|
|
Пишет Игорь Петров (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} labas)@ 2010-02-05 12:41:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
вильгельмштрассе 76, 4 утра
В обсуждении истории с нотой возник вопрос: действительно ли именно ее вручил Риббентроп Деканозову ранним утром 22 июня.
Изначально известная нам последовательность событий была такой (время здесь и далее берлинское, разница с Москвой -1 час):
22 июня
1. 03.00-03.15 Начало войны, первые бомбовые удары по советским городам.
2. 04.00 Риббентроп принимает Деканозова и вручает ему некий документ.
3. 04.30 Шуленбург в Кремле зачитывает Молотову устное заявление.
4. 06.00 Риббентроп зачитывает ноту перед немецкими и иностранными журналистами.
23 июня
5. Нота МИДа Германии советскому правительству публикуется в «Фелькишер Беобахтер»
Разумно предположить, что в пунктах 4 и 5 речь идет об одном и том же документе (что косвенно подтверждает перепечатка из тогдашней газеты). Осталось понять, как соотносятся друг с другом документы из пунктов 2, 3 и 4.
По мнению историка У.Ширера содержание документов в Москве и Берлине было идентично. Он пишет: [Риббентроп] вручил послу [Деканозову] копию меморандума, который Шуленбург в это время зачитывал в Москве Молотову.
По логике вещей, однако, Риббентроп должен был вручить Деканозову ту самую ноту, которую позже зачитал перед журналистами. Возможен и третий вариант: все три документа были разными.
Попробуем разобраться.
"мы этого не заслуживали"
В сборнике «Документы внешней политики СССР» (т.23,ч.2, стр.753) опубликована официальная запись беседы Молотова и Шуленбурга:
В сноске к последнему предложению говорится:
В ADAP (сборник немецких внешнеполитических документов) мы обязательно заглянем, но сначала для полноты процитируем мемуары одного из участников этой встречи, Густава Хильгера (из книги «Wir und Kreml», 1956, стр. 312):
Ни в одном, ни в другом источнике, как мы видим, не говорится о том, что нота Шуленбурга была копией ноты Риббентропа, сказано лишь, что в Берлине «будет передана соответственная нота». Откуда же Ширер взял слово «копия»? Он цитирует мемуары немецкого переводчика Пауля-Отто Шмидта, который присутствовал при встрече Риббентропа и Деканозова. Откроем книгу Шмидта («Statist auf diplomatischer Bühne 1923-1945», 1949, стр.538)
Итак, Ширер ошибся. Шмидт не говорит о "копии", более того, из единственной подробности, которую он приводит, очевидно, что в Берлине был вручен не тот документ, который Шуленбург зачитал в Москве.
"основательно выпил"
Переводчик Бережков тоже оставил мемуары. Вот его отчет о встрече с Риббентропом («Годы дипломатической службы», 1966, стр.97):
Именно как «меморандум» этот документ и вошел в советскую историографию:
"Декларация Гитлера... а также меморандум Риббентропа расценивались руководителями Союза ССР..." («История второй мировой войны»); "меморандум Риббентропа, врученный советскому послу в Берлине 22 июня 1941 г., когда уже началась война" (цитата из журнала «Вопросы истории КПСС»), "насквозь лживого документа, меморандума Риббентропа, ... Этот меморандум, излагающий причины «превентивной» войны Германии против Советского Союза" (цитата из журнала «Коммунист») и т.д.
Пора, однако, обратиться к официальным документам немецкого МИДа. На стр. 896-897 тома XII/2 серии D1, на которую нам указал сборник МИДа советского располагается официальный отчет все того же Пауля-Отто Шмидта, составленный сразу после переговоров Риббентропа и Деканозова (существует и второй официальный отчет переводчика фон цур Мюлена, который отличается от Шмидтовского лишь в незначительных деталях. Оба отчета были напечатаны на специальной машинке с увеличенным «гитлеровским» шрифтом и немедленно переправлены фюреру):
В сноске после этого предложения читаем:
Вот это примечание:
Что ж, открываем ежемесячник внешней политики за июль 1941 г. и на 551 странице видим уже знакомую нам «Ноту МИДа Германии советскому правительству от 21 июня 1941 г.»
Итак, официальные документы МИДа подтверждают версию, которая с самого начала казалось логичной: Риббентроп передал Деканозову именно ту ноту, которую позже oзвучил перед журналистами и которая на следующий день была напечатана в VB.
Но была ли она ночью 22 июня передана и в Москву?
В том же самом сборнике ADAP D XII/2 на стр. 886 напечатан черновик телеграммы МИДа посольству Германии в Москве от 21 июня. Он представляет собой сокращенное изложение все того же меморандума, о чем говорится непосредственно в преамбуле:
То же самое «короткое резюме» (впрочем, не такое уж короткое: несколько печатных страниц) было ранним утром 22 июня разослано в виде циркуляра в немецкие посольства стран-союзников Германии.
Вышецитированный черновик телеграммы сопровождается таким примечанием:
На этом можно было бы и закончить, если бы не обнаружился еще один участник тех событий, которого, кстати, Бережков нам уже мимоходом представил.
человек с лающим голосом
Эрих Франц Зоммер родился в в 1912 г в немецкой семье, проживавшей в Москве. В 1940 г. он был принят на работу в протокольный отдел немецкого МИДа в качестве переводчика с русского. После войны он десять лет провел в советских лагерях, затем вернулся на дипломатическую службу, был немецким консулом в Претории и Сан-Франциско. Выйдя на пенсию, написал несколько книг. Одна из них так и называется «Меморандум: как Советскому Союзу была объявлена война» (Das Memorandum: wie der Sowjetunion der Krieg erklärt wurde, 1981, цит.со стр. 161)
Интересующей нас теме посвящены две главы, которые ниже даются в сокращении:
Далее Зоммер оспаривает версию Хильгера, согласно которой, как мы видели выше, подобная телеграмма в Москву не поступала. Зоммер призывает в свидетели Роланда Готтлиба, который в ту ночь был начальником смены телеграфного бюро. К книге приложено нотариально заверенное заявление последнего:
В специальных дополнительных главках Зоммер перепечатывает уже известный нам по ежемесячнику внешней политики текст ноты/меморандума, еще раз подробно анализирует воспоминания своих предшественников, разъясняя, в чем (неумышленно) ошибся Шмидт, в чем (умышленно) ошибся Бережков и в чем был не точен Хильгер. Разумеется, и Зоммера нельзя считать абсолютно нейтральным свидетелем, и его наверняка можно уличить в некоторой предвзятости. В трех пунктах его рассказ отличается от более ранних свидетельств:
- встреча Риббентропа и Деканозова произошла не в 4 утра, а с 3.30 до 4.
