театр особого назначения (2)
начало
Лужская

Про наш театр одно время много разговоров было, что Радлов театр нарочно немцам оставил, что антисоветский спектакль поставили. Я отвечала и повторяю: «Нет, неправда, не так было!»
Как только стало известно, что немцы повернули на юг, театр в Москву — телеграмму за телеграммой. А из Москвы отвечали, что отъезд театра из группы Кавминвод может вызвать нежелательную панику. И мы не вызывали панику. И вдруг сразу: немцы у Минвод, город бежит, все драпают... Радлов и Чобур — Чобур был наш парторг — в горисполком, горком, просят платформы, а им там в лицо рассмеялись: «Платформы? Может быть, вагоны? Ветка разбита. Пешком идите...»
Мы у театра сидим, ждем, случайно мимо шел начальник танкового училища, то ли мы над тем училищем шефствовали, то ли они над нами — всегда путаю. Он остолбенел: «Как, театр еще в городе? Немедленно к училищу. На машину — два актера, один чемодан!»
Но удалось отправить всего пятнадцать актеров, — я ведь говорила, большинство актеров с семьями, — тех отправили, кому в первую очередь. С этой партией уехал Чобур... Мы подошли к училищу, а оно пустое. Машин нет. Стоим, не уходим. А нам объясняют: ту-ту машины, нечего ждать, вернутся за нами завтра.
А ночью в город вошли немцы.

Вы спрашиваете, как же мы перед немцами, в оккупации, работали, играли, как могли? Сначала у нас и мысли не было. Да и у немцев тоже. Они как узнают про кого, что это актер, пошлют воду таскать, дрова колоть. Ей-богу. А потом приказ: всем явиться на место работы. Мы собрались. Оказалось — играть.
Первый спектакль перед немцами... Понимаете... Да нет, бы, конечно, не понимаете, тому, кто не пережил, такое не понять. Я причесываю Якобсон, а руки трясутся, щипцами волос жгу, а ничего не могу поделать, всю себя чувствую, с головы до ног, стыд, стыд... Но ведь мы тогда думали: наши вот-вот вернутся, нам бы продержаться, ну — спектакль, от силы — другой. А вокруг завертелось. Регистрации: тут — евреи, тут — коммунисты, тут — интеллигенты, тут — эвакуированные; это - для немцев. это - для русских... И выходило - они надолго...
В оккупации в театре казармой пахло. Их сапогами, их ремнями, их парфюмерией, их винным перегаром. Они ведь в театре, как у себя дома были — им все равно: что зал, что служебные помещения. Приходили смотреть, как я гримирую...

Генерал фон Клейст пожелал посмотреть «Гамлета». Последняя постановка Радлова, уже в войну закончили. Клейст явился со всем штабом, театр оцепили, кругом охрана. После спектакля Клейст в комплиментах рассыпался, ручки целовал. На следующий день узнаем: не только «Гамлета», всего Шекспира играть запретили. Сняли с репертуара. Генерал Штубенраух, театрал, уверял Тамару Евгеньевну Якобсон, что такой актрисы он в мире не видел. А у нее чуть не через день документы проверяли. К ней по утрам девчонки под окно подбегали — узнать, жива ли еще. Да проверки всем подряд устраивали: «Коммунисты? Комсомольцы? Евреи? Образ мысли?»...

У нас — и на наш театр, и на театр оперетты — был один дирижер. Владимир Израилевич. Не помню фамилию. Заслуженный деятель искусств. Он до войны в Малом оперном дирижировал. Не верил. Ни в какую не верил, что его расстреляют. Смеялся. Он вообще был остроумный, насмешливый человек. Даже едкий. Очень независимый. Ему потом все это припомнили. Да, смеялся... А немцы Кальмана запретили. Шекспира запретили, городскую библиотеку сожгли. Но когда были массовые расстрелы, немцы его не тронули: мол, он с театром, ему можно не эвакуироваться. А на самом деле — просто тогда другого дирижера не было. А как нашли кого-то, тут и забрали. А по театру объявили, что изъяли еврея-дирижера, пойдя навстречу требованиям господ актеров и господ служащих. Ведь они это нарочно делали, специально чтоб нас всех рассорить, стравить, чтоб за несчастный их паек мы бы возненавидели друг друга, чтоб мы разучились работать, играть...

