сейчас, я заработала сама.

Родители и бабушка постепенно подготавливали меня к тому, что они уйдут друг за другом. Первым ушел папа. Как-то зимним вечером, возвращаясь домой от бабушки, он почувствовал себя плохо. Он успел набрать код и упал около своего подъезда. Через два дня его не стало.
Я в это время гостила с сыном у Риты в Америке. Мы улетали туда в пять утра. Папа попрощался со мной, похлопал меня по плечу. Я до сих пор помню эту его руку на моем плече. Вдруг он неожиданно произнес: «Тяжело тебе будет в феврале, Оля». Я не поняла, что он имел в виду. В Америке мы с Андрюшей видели один и тот же плохой сон и узнали, что папы не стало. Когда мы вернулись и подъезжали к дому на такси, из окна нашей квартиры смотрели мама и мой младший сын Гриша. А папы уже не было.

Для бабушки это был страшный удар. Как она его выдержала – не представляю. Из нее словно какой-то стержень вынули. У них была небольшая разница в возрасте – Ася родила папу в восемнадцать лет. Они были очень дружны, и характеры у них были во многом похожи. Бабушка называла папу Андреюшкой, а он ее Асенькой. Она пережила смерть сына тяжело, но мужественно, сказав, что жизнь продолжается, и она напишет свои записки о нем и назовет их «Памятник сыну». Но уходящие силы не позволили ей довести это до конца. Позже мы издали этот сборник воспоминаний о папе.



Анастасия Ивановна прощается с сыном

На сороковой день было много народа. Бабушка сидела, опустив голову и сжав руки между коленей, в кресле, подаренном ее сводной сестрой Лёрой – Валерией Ивановной. «Вот и случилось то, чего я больше всего боялась», – сказала она. Спустя три месяца бабушка заболела, а потом умерла.

Последние месяцы жизни бабушки мы вели дневник, куда записывали все, что она говорила. Она мужественно боролась до конца. Очнувшись, могла спросить: «Я в своей квартире?» Номер квартиры был 58 – как печально знаменитая политическая статья. Когда она умирала, она поворачивалась ко мне и просила: «Смотри на меня. Ты – единственное, что у меня осталось». Мой старший сын делал ей искусственное дыхание рот в рот. А младший, Гриша, стоял на коленях и молился.

За несколько дней до конца бабушка сказала, что видит дверь с надписью «Анастасия», но там занято, там Марина и Андрей. А в день смерти она увидела, что там освободилось.
После укола, сделанного медсестрой, бабушка почувствовала себя лучше, села в постели и попросила есть. Я сказала: «Сейчас, Баб, я разогрею». А она с неповторимым цветаевским жестом: «Раньше надо было готовить!». Бабушка перед смертью вспомнила всю свою жизнь, все события, всех людей, с которыми общалась. Уходила в полном разуме. В тот день по радио шла передача о семье Цветаевых. Когда передача закончилась, бабушка умерла. Последние ее слова: «Оля, зачем…». Дальше я не расслышала.

После похорон я нашла в квартире бабушки ее книги с дарственными надписями, которые она не успела отдать. Я разыскала всех этих людей и всем подарила предназначавшиеся им книги. Кого-то уже не было в живых, остались их дети, внуки.

«Я буду третьей, Оля, держись!» – сказала мне мама после смерти папы и бабушки. Но третьей оказалась мамина сестра. Похоронив ее, мама захотела жить, но через год умерла от рака пищевода. Она тяжело болела, очень похудела, и я умирала вместе с ней. В один из дней я поехала за маминой пенсией, которую получала по доверенности. В сбербанке меня спросили: «Зачем Вы все деньги снимаете?». А я почему-то ответила: «Больше я сюда не приеду». Часы на стене показывали девять тридцать пять. В это время мама скончалась.



- Вы не думали о том, чтобы квартира Анастасии Ивановны стала музеем?
- Бабушка не хотела, чтобы после ее смерти квартира превратилась в музей. Она мечтала, чтобы в ней жили ее внуки. Бабушка говорила мне: «У тебя такой характер, что ты не уживешься ни с одним мужем. Вот в старости у тебя и будет квартирка на третьем этаже, и подниматься невысоко».
Когда бабушки не стало, пять лет мы ничего не трогали в квартире и оставили все, как было при ней. А собирались потом на Пасху и Рождество и называли квартиру «ночлежный дом», как назвала ее она. Я влюбилась в эту квартиру и переехала туда с сыновьями, котом Муром и попугаем Дюней. Сейчас она принадлежит моему младшему сыну Григорию. Квартиру в Орехово-Борисово мы продали и купили старшему сыну Андрею однокомнатную. А у нас с мужем трехкомнатная квартира.

Меня не покидает ощущение, что бабушка, мама и папа где-то рядом. Происходят удивительные совпадения, как будто наше общение продолжается.