- она длилась дольше, чем это следует из воспоминаний Шмидта, Бережкова и официального протокола, так как 12-страничная нота (меморандум) была зачтена полностью
- краткое изложение меморандума было отправлено в Москву
Для нашего исследования, впрочем, все эти пункты играют лишь второстепенную роль. Выводы же таковы:
1. Встреча Риббентропа и Деканозова была абсолютно сознательно назначена немецкой стороной на время после начала военных действий.
2. Во время этой встречи Деканозову была передана «Нота МИДа Германии советскому правительству от 21 июня». Краткое изложение ноты было тогда же отправлено в форме циркуляра в немецкие посольства стран-союзников Германии. В исторической литературе ноту часто именовали меморандумом, отчего возникала некоторая путаница.
3. Было ли это краткое изложение направлено и в Москву однозначно сказать трудно: свидетельство Готтлиба противоречит свидетельству Хильгера. Даже если это и произошло, Шуленбург зачитал Молотову лишь несколько заключительных ключевых предложений.
4. Ни в ноте, ни в циркуляре с ее кратким изложением, ни в беседе Риббентропа и Деканозова по настоянию Гитлера не фигурировали слова "объявление войны".
5. Нота имела скорее пропагандистский, чем дипломатический характер и была с этой точки зрения больше предназначена для немецкой и иностранной прессы, чем для советской стороны.
1 - английский перевод этого тома любезно выложен![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo-lj.gif)
bbb@lj
В обсуждении истории с нотой возник вопрос: действительно ли именно ее вручил Риббентроп Деканозову ранним утром 22 июня.
Изначально известная нам последовательность событий была такой (время здесь и далее берлинское, разница с Москвой -1 час):
22 июня
1. 03.00-03.15 Начало войны, первые бомбовые удары по советским городам.
2. 04.00 Риббентроп принимает Деканозова и вручает ему некий документ.
3. 04.30 Шуленбург в Кремле зачитывает Молотову устное заявление.
4. 06.00 Риббентроп зачитывает ноту перед немецкими и иностранными журналистами.
23 июня
5. Нота МИДа Германии советскому правительству публикуется в «Фелькишер Беобахтер»
Разумно предположить, что в пунктах 4 и 5 речь идет об одном и том же документе (что косвенно подтверждает перепечатка из тогдашней газеты). Осталось понять, как соотносятся друг с другом документы из пунктов 2, 3 и 4.
По мнению историка У.Ширера содержание документов в Москве и Берлине было идентично. Он пишет: [Риббентроп] вручил послу [Деканозову] копию меморандума, который Шуленбург в это время зачитывал в Москве Молотову.
По логике вещей, однако, Риббентроп должен был вручить Деканозову ту самую ноту, которую позже зачитал перед журналистами. Возможен и третий вариант: все три документа были разными.
Попробуем разобраться.
"мы этого не заслуживали"
В сборнике «Документы внешней политики СССР» (т.23,ч.2, стр.753) опубликована официальная запись беседы Молотова и Шуленбурга:
Шуленбург, явившийся на прием в сопровождении советника Хильгера, сказал, что он с самым глубоким сожалением должен заявить, что еще вчера вечером, будучи на приеме у наркома т. Молотова, он ничего не знал. Сегодня ночью, говорит он, было получено несколько телеграмм из Берлина. Германское правительство поручило ему передать советскому правительству следующую ноту:
“Ввиду нетерпимой доли угрозы, создавшейся для германской восточной границы вследствие массированной концентрации и подготовки всех вооруженных сил Красной Армии, Германское правительство считает себя вынужденным немедленно принять военные контрмеры.
Соответственная нота одновременно будет передана Деканозову в Берлине”.
“Ввиду нетерпимой доли угрозы, создавшейся для германской восточной границы вследствие массированной концентрации и подготовки всех вооруженных сил Красной Армии, Германское правительство считает себя вынужденным немедленно принять военные контрмеры.
Соответственная нота одновременно будет передана Деканозову в Берлине”.
В сноске к последнему предложению говорится:
22 июня 1941 г. в 4 часа утра (по берлинскому времени) В.Г.Деканозов был вызван в МИД Германии, где И.Риббентроп сделал ему заявление о военном нападении Германии на Россию (см. ADAP Bd.XII/2 S.896-897).
В ADAP (сборник немецких внешнеполитических документов) мы обязательно заглянем, но сначала для полноты процитируем мемуары одного из участников этой встречи, Густава Хильгера (из книги «Wir und Kreml», 1956, стр. 312):
В ночь на 22 июня из Берлина поступила телеграмма с указанием послу немедленно отправиться к Молотову и заявить, что передвижения советских войск на германской границе приняли такой размах, который правительство Рейха не может оставить без внимания. Поэтому оно решило принять соответствующие контрмеры. В телеграмме послу предписывалось не вступать с Молотовым ни в какие дискуссии.
Вскоре после 4 часов утра мы в последний раз прибыли в Кремль. Нас сразу же принял Молотов. Он выглядел усталым. После того как посол сделал свое сообщение, наступила тишина. Молотов явно стремился подавить охватившее его сильное внутреннее волнение. Затем он, несколько повысив голос, сказал, что сообщение посла означает, разумеется, не что иное, как объявление войны, — ведь войска Германии перешли советскую границу, ее самолеты вот уже в течение полутора часов бомбят Одессу, Киев и Минск. Потом он дал волю своему негодованию, заявив, что Германия напала на страну, с которой имела пакт о ненападении... Свою филиппику Молотов заключил словами: «Мы этого не заслуживали».
Вскоре после 4 часов утра мы в последний раз прибыли в Кремль. Нас сразу же принял Молотов. Он выглядел усталым. После того как посол сделал свое сообщение, наступила тишина. Молотов явно стремился подавить охватившее его сильное внутреннее волнение. Затем он, несколько повысив голос, сказал, что сообщение посла означает, разумеется, не что иное, как объявление войны, — ведь войска Германии перешли советскую границу, ее самолеты вот уже в течение полутора часов бомбят Одессу, Киев и Минск. Потом он дал волю своему негодованию, заявив, что Германия напала на страну, с которой имела пакт о ненападении... Свою филиппику Молотов заключил словами: «Мы этого не заслуживали».