И все-таки, мы бы, конечно, выдохлись в первый же месяц, если б не спектакли для населения. У немцев в оперетте — вот где был успех. А у нас — драма, на русском языке, репертуар: «Без вины виноватые», «Бесприданница», «Дама с камелиями», «Эмилия Галотти». Это мы еще из Ленинграда привезли. Я не могу сказать, что немцам совсем было не интересно, только от такого интереса выть хотелось. От театра требовали скетчи, юморески, с музычкой, с остротами на немецком языке. А чтоб мы совсем не прогорели, разрешили спектакли для населения.

Я потом часто думала, почему в войну, в оккупации, у наших этих спектаклей для населения такой успех был. Декорации, что довезли, — плохонькие на Якобсон костюмчик — нищенский, кружева истрепались... А как прильнешь к щелочке — не оторваться! Стоят в зале, стоят чуть не друг на друге, лица у всех замершие, занемевшие... А после войны я столько нагляделась: спектакль с иголочки, денег, труда вложено, а в зале конфеты жуют и пусто наполовину...

Когда появился немецкий приказ об эвакуации, оказывается, были в театре люди, которые тоже решили не ехать. Но они просто к вагону не явились, а потом прятались. А я не могла молча. Я Радлова встретила в коридоре, к нему:
— Сергей Эрнестович! Я все упакую, уложу, но я не поеду!
Он прошел по коридору, на меня не оглянулся, я даже подумала: он не услышал, потом остановился и так, глядя в сторону:
— Поступай, как знаешь, Машенька...

Через несколько дней театр уехал. Немцы театр через Запорожье довезли до Берлина. И все было, как я говорила. Какой русский театр в том Берлине! Труппу разбили на три группы. Только концерты. Только в лагерях перемещенных лиц или перед власовцами... Актеров с семьями поселили всех в одной комнате. Как-то бомбежка была, пожар, люди оказались запертыми в этой комнате, так немцы им дверь не открыли, пока они сами изнутри не выломали. В магазинах на вопросы не отвечают, продукты по карточкам не дают. На каждом шагу: «Русиш швайн!»

Но в жизни часто так бывает: кажется, все вышло по-твоему, а на самом деле наоборот. Да, немцы все сделали для того, чтобы уничтожить театр. Но многие все-таки выстояли. Мне уже после войны актеры рассказали. Основную группу немцы послали на гастроли на юго-западную границу. И группа бежала из Германии во Францию, к французским партизанам. Была перестрелка, двоих актеров убило. Но театр бежал. И актеры были во Франции вместе с французскими партизанами. А потом в освобожденном Париже. В Париже уже был наш консул, актеры оказались представителями советского театра. Играли в Париже. И был успех. После войны актеры вернулись. Почти все.

Радлов

2 июня 1946
Сейчас не могу еще собраться с мыслями, т. к. тяжелая болезнь Анны очень затянулась, правда, надежда на выздоровление немножко увеличилась, но она страшно слаба. 3 недели подряд мучают головные боли и воспалительный процесс в почках еще не кончился. Утешает только, что она лежит в отдельной палате, в идеальных условиях, и у меня к ней доступ круглые сутки... Труппа уехала на 3 недели на гастроли в Угличский гостеатр, а мне разрешено было остаться около Анны... Как тяжко переживаю болезнь Анны, словами не выразить.