Через год после ухода бабушки я обнаружила в лежащем на рояле Евангелии какую-то белую закладку. Это была бабушкина записка, в которой она просила прощения у Бога за то, что так сурово и жестко обращалась со своими внучками. Она боялась, что Бог ее не простит за такое обращение…

Как-то в цветаевском музее в Борисоглебском переулке проводился концерт памяти бабушки. В нем участвовал Давид Михайлович Лернер, прекрасный пианист, концертмейстер Сергея Лемешева и Марии Максаковой. Чтобы после концерта отвезти Лернера домой, для него заказали такси. И что вы думаете – заявка попала к таксисту, который знал бабушку. В свое время он отдыхал в Эстонии и там с ней познакомился.

А вот еще случай. У нас в Павлодаре была репродукция картины Рафаэля «Сикстинская мадонна» с автографом знаменитого чтеца Дмитрия Журавлева, подаренная им папе. Уроки художественного слова Журавлев брал у Елизаветы Яковлевны Эфрон, сестры Марининого мужа Сергея Яковлевича Эфрона. Вместе с нами репродукция переехала в Москву. Папа переплел ее для прочности нитками с обратной стороны и вложил туда конверт с письмом. «Это для тех, кто останется после меня», – объяснил он. Когда папа умер, репродукция упала со стены – порвалась веревочка, на которой она висела. Мама поставила картину на шкаф, и про нее забыли. Через два года я делала ремонт в квартире. Сижу, вся в известке, мой взгляд падает на стоящую на шкафу репродукцию, и вдруг я вспоминаю – там же конверт был. Хватаю конверт, в нем открытка. Папа написал о том, чтобы эту репродукцию передали в музей Цветаевых в Александрове. А тогда ведь никакого музея еще в помине не было. Мы исполнили папино желание, и теперь репродукция «Сикстинской мадонны» находится в Александрове.



- Ольга Андреевна, Вы и Ваши сыновья Андрей и Григорий – единственные прямые потомки Ивана Владимировича Цветаева в России, а в Америке Ваша сестра Рита и ее дочь Ольга. Что для Вас значит принадлежность к этой знаменитой фамилии, ощущение в себе «цветаевской крови»?
- Это, с одной стороны, поддержка, а с другой – определенные обязательства. Что касается крови… Когда мне говорят: «В Вас цветаевская кровь», я всегда поправляю: «Не кровь, а цветаевский ген». И этот ген может внезапно проявиться в моих детях и внуках. Иногда кажется, что живешь словно под увеличительным стеклом. А так, все происходит, как в обычных семьях – какие-то проблемы, ссоры, обиды, болезни.

Я часто думаю о бабушке и о Марине. У каждой своя судьба, свои горести и потери. То, как сложилась и чем закончилась жизнь Марины, для бабушки оставалось непреходящей болью. Однажды я крикнула в пылу отчаяния: «Как же все плохо! Хоть в петлю лезь!». Бабушка изменилась в лице, стукнула кулаком по столу, чего обычно не делала: «Не смей так говорить! У нас в семье это уже было!». Иногда я спрашиваю себя – а если бы я застала Марину Ивановну в живых? Как бы я ее называла – бабушкой Мариной? Были бы они на склоне лет дружны с бабушкой Асей, как в юности?
Вспоминаю, как в Елабуге мы шли с отпевания Марины Ивановны из церкви на площадь, где открывали ее памятник. Собралась огромная толпа. Мне надо было выступить. Что я скажу этим людям? От сознания ответственности я заплакала. Я сказала, что приехала в Елабугу за всех родных и близких Марины, чтобы положить цветы на ее могилу. Памятник открыли утром, а днем туда уже стали приезжать молодожены с букетами.

Бабушкин архив я подарила городу Москве. Разбирать его помогают замечательные люди – Глеб Казимирович Васильев и его жена Галина Яковлевна Никитина, с которыми мы познакомились в 1975 году на кладбище в Тарусе у могилы тети Али. Бабушка ласково называла их общим именем «мои Глебы», которое так за ними и закрепилось. А они называли ее между собой Анастасиюшкой.
Когда бабушка куда-то направлялась из Москвы – в Тарусу, в Коктебель, в Эстонию, по пути на вокзал она непременно проезжала через Ваганьковское кладбище – поклониться могилам отца и матери.
И я люблю ходить на кладбище, особенно когда плохо на душе. Там похоронены мои прадедушка и прабабушка, родители Марии Александровны – Александр Данилович Мейн и Мария Лукинична Бернацкая, сводный брат бабушки – Андрей Иванович Цветаев, его жена и дочь, мои родители и бабушка. У родных могил я успокаиваюсь, вспоминаю своих близких людей, сверяю свою жизнь с прошлым. Хотя бабушки Асеньки давно уже нет, если мне тяжело, я всегда прошу: «Баб, помоги!». И она помогает.»

Беседовала Елена Ерофеева-Литвинская