Ни в одном, ни в другом источнике, как мы видим, не говорится о том, что нота Шуленбурга была копией ноты Риббентропа, сказано лишь, что в Берлине «будет передана соответственная нота». Откуда же Ширер взял слово «копия»? Он цитирует мемуары немецкого переводчика Пауля-Отто Шмидта, который присутствовал при встрече Риббентропа и Деканозова. Откроем книгу Шмидта («Statist auf diplomatischer Bühne 1923-1945», 1949, стр.538)
Я никогда не видел Риббентропа столь возбужденным, как за пять минут до прибытия Деканозова. Он нервно ходил туда и обратно по своему кабинету, подобно загнанному в клетку зверю. «Фюрер абсолютно прав, нападая сейчас на Россию», повторял он скорее для себя, чем для меня, как будто хотел себя успокоить. «Русские бы точно сами напали на нас, если бы мы это сейчас не сделали». Он еще много раз пробежал из угла в угол в крайнем возбуждении и с горящими глазами, повторяя эти слова...
Точно в назначенное время Деканозова ввели в кабинет. Он, очевидно, ни о чем не догадываясь, протянул Риббентропу руку и начал, после того как мы уселись за стол, с помощью «маленького Павлова»[на самом деле, переводчиком был Бережков] по поручению своего правительства излагать конкретные вопросы, требовавшие разъяснения. Однако Риббентроп с окаменевшим лицом перебил его: «Теперь это неважно. Враждебная позиция советского правительства по отношению к Германии и серьезная угроза, которую представляет концентрация советских войск на немецкой границе вынуждают Рейх принять военные контрмеры». Слова «война» или «объявление войны» в разъяснениях Риббентропа не прозвучали. Вероятно он казался ему слишком «плутократическим», возможно, он получил указание Гитлера его избежать. «С сегодняшнего утра начаты контроперации военного характера». Деканозову было передан короткий, но жесткий список советских прегрешений. Особую роль играл в нем пакт, который Советская Россия незадолго до начала конфликта между Германией и Югославией заключила с последней.
Точно в назначенное время Деканозова ввели в кабинет. Он, очевидно, ни о чем не догадываясь, протянул Риббентропу руку и начал, после того как мы уселись за стол, с помощью «маленького Павлова»[на самом деле, переводчиком был Бережков] по поручению своего правительства излагать конкретные вопросы, требовавшие разъяснения. Однако Риббентроп с окаменевшим лицом перебил его: «Теперь это неважно. Враждебная позиция советского правительства по отношению к Германии и серьезная угроза, которую представляет концентрация советских войск на немецкой границе вынуждают Рейх принять военные контрмеры». Слова «война» или «объявление войны» в разъяснениях Риббентропа не прозвучали. Вероятно он казался ему слишком «плутократическим», возможно, он получил указание Гитлера его избежать. «С сегодняшнего утра начаты контроперации военного характера». Деканозову было передан короткий, но жесткий список советских прегрешений. Особую роль играл в нем пакт, который Советская Россия незадолго до начала конфликта между Германией и Югославией заключила с последней.
Итак, Ширер ошибся. Шмидт не говорит о "копии", более того, из единственной подробности, которую он приводит, очевидно, что в Берлине был вручен не тот документ, который Шуленбург зачитал в Москве.
"основательно выпил"
Переводчик Бережков тоже оставил мемуары. Вот его отчет о встрече с Риббентропом («Годы дипломатической службы», 1966, стр.97):
Внезапно в 3 часа ночи, или в 5 часов утра по московскому времени [на самом деле, разница составляла один час]... раздался телефонный звонок. Какой-то незнакомый голос сообщил, что рейхсминистр Иоахим фон Риббентроп ждет советских представителей в своем кабинете в министерстве иностранных дел на Вильгельмштрассе. Уже от этого лающего незнакомого голоса, от чрезвычайно официальной фразеологии повеяло чем-то зловещим.
Выйдя из ворот посольского особняка на Унтер ден Линден, мы увидели у тротуара черный лимузин... На тротуаре, ожидая нас, стоял в парадной форме чиновник протокольного отдела министерства иностранных дел. Он с подчеркнутой вежливостью распахнул перед нами дверцу. Посол и я в качестве переводчика сели на заднее сиденье, чиновник устроился на откидном стуле. Машина помчалась по пустынной улице. Справа промелькнули Бранденбургские ворота. За ними восходящее солнце уже покрывало багрянцем свежую зелень Тиргартена. Все предвещало ясный, солнечный день...
Выехав на Вильгельмштрассе, мы издали увидели толпу у здания министерства иностранных дел. Хотя уже рассвело, подъезд с чугунным навесом был ярко освещен прожекторами. Вокруг суетились фоторепортеры, кинооператоры, журналисты. Чиновник выскочил из машины первым и широко распахнул дверцу. Мы вышли, ослепленные светом юпитеров и вспышками магниевых ламп. В голове мелькнула тревожная мысль - неужели это война? Иначе нельзя было объяснить такое столпотворение на Вильгельмштрассе, да еще в ночное время...
Когда мы вплотную подошли к письменному столу, Риббентроп встал, молча кивнул головой, подал руку и пригласил пройти за ним в противоположный угол зала за круглый стол. У Риббентропа было опухшее лицо пунцового цвета и мутные, как бы остановившиеся, воспаленные глаза. Он шел впереди нас, опустив голову и немного пошатываясь. "Не пьян ли он?" - промелькнуло у меня в голове.
После того как мы уселись за круглый стол и Риббентроп начал говорить, мое предположение подтвердилось. Он, видимо, действительно основательно выпил.
Советский посол так и не смог изложить наше заявление, текст которого мы захватили с собой. Риббентроп, повысив голос, сказал, что сейчас речь пойдет совсем о другом. Спотыкаясь чуть ли не на каждом слове, он принялся довольно путано объяснять, что германское правительство располагает данными относительно усиленной концентрации советских войск на германской границе. Игнорируя тот факт, что на протяжении последних недель советское посольство по поручению Москвы неоднократно обращало внимание германской стороны на вопиющие случаи нарушения границы Советского Союза немецкими солдатами и самолетами, Риббентроп заявил, будто советские военнослужащие нарушали германскую границу и вторгались на германскую территорию, хотя таких фактов в действительности не было.
Далее Риббентроп пояснил, что он кратко излагает содержание меморандума Гитлера, текст которого он тут же нам вручил. Затем Риббентроп сказал, что создавшуюся ситуацию германское правительство рассматривает как угрозу для Германии в момент, когда та ведет не на жизнь, а на смерть войну с англосаксами. Все это, заявил Риббентроп, расценивается германским правительством и лично фюрером как намерение Советского Союза нанести удар в спину немецкому народу. Фюрер не мог терпеть такой угрозы и решил принять меры для ограждения жизни и безопасности германской нации. Решение фюрера окончательное. Час тому назад германские войска перешли границу Советского Союза.