конец июня 1946
Наш ансамбль уехал на гастроли в Углич, откуда вернется только через 2-3 дня, а мне из-за болезни Анны разрешено было остаться здесь — внимание, которое меня очень тронуло. Театр работает там с большим успехом, даже соревнование с фильмом «Без вины виноватые», который кто-то старался крутить там в эти же дни, кончилось нашей победой. ...
Готовил кое-что и для эстрады, но это трудный для меня жанр, и мне больше удается режиссерский замысел номера, чем его словесная обработка... Думаю о постановке «Факира на час» Дыховичного, это хуже «Свадебного путешествия», но я очень искал этот жанр с музыкой, поскольку у меня есть оркестр и певцы. Но рядом с этим хочу сделать и несколько серьезных тематических концертов, прежде всего пушкинский, потом шекспировский, в отдалении думаю о Толстом, Горьком и т. д. Вы, вероятно, знаете, что я более чем скромного мнения о своих вынужденных актерских выступлениях, но над чтением стихов много поработал в одиночестве, сделав на память цикл пушкинских стихов «О любви», а теперь хочу в этом концерте прочесть еще и Сальери.
Спасибо, милый, за Ваше желание помочь мне еще и материально. Кроме того, что мы имеем — в смысле денег и питания здесь Сарра Дм.^* помогает так энергично, что мы ни в чем не нуждаемся. Да и Митя^** помогает в меру своих очень скромных возможностей; но это уже совершенно необходимо не столько для нас, сколько для него...

^* Сарра Дмитриевна Лебедева (1892— 1967) — сестра А. Д. Радловой, скульптор, портретист, заслуженный деятель искусств РСФСР
^** Дмитрий Сергеевич Радлов (1915—1969) — сын А. Д. и С. Э. Радловых, артист драматического театра.

1 июля 1946
Милый Володя, должен Вам сообщить очень обидную новость: эстрадный материал, который Вы послали для нашего ансамбля, потерялся на почте. Если Вам не надоело с этим возиться и Вы захотите еще что-нибудь — или то же самое послать... то умоляю, только заказным.
Анна поправляется, правда, очень медленно, но, кажется, верно. Сегодня начала спускать ноги с кровати.
Начинаю репетировать катаевский водевиль «День отдыха», очень милый, дальше план: пушкинский концертный вечер (уже начал), «Факир на час», обычный концерт, «Волки и овцы», шекспировский вечер. Сейчас работаю не только интенсивно из-за многих выездных выступлений ансамбля...

28 июля 1946
Труппа наша много разъезжает, и я за это время очень прогрессировал в староанглийском языке и стал довольно свободно читать Шекспира, над которым работаю...

30 августа 1946
Дорогой Володя, не удивляйтесь, что я так долго молчал. Я за 35 дней поставил и сдал катаевский «День отдыха». Успех исключительно большой, и у публики и официальный. По интенсивности смеха спектакль идет, пожалуй сразу за «Швейком». Я им — без ложной скромности — доволен, тем более что проявил много изобретательности в монтировке, совершенно новой по приемам. Сейчас хочу закончить мой вариант «Отелло»...
Анна поправляется хорошо, но до 15-го еще в лазарете, мечтает приступить к работе...