Выйдя из ворот посольского особняка на Унтер ден Линден, мы увидели у тротуара черный лимузин... На тротуаре, ожидая нас, стоял в парадной форме чиновник протокольного отдела министерства иностранных дел. Он с подчеркнутой вежливостью распахнул перед нами дверцу. Посол и я в качестве переводчика сели на заднее сиденье, чиновник устроился на откидном стуле. Машина помчалась по пустынной улице. Справа промелькнули Бранденбургские ворота. За ними восходящее солнце уже покрывало багрянцем свежую зелень Тиргартена. Все предвещало ясный, солнечный день...
Выехав на Вильгельмштрассе, мы издали увидели толпу у здания министерства иностранных дел. Хотя уже рассвело, подъезд с чугунным навесом был ярко освещен прожекторами. Вокруг суетились фоторепортеры, кинооператоры, журналисты. Чиновник выскочил из машины первым и широко распахнул дверцу. Мы вышли, ослепленные светом юпитеров и вспышками магниевых ламп. В голове мелькнула тревожная мысль - неужели это война? Иначе нельзя было объяснить такое столпотворение на Вильгельмштрассе, да еще в ночное время...
Когда мы вплотную подошли к письменному столу, Риббентроп встал, молча кивнул головой, подал руку и пригласил пройти за ним в противоположный угол зала за круглый стол. У Риббентропа было опухшее лицо пунцового цвета и мутные, как бы остановившиеся, воспаленные глаза. Он шел впереди нас, опустив голову и немного пошатываясь. "Не пьян ли он?" - промелькнуло у меня в голове.
После того как мы уселись за круглый стол и Риббентроп начал говорить, мое предположение подтвердилось. Он, видимо, действительно основательно выпил.
Советский посол так и не смог изложить наше заявление, текст которого мы захватили с собой. Риббентроп, повысив голос, сказал, что сейчас речь пойдет совсем о другом. Спотыкаясь чуть ли не на каждом слове, он принялся довольно путано объяснять, что германское правительство располагает данными относительно усиленной концентрации советских войск на германской границе. Игнорируя тот факт, что на протяжении последних недель советское посольство по поручению Москвы неоднократно обращало внимание германской стороны на вопиющие случаи нарушения границы Советского Союза немецкими солдатами и самолетами, Риббентроп заявил, будто советские военнослужащие нарушали германскую границу и вторгались на германскую территорию, хотя таких фактов в действительности не было.
Далее Риббентроп пояснил, что он кратко излагает содержание меморандума Гитлера, текст которого он тут же нам вручил. Затем Риббентроп сказал, что создавшуюся ситуацию германское правительство рассматривает как угрозу для Германии в момент, когда та ведет не на жизнь, а на смерть войну с англосаксами. Все это, заявил Риббентроп, расценивается германским правительством и лично фюрером как намерение Советского Союза нанести удар в спину немецкому народу. Фюрер не мог терпеть такой угрозы и решил принять меры для ограждения жизни и безопасности германской нации. Решение фюрера окончательное. Час тому назад германские войска перешли границу Советского Союза.
Именно как «меморандум» этот документ и вошел в советскую историографию:
"Декларация Гитлера... а также меморандум Риббентропа расценивались руководителями Союза ССР..." («История второй мировой войны»); "меморандум Риббентропа, врученный советскому послу в Берлине 22 июня 1941 г., когда уже началась война" (цитата из журнала «Вопросы истории КПСС»), "насквозь лживого документа, меморандума Риббентропа, ... Этот меморандум, излагающий причины «превентивной» войны Германии против Советского Союза" (цитата из журнала «Коммунист») и т.д.
Пора, однако, обратиться к официальным документам немецкого МИДа. На стр. 896-897 тома XII/2 серии D1, на которую нам указал сборник МИДа советского располагается официальный отчет все того же Пауля-Отто Шмидта, составленный сразу после переговоров Риббентропа и Деканозова (существует и второй официальный отчет переводчика фон цур Мюлена, который отличается от Шмидтовского лишь в незначительных деталях. Оба отчета были напечатаны на специальной машинке с увеличенным «гитлеровским» шрифтом и немедленно переправлены фюреру):
Рейхсминистр иностранных дел начал беседу с замечания, что враждебное отношение советского правительства к Германии и серьезная угроза, которую Германия видит в развертывании русских войск на восточной границе Германии, заставили Рейх принять военные контрмеры. Обоснование немецкой позиции Деканозов сможет найти в меморандуме, который рейхсминистр иностранных дел ему в заключении передал...
В сноске после этого предложения читаем:
Нота МИДа советскому правительству от 21 июня, см. примечание издателя на стр. 895.
Вот это примечание:
22 июня 1941 года правительство Рейха опубликовало призыв фюрера к немецкому народу от того же дня и ноту МИДа советскому правительству от 21 июня...
Текст призыва фюрера и текст ноты МИДа см. в ежемесячнике внешней политики, 8 Jg. 1941, Heft 7, S.545/63.
Текст призыва фюрера и текст ноты МИДа см. в ежемесячнике внешней политики, 8 Jg. 1941, Heft 7, S.545/63.
Что ж, открываем ежемесячник внешней политики за июль 1941 г. и на 551 странице видим уже знакомую нам «Ноту МИДа Германии советскому правительству от 21 июня 1941 г.»
Итак, официальные документы МИДа подтверждают версию, которая с самого начала казалось логичной: Риббентроп передал Деканозову именно ту ноту, которую позже oзвучил перед журналистами и которая на следующий день была напечатана в VB.
Но была ли она ночью 22 июня передана и в Москву?
В том же самом сборнике ADAP D XII/2 на стр. 886 напечатан черновик телеграммы МИДа посольству Германии в Москве от 21 июня. Он представляет собой сокращенное изложение все того же меморандума, о чем говорится непосредственно в преамбуле:
1) После получения этой телеграммы немедленно уничтожить все шифровальные материалы и привести в негодность передатчик
2) Я прошу вас немедленно известить г-на Молотова о том, что вы должны передать ему срочное сообщение и поэтому хотите без промедления попасть к нему на прием. После этого я прошу вас передать г-ну Молотову следующее объяснение:
Рейхсминистр иностранных дел передаст к этому часу советскому послу в Берлине меморандум, в котором изложенное далее в форме короткого резюме будет освещено подробно.
2) Я прошу вас немедленно известить г-на Молотова о том, что вы должны передать ему срочное сообщение и поэтому хотите без промедления попасть к нему на прием. После этого я прошу вас передать г-ну Молотову следующее объяснение:
Рейхсминистр иностранных дел передаст к этому часу советскому послу в Берлине меморандум, в котором изложенное далее в форме короткого резюме будет освещено подробно.
То же самое «короткое резюме» (впрочем, не такое уж короткое: несколько печатных страниц) было ранним утром 22 июня разослано в виде циркуляра в немецкие посольства стран-союзников Германии.
Вышецитированный черновик телеграммы сопровождается таким примечанием:
На черновике нет ни номера, ни пометки об отсылке телеграммы в Москву. Согласно пояснению Хильгера телеграмма с текстом меморандума в посольство не поступала, он не помнит, что переводил таковый. Иная телеграмма рейхсминистра иностранных дел послу Шуленбургу по этому вопросу в документах МИДа не найдена.
На этом можно было бы и закончить, если бы не обнаружился еще один участник тех событий, которого, кстати, Бережков нам уже мимоходом представил.
человек с лающим голосом
Эрих Франц Зоммер родился в в 1912 г в немецкой семье, проживавшей в Москве. В 1940 г. он был принят на работу в протокольный отдел немецкого МИДа в качестве переводчика с русского. После войны он десять лет провел в советских лагерях, затем вернулся на дипломатическую службу, был немецким консулом в Претории и Сан-Франциско. Выйдя на пенсию, написал несколько книг. Одна из них так и называется «Меморандум: как Советскому Союзу была объявлена война» (Das Memorandum: wie der Sowjetunion der Krieg erklärt wurde, 1981, цит.со стр. 161)Интересующей нас теме посвящены две главы, которые ниже даются в сокращении:
Ночь, которая стала для Германии роковой.
...В ночь с 21 на 22 июня я спал не больше часа. Меня разбудила моя мать, державшая в руках телефонную трубку. «Срочный звонок из министерства», - прошептала она. Мой начальник в протокольном отделе доктор Ганс Штрак сообщил мне, что через пятнадцать минут за мной прибудет служебная машина. Форма одежды – парадная, с кортиком. «В полной боевой раскраске», как шутили мы между собой. На часах было два ночи...
Во всех кабинетах протокольного отдела царили беспокойство и суета. Когда я доложил Штраку о прибытии, он пожал мне руку с абсолютно каменным выражением лица. «Русским сейчас будет объявлена война. Установите связь с советским посольством»... Когда я снял трубку и набрал номер, мои руки слегка дрожали. К телефону сразу же подошел Валентин Бережков, секретарь и переводчик посла, которому я передал, что рейхсминистр иностранных дел хочет принять посла на Вильгельмштрассе примерно через полчаса. Через пятнадцать минут к советскому посольству подъедет служебная машина протокольного отдела. Я как мог старался подавить охватившее меня волнение, которое проявилось разве что в легкой хрипотце. Я заметил, что у моего собеседника на другом конце провода перехватило дыхание. В столь ранний час даже Риббентроп, известный тем, что работает по ночам, не вызывал к себе ни одного дипломата. Бережков быстро пришел в себя и спросил, идет ли речь о встрече, которой советский посол добивается уже несколько дней. Я честно ответил, что мне об этом ничего не известно... Голос Бережкова тоже дрожал, когда он подтвердил, что посол будет готов к отъезду через пятнадцать минут.
После того, как я положил трубку, я посмотрел на наручные часы. Было без нескольких минут три утра. То, что военные действия начнутся в 3.15 я тогда не знал. Согласно уже подготовленного «поминутного плана» беседа с Деканозовым должна была продлиться с 3.30 до 4.00 берлинского времени. После этого должны были быть проинформированы представители дружественных и нейтральных государств...
Мы сели в служебный «Мерседес» и поехали по блекло-сумеречной Вильгельмштрассе к дому N63 по Унтер ден Линден... Деканозов и Бережков вышли нам навстречу. Мы пожали друг другу руки и обменялись стандартными вежливыми приветствиями. В машине, когда мы приближались к Бранденбургским воротам, Деканозов указал на первые рассветные лучи над Тиргартеном и сказал: «Похоже, будет великолепный день». Я перевел и Штрак многозначительно ответил: «Мы хотим на это надеяться, господин посол»...
То, что Деканозов и его молодой сопровождающий готовились к чему-то чрезвычайному и предчувствовали худшее, можно было видеть по нервозности, которую они с трудом подавляли. Мне в этот момент пришел на ум вопрос из арии Ленского «Что день грядущий мне готовит?». Глядя на обоих представителей Советского Союза – грузина и русского – я спросил самого себя словами Пушкина: «Враги! Давно ли?» От мысли что сидящие напротив нас через несколько минут будут объявлены врагами, по моей спине пробежали мурашки...
Мы вышли из машины перед зданием МИДа и неожиданно оказались окружены репортерами и кинооператорами, немедленно взявшими нас в оборот. Геббельс не мог позволить, чтобы вызов, бросаемый большевизму, не был запечатлен для грядущих поколений, исторический момент позже показывали в Вохеншау.
По ярко освещенной лестнице Бережков и я следовали за ускорившими шаги Деканозовым и Штраком. Адъютанты Риббентропа замерли с поднятыми в приветствии руками, шеф-адъютант пригласил нас пройти в т. н. «Рабочий кабинет Бисмарка». Риббентроп стоял за столом великого канцлера, рядом с ним главный переводчик доктор Пауль Шмидт... В некотором отдалении еще три-четыре чиновника. Было видно, что Риббентроп с трудом сдерживает волнение, но его загар не позволял увидеть, покраснел ли он. Он сделал несколько шагов навстречу Деканозову и пожал ему руку.
Деканозов заговорил, собираясь передать заявление советского правительства [о нарушении немецкими самолетами воздушного пространства СССР в апреле-июне], немецкий перевод которого Бережков держал наготове. Риббентроп прервал его словами, что никакие заявления советского правительства он принять не может, так как по поручению правительства Рейха должен довести до сведения посла меморандум. По его сигналу Шмидт сделал несколько шагов вперед и начал зачитывать многостраничный документ. За состоящей из нескольких пунктов преамбулой, в которой Советскому Союзу инкриминировались враждебная по отношению к Германии политика и нарушение договора, последовало детальное описание пограничных инцидентов. Вторжение в немецкое воздушное пространство и другие действия, которые должны были бы служить несомненным доказательством того, что Советский Союз собирается «нанести удар в спину национал-социалистической Германии, которая ведет борьбу за свое существование».
Когда Бережков, стоявший рядом с послом и шептавший ему в ухо перевод «идеологической » преамбулы, перешел на перечисление отдельных пограничных инцидентов, Деканозов сделал знак, что дальше переводить не нужно. Что за этим последует, было очевидно.