6 октября 1946
Итак, сегодня, 54 года тому назад, я совершил этот не вполне обдуманный шаг. Анна часто говорила мне, что всякая книга жизнеописания — это книга с грустным концом, ибо на последней ее странице — смерть...
В пушкинском концерте я репетирую сейчас, между прочим, и сцену у фонтана. Самозванца играет очень способный актер. Думаю, что я с удовольствием пригласил бы его в свой театр...
В конце сентября сдал новую концертную программу (в ней были «Из-за ребенка» и «Медведь»). Приняли и допустили почти буквально все — что, конечно, большая удача, но с точки зрения идеологии программа концерта, работавшего в течение летних месяцев, меня очень мало удовлетворила. Сейчас в срочном порядке готовим октябрьскую программу, после этого надеюсь, срочно же, выпустить пушкинский вечер и «Вассу Железнову». Я выбрал эту пьесу, исходя из возможности состава и наших скромнейших монтировочных ресурсов. Вообще же новые репертуарные тенденции, конечно, влияют и на нашу творческую жизнь. В частности, я задержал начатую работу над опереттой «Факир на час» впредь до точного выяснения ее судьбы. Временно воздерживаемся также и от исполнения «Дня отдыха»...
Анна радует меня тем, что здоровье ее, при всей его хрупкости, все же сравнительно улучшилось настолько, что она уже проводит по одной двухчасовой репетиции в день. Ставит она сцены из «Русалки» и «Моцарта», а кроме этого «Корчму» и «Сцену у фонтана» из «Бориса». Конечно, взявшись за такой словесный материал из чистейшего золота, приходится умерять свои требования к мере исполнительской талантливости, но корректно и почтительно к Пушкину будут играть все...
Все же пока уверен в одном, — что мозг мой не ржавеет и в своем ремесле я не иду назад. Вопрос только, когда я вернусь на профессиональную сцену...

16 октября 1946
Дорогой Володя, ... Живу тихо. Готовлю октябрьский концерт и читаю премированные пьесы и сентябрьские номера «Советского искусства» ... Анна меня не очень радует — здоровье ее необычайно хрупко. Но верю в лучшее, потому что иначе нельзя жить...

26 марта 1947
После Пушкинского концерта всему ансамблю улучшили питание. После «Русского вопроса» вышел приказ с благодарностями и премиями ряду лиц, в том числе и Анне — за Пушкина, мне — за Симонова и т. д. И правда, спектакль мне удался. Много комплиментов слышал за финал, разрешенный очень просто, но сильно..
Всю свою жизнь — на докладах и во время режиссерской репетиционной работы я тренировал, вольно и невольно, раздвоенное «многообъективное» внимание. Коля Троф.^* мог бы рассказать Вам, как во время серьезнейших бомбежек 1944 г. я играл в шахматы, не глядя на доску...
Сейчас Анна начинает работать над интересно задуманным шекспировским концертом. Правда, наша драматическая группа понесла тяжелую утрату. От кровоизлияния в мозг внезапно умерла лучшая наша актриса. По случайному совпадению она за этот год «обыграла» одну из наших бывших актрис^** (несмотря на свои 48 лет и неблестящую наружность) в целом ряде общих ролей - донне Анне в «Каменном госте». Поповой в «Медведе» и особенно в Кручининой, которую она играла лучше всех наших исполнительниц. Мы с Анной очень огорчены этой потерей...

^*Николай Семенович Трофимов (1909—1987) — ученик С. Радлова, артист Театра имени Ленсовета с начала 30-х годов. В период немецкого плена был и директором театра.
^** Имеется в виду заслуженная артистка РСФСР Т. Е. Якобсон (1906-1991)

4 июня 1947
Я довольно интенсивно работаю над литературным материалом, который готовлю к октябрьским дням для нашей труппы. Что из этого получится, сказать боюсь, но голова моя сильно загружена этой не вполне для меня привычной работой. Если Вы помните, последнюю, очень неудачную попытку я сделал в 1938 году — это было так давно, что я даже названия пьесы не помню! Теперь же сферу применения я задумал гораздо более скромную и закрытую, но лишний раз вижу, что не умею халтурить...
Внешне наша жизнь сейчас очень мало суетлива. Анна начала работать над интересным шекспировским концертом, но сейчас это временно отложено из-за отъезда труппы, которая с большим успехом играет «Русский вопрос», карасевский «Туман» и мн. др. В соседнем лагере ставлю в самодеятельности чеховский «Юбилей»...
Вы спрашиваете, что такое наши премии? Выполняющие план получают здесь ежемесячное премвознаграждение, скромное, но дифференцированное по квалификации. Наши премии — это добавочное месячное вознаграждение. Его ценность и практическая и, прежде всего, принципиальная, конечно...