Заметно растерянный Бережков несколько раз провел правой рукой по своим густым волосам. Так как я стоял лишь в двух шагах за спиной Деканозова, я мог видеть как его лысая голова постепенно багровеет, а ладони напряженно сжимаются...
Чтение обширного меморандума заняло около двадцати минут. Предусмотренные на переговоры с Деканозовым полчаса (по личному распоряжению Гитлера, официальное объявление войны было заменено словами «отразить [советскую] угрозу всеми имеющимися в распоряжении [Германии] средствами.») были практически исчерпаны. Текст меморандума был после зачтения передан Шмидтом советскому послу, после чего тот не нашел ничего лучшего как несколько раз повторить „Wesjma soschaleju“. Риббентроп пояснил, что к тексту меморандума ему нечего добавить, а формальности, связанные с отъездом работников советского посольства и прочих советских граждан будут урегулированы протокольным отделом. После этого Деканозов и Бережков покинули Кабинет Бисмарка без прощального рукопожатия...
Штрак и я последовали за советским послом, а Риббентроп застыл на месте. На обратном пути к советскому посольству не было проронено ни слова. Мы попрощались лишь кивками...
В шесть часов утра Риббентроп – явно посвежевший и расслабленный – начал пресс-конференцию, на которую были созваны не только немецкие, но и все аккредитованные в Берлине иностранные журналисты и руководители новостных агентств. Также присутствовали все сколь-нибудь значительные чиновники МИДа: госсекретарь Вайцзеккер, его заместитель Верманн, начальники отделов. Риббентроп зачитал сообщение о решении правительства рейха принять «военные контрмеры» в ответ на «растущую угрозу Рейху со стороны русской армии», текст которого практически не отличался от текста переданного советскому послу меморандума. На вопросы журналистов ответили, разъясняя отдельные пункты, госсекретари…
Меморандум (нота правительства Рейха Советскому Союзу от 21 июня 1941 г.)
Слова «объявление войны» согласно категорическому указанию Гитлера не прозвучали ни в ноте, переданной советскому послу, ни во время приема у Риббентропа. Эта нота в исторической литературе также именуется меморандумом. В дипломатическом лексиконе последний отличается от ноты лишь стилистически, но больше подходит к случаю, так как обычно связан с определенным разовым событием. Шесть главок этого меморандума венчает идеологически-военный вызов:
"Германия не намерена смотреть на эту серьёзную угрозу своим восточным границам и ничего не делать. Поэтому Фюрер отдал германскому Вермахту приказ отразить эту угрозу всеми имеющимися в его распоряжении средствами. Немецкий народ понимает, что в грядущей борьбе он не только защищает свою Родину, но что он призван спасти весь культурный мир от смертельной опасности большевизма и открыть путь к истинному социальному подъему в Европе"...
В Берлине Деканозов заявил после зачтения 12-страничного меморандума, в котором советскому правительству был предъявлен детальный «реестр прегрешений» в общеевропейском масштабе, что он крайне сожалеет о таком развитии событий, основанном на совершенно ошибочной позиции германского правительства.
На сегодняшний день чаще всего цитируется и обсуждается текст меморандума, содержащийся в черновике телеграммы для посольства в Москве, напечатанной в канцелярии МИДе и послужившей основой для Риббентропа. Это краткое 5-страничное изложение меморандума, переданного Деканозову. То же самое краткое изложение было в качестве циркуляра (Multex n 401) 22 июня в 3 утра отправлено в немецкие посольства в Риме, Токио, Анкаре, Хельсинки, Будапеште и Бухаресте, а в 4 утра в Мадрид, Софию, Прессбург, Аграм, Тегеран и Кабул. То, что в этом черновике телеграммы речь идет именно о кратком изложении меморандума однозначно следует из его текста:
"Рейхсминистр иностранных дел передаст к этому часу советскому послу в Берлине меморандум, в котором изложенное далее в форме короткого резюме будет освещено подробно."
...В ночь с 21 на 22 июня я спал не больше часа. Меня разбудила моя мать, державшая в руках телефонную трубку. «Срочный звонок из министерства», - прошептала она. Мой начальник в протокольном отделе доктор Ганс Штрак сообщил мне, что через пятнадцать минут за мной прибудет служебная машина. Форма одежды – парадная, с кортиком. «В полной боевой раскраске», как шутили мы между собой. На часах было два ночи...
Во всех кабинетах протокольного отдела царили беспокойство и суета. Когда я доложил Штраку о прибытии, он пожал мне руку с абсолютно каменным выражением лица. «Русским сейчас будет объявлена война. Установите связь с советским посольством»... Когда я снял трубку и набрал номер, мои руки слегка дрожали. К телефону сразу же подошел Валентин Бережков, секретарь и переводчик посла, которому я передал, что рейхсминистр иностранных дел хочет принять посла на Вильгельмштрассе примерно через полчаса. Через пятнадцать минут к советскому посольству подъедет служебная машина протокольного отдела. Я как мог старался подавить охватившее меня волнение, которое проявилось разве что в легкой хрипотце. Я заметил, что у моего собеседника на другом конце провода перехватило дыхание. В столь ранний час даже Риббентроп, известный тем, что работает по ночам, не вызывал к себе ни одного дипломата. Бережков быстро пришел в себя и спросил, идет ли речь о встрече, которой советский посол добивается уже несколько дней. Я честно ответил, что мне об этом ничего не известно... Голос Бережкова тоже дрожал, когда он подтвердил, что посол будет готов к отъезду через пятнадцать минут.
После того, как я положил трубку, я посмотрел на наручные часы. Было без нескольких минут три утра. То, что военные действия начнутся в 3.15 я тогда не знал. Согласно уже подготовленного «поминутного плана» беседа с Деканозовым должна была продлиться с 3.30 до 4.00 берлинского времени. После этого должны были быть проинформированы представители дружественных и нейтральных государств...
Мы сели в служебный «Мерседес» и поехали по блекло-сумеречной Вильгельмштрассе к дому N63 по Унтер ден Линден... Деканозов и Бережков вышли нам навстречу. Мы пожали друг другу руки и обменялись стандартными вежливыми приветствиями. В машине, когда мы приближались к Бранденбургским воротам, Деканозов указал на первые рассветные лучи над Тиргартеном и сказал: «Похоже, будет великолепный день». Я перевел и Штрак многозначительно ответил: «Мы хотим на это надеяться, господин посол»...
То, что Деканозов и его молодой сопровождающий готовились к чему-то чрезвычайному и предчувствовали худшее, можно было видеть по нервозности, которую они с трудом подавляли. Мне в этот момент пришел на ум вопрос из арии Ленского «Что день грядущий мне готовит?». Глядя на обоих представителей Советского Союза – грузина и русского – я спросил самого себя словами Пушкина: «Враги! Давно ли?» От мысли что сидящие напротив нас через несколько минут будут объявлены врагами, по моей спине пробежали мурашки...
Мы вышли из машины перед зданием МИДа и неожиданно оказались окружены репортерами и кинооператорами, немедленно взявшими нас в оборот. Геббельс не мог позволить, чтобы вызов, бросаемый большевизму, не был запечатлен для грядущих поколений, исторический момент позже показывали в Вохеншау.
По ярко освещенной лестнице Бережков и я следовали за ускорившими шаги Деканозовым и Штраком. Адъютанты Риббентропа замерли с поднятыми в приветствии руками, шеф-адъютант пригласил нас пройти в т. н. «Рабочий кабинет Бисмарка». Риббентроп стоял за столом великого канцлера, рядом с ним главный переводчик доктор Пауль Шмидт... В некотором отдалении еще три-четыре чиновника. Было видно, что Риббентроп с трудом сдерживает волнение, но его загар не позволял увидеть, покраснел ли он. Он сделал несколько шагов навстречу Деканозову и пожал ему руку.
Деканозов заговорил, собираясь передать заявление советского правительства [о нарушении немецкими самолетами воздушного пространства СССР в апреле-июне], немецкий перевод которого Бережков держал наготове. Риббентроп прервал его словами, что никакие заявления советского правительства он принять не может, так как по поручению правительства Рейха должен довести до сведения посла меморандум. По его сигналу Шмидт сделал несколько шагов вперед и начал зачитывать многостраничный документ. За состоящей из нескольких пунктов преамбулой, в которой Советскому Союзу инкриминировались враждебная по отношению к Германии политика и нарушение договора, последовало детальное описание пограничных инцидентов. Вторжение в немецкое воздушное пространство и другие действия, которые должны были бы служить несомненным доказательством того, что Советский Союз собирается «нанести удар в спину национал-социалистической Германии, которая ведет борьбу за свое существование».
Когда Бережков, стоявший рядом с послом и шептавший ему в ухо перевод «идеологической » преамбулы, перешел на перечисление отдельных пограничных инцидентов, Деканозов сделал знак, что дальше переводить не нужно. Что за этим последует, было очевидно.
Заметно растерянный Бережков несколько раз провел правой рукой по своим густым волосам. Так как я стоял лишь в двух шагах за спиной Деканозова, я мог видеть как его лысая голова постепенно багровеет, а ладони напряженно сжимаются...
Чтение обширного меморандума заняло около двадцати минут. Предусмотренные на переговоры с Деканозовым полчаса (по личному распоряжению Гитлера, официальное объявление войны было заменено словами «отразить [советскую] угрозу всеми имеющимися в распоряжении [Германии] средствами.») были практически исчерпаны. Текст меморандума был после зачтения передан Шмидтом советскому послу, после чего тот не нашел ничего лучшего как несколько раз повторить „Wesjma soschaleju“. Риббентроп пояснил, что к тексту меморандума ему нечего добавить, а формальности, связанные с отъездом работников советского посольства и прочих советских граждан будут урегулированы протокольным отделом. После этого Деканозов и Бережков покинули Кабинет Бисмарка без прощального рукопожатия...
Штрак и я последовали за советским послом, а Риббентроп застыл на месте. На обратном пути к советскому посольству не было проронено ни слова. Мы попрощались лишь кивками...
В шесть часов утра Риббентроп – явно посвежевший и расслабленный – начал пресс-конференцию, на которую были созваны не только немецкие, но и все аккредитованные в Берлине иностранные журналисты и руководители новостных агентств. Также присутствовали все сколь-нибудь значительные чиновники МИДа: госсекретарь Вайцзеккер, его заместитель Верманн, начальники отделов. Риббентроп зачитал сообщение о решении правительства рейха принять «военные контрмеры» в ответ на «растущую угрозу Рейху со стороны русской армии», текст которого практически не отличался от текста переданного советскому послу меморандума. На вопросы журналистов ответили, разъясняя отдельные пункты, госсекретари…
Меморандум (нота правительства Рейха Советскому Союзу от 21 июня 1941 г.)
Слова «объявление войны» согласно категорическому указанию Гитлера не прозвучали ни в ноте, переданной советскому послу, ни во время приема у Риббентропа. Эта нота в исторической литературе также именуется меморандумом. В дипломатическом лексиконе последний отличается от ноты лишь стилистически, но больше подходит к случаю, так как обычно связан с определенным разовым событием. Шесть главок этого меморандума венчает идеологически-военный вызов:
"Германия не намерена смотреть на эту серьёзную угрозу своим восточным границам и ничего не делать. Поэтому Фюрер отдал германскому Вермахту приказ отразить эту угрозу всеми имеющимися в его распоряжении средствами. Немецкий народ понимает, что в грядущей борьбе он не только защищает свою Родину, но что он призван спасти весь культурный мир от смертельной опасности большевизма и открыть путь к истинному социальному подъему в Европе"...
В Берлине Деканозов заявил после зачтения 12-страничного меморандума, в котором советскому правительству был предъявлен детальный «реестр прегрешений» в общеевропейском масштабе, что он крайне сожалеет о таком развитии событий, основанном на совершенно ошибочной позиции германского правительства.
На сегодняшний день чаще всего цитируется и обсуждается текст меморандума, содержащийся в черновике телеграммы для посольства в Москве, напечатанной в канцелярии МИДе и послужившей основой для Риббентропа. Это краткое 5-страничное изложение меморандума, переданного Деканозову. То же самое краткое изложение было в качестве циркуляра (Multex n 401) 22 июня в 3 утра отправлено в немецкие посольства в Риме, Токио, Анкаре, Хельсинки, Будапеште и Бухаресте, а в 4 утра в Мадрид, Софию, Прессбург, Аграм, Тегеран и Кабул. То, что в этом черновике телеграммы речь идет именно о кратком изложении меморандума однозначно следует из его текста:
"Рейхсминистр иностранных дел передаст к этому часу советскому послу в Берлине меморандум, в котором изложенное далее в форме короткого резюме будет освещено подробно."
Далее Зоммер оспаривает версию Хильгера, согласно которой, как мы видели выше, подобная телеграмма в Москву не поступала. Зоммер призывает в свидетели Роланда Готтлиба, который в ту ночь был начальником смены телеграфного бюро. К книге приложено нотариально заверенное заявление последнего:
После моего отзыва из Стокгольма в июне 1940г. и до моего назначения в Софию в сентябре 1941 г. я был начальником одной из трех смен бюро телеграфного контроля. Нашей задачей было во-первых, регистрировать приходящие из различных отделов МИДа телеграфные распоряжения, отдавать из на шифровку в шифровальное бюро и согласно указаниям как можно скорее направлять в соответствующие представительства за рубежом, во-вторых регистрировать входящие телеграммы. отдавать их на расшифровку и затем передавать получателям.
Ночью с 21 на 22 июня я был на смене с 21.00 до 7.00. В это ночь я получил из бюро госсекретаря в стальном футляре телеграмму с пометкой «Государственная тайна. Сверхсрочная ночная! Лично в руки послу». Согласно ей посол в Москве граф Шуленбург должен был немедленно отправиться к министру иностранных дел Молотову и передать ему информацию, содержащуюся в телеграмме. Мне сразу стало ясно, что текст телеграммы имеет огромное историческое значение. Я не могу вспомнить, употреблялись ли в тексте слова «объявление войны», но вот что навсегда отпечаталось в моей памяти: наш посол должен был в заключение сообщить Молотову, что наши войска в раннеутренние часы вошли на территорию Советского Союза. В течение моего [послевоенного] 11-летнего заключения в СССР у меня было достаточно времени подумать о том, какую роль сыграл я как маленький винтик в событиях мировой истории. Поэтому абсолютно исключено, что я что-то путаю.
Насколько я помню, отосланная телеграмма занимала 4-5 страниц. По всей вероятности это было сокращенное изложение меморандума, переданного в Берлине советскому послу Деканозову. Успел ли Шуленбург в понятной спешке полностью перевести телеграмму, мне судить трудно. Мой многолетний опыт службы в МИДе подсказывает, что Шуленбург воспользовался обычной процедурой. Он знал, что ему нужно сделать устное заявление, каждое слово которого должно быть выверено, поэтому сделать он это может только с помощью памятки. Поэтому он записал самое важное в aide-memoire, которую он, сделав устное заявление, вместе с переводом передал собеседнику. Решающую роль в этом случае играет содержание aide-memoire. Звукозаписей – даже тайком включенных – тогда еще быть не могло. Поэтому я прихожу к неизбежному заключению, что утверждение Хильгера о том, что он не может вспомнить, что когда-либо переводил текст меморандума, требует дополнительных пояснений. Хильгер ошибается, если он считает, что посольство не получало полный текст телеграммы, которая – пусть в кратком изложении – содержала меморандум.
Ночью с 21 на 22 июня я был на смене с 21.00 до 7.00. В это ночь я получил из бюро госсекретаря в стальном футляре телеграмму с пометкой «Государственная тайна. Сверхсрочная ночная! Лично в руки послу». Согласно ей посол в Москве граф Шуленбург должен был немедленно отправиться к министру иностранных дел Молотову и передать ему информацию, содержащуюся в телеграмме. Мне сразу стало ясно, что текст телеграммы имеет огромное историческое значение. Я не могу вспомнить, употреблялись ли в тексте слова «объявление войны», но вот что навсегда отпечаталось в моей памяти: наш посол должен был в заключение сообщить Молотову, что наши войска в раннеутренние часы вошли на территорию Советского Союза. В течение моего [послевоенного] 11-летнего заключения в СССР у меня было достаточно времени подумать о том, какую роль сыграл я как маленький винтик в событиях мировой истории. Поэтому абсолютно исключено, что я что-то путаю.
Насколько я помню, отосланная телеграмма занимала 4-5 страниц. По всей вероятности это было сокращенное изложение меморандума, переданного в Берлине советскому послу Деканозову. Успел ли Шуленбург в понятной спешке полностью перевести телеграмму, мне судить трудно. Мой многолетний опыт службы в МИДе подсказывает, что Шуленбург воспользовался обычной процедурой. Он знал, что ему нужно сделать устное заявление, каждое слово которого должно быть выверено, поэтому сделать он это может только с помощью памятки. Поэтому он записал самое важное в aide-memoire, которую он, сделав устное заявление, вместе с переводом передал собеседнику. Решающую роль в этом случае играет содержание aide-memoire. Звукозаписей – даже тайком включенных – тогда еще быть не могло. Поэтому я прихожу к неизбежному заключению, что утверждение Хильгера о том, что он не может вспомнить, что когда-либо переводил текст меморандума, требует дополнительных пояснений. Хильгер ошибается, если он считает, что посольство не получало полный текст телеграммы, которая – пусть в кратком изложении – содержала меморандум.
В специальных дополнительных главках Зоммер перепечатывает уже известный нам по ежемесячнику внешней политики текст ноты/меморандума, еще раз подробно анализирует воспоминания своих предшественников, разъясняя, в чем (неумышленно) ошибся Шмидт, в чем (умышленно) ошибся Бережков и в чем был не точен Хильгер. Разумеется, и Зоммера нельзя считать абсолютно нейтральным свидетелем, и его наверняка можно уличить в некоторой предвзятости. В трех пунктах его рассказ отличается от более ранних свидетельств:
- встреча Риббентропа и Деканозова произошла не в 4 утра, а с 3.30 до 4.
- она длилась дольше, чем это следует из воспоминаний Шмидта, Бережкова и официального протокола, так как 12-страничная нота (меморандум) была зачтена полностью
- краткое изложение меморандума было отправлено в Москву
Для нашего исследования, впрочем, все эти пункты играют лишь второстепенную роль. Выводы же таковы:
1. Встреча Риббентропа и Деканозова была абсолютно сознательно назначена немецкой стороной на время после начала военных действий.
2. Во время этой встречи Деканозову была передана «Нота МИДа Германии советскому правительству от 21 июня». Краткое изложение ноты было тогда же отправлено в форме циркуляра в немецкие посольства стран-союзников Германии. В исторической литературе ноту часто именовали меморандумом, отчего возникала некоторая путаница.
3. Было ли это краткое изложение направлено и в Москву однозначно сказать трудно: свидетельство Готтлиба противоречит свидетельству Хильгера. Даже если это и произошло, Шуленбург зачитал Молотову лишь несколько заключительных ключевых предложений.
4. Ни в ноте, ни в циркуляре с ее кратким изложением, ни в беседе Риббентропа и Деканозова по настоянию Гитлера не фигурировали слова "объявление войны".
5. Нота имела скорее пропагандистский, чем дипломатический характер и была с этой точки зрения больше предназначена для немецкой и иностранной прессы, чем для советской стороны.
1 - английский перевод этого тома любезно выложен
bbb@lj