7 ноября 1947
Результатами работы я могу быть доволен. Если самодеятельный спектакль меня и мало удовлетворил (я слишком «прожженный» профессионал, чтобы легко давать скидку на неумение), то и «Каштаны» и концерт прошли по оценке приемочной комиссии на «отлично». «Каштаны» оказались сложным спектаклем и по композиции и по световым и звуковым эффектам. Это принудило меня отказаться от очень трудной роли Франтишека и остаться целиком за режиссерским столом (не помню, писал ли я Вам, что я не без удовольствия — и, по-видимому, недурно! — сыграл гротескную роль судьи Кригса в «Тетке Чарли»). Это удалось без ущерба, после того как опытного актера я перевел с Джокача на Франтишека, а в роли Джокача дал дебют (и очень удачный!) танцовщику Дудко^*. В вашей роли — Стефана — вместо умершего летом актера я рискнул тоже на дебют одного из оркестрантов — человека совершенно исключительно даровитого (но с творческими заскоками!)... В общем, после очень большой и настойчивой работы удалось добиться равного и профессионально качественного ансамбля...
Пишу Вам так подробно, потому что знаю, что и вам приятно будет представить себе, что я могу по-прежнему делать настоящие вещи в искусстве, не прося скидок на бедность. В этом большое утешение.
К концерту я написал очень лаконичный монтаж, придумал нарядное убранство сцены и при хорошо разученных хорах и танцах вышло недурно. Анна очень славно поставила весьма нелегкую пьесу в I д. Погодина «Линочка».
О себе добавить нечего, кроме того, что Анна, отлично проведя лето, опять чувствует себя значительно хуже и это очень меня мучает...

^* Михаил Андреевич Дудко (1902— 1981 ) — заслуженный артист РСФСР. С 1920 по 1941 г.— солист Петроградского театра оперы и балета (позднее ленинградский Театр Театр имени С. М. Кирова). Был партнером Е. П. Гердт, позднее Г. С. Улановой. В послевоенное время находился в одном лагере с С. Радловым.

12 декабря 1947
Я сейчас в неважной внутренней форме. Может быть, оттого, что ломит бестемпературный грипп, может быть, другие тому психические причины. Но с большим усилием заставлю себя выдумывать номера для новогодней концертной программы. И даже предстоящие интересные работы — завершение шекспировского концерта и «На бойком месте» — одна из прелестнейших романтических пьес Островского, которого я после Шекспира люблю, пожалуй, больше всех драматургов,— даже это все не выводит меня из какой-то подлой творческой апатии.

3 января 1948
У меня в жизни мало нового. После «Каштанов Праги» — лучшего, что мне удалось здесь сделать, выпустил новогодний концерт, довольно занятный, хотя, вообще говоря, этот род работы увлекает меня весьма мало. Кстати, об эстраде: что, «Василий Теркин» Твардовского уже очень использован или даже затрепан? Я в совершенном восторге от этой поэмы и думаю, что после Блока, М. Кузмина и Маяковского — это лучший наш поэт в XX веке. (Особенно хороши для эстрады «Теркин ранен», «Разговор со смертью» и, пожалуй, «Баня».)
Теперь наши актеры будут «гастролировать» около трех недель — потом шекспировский концерт, «На бойком месте», к лету думаю о «Глубоких корнях». Пока же начинаю, так сказать, от бездеятельности увлекаться самодеятельностью: у меня образовалось ядро довольно сильных и добросовестных любителей, с которыми я перехожу на «студийный» метод работы. Разбил их на две группы. С одной начал «Встречу с юностью» — очень недурную комедию Арбузова, с другой, вероятно, мольеровского «Лекаря поневоле»...
Анна чувствует себя сравнительно недурно, кроме занятий по Шекспиру, изучает Вольтера, заразив и меня восхищением к этому мудрецу...

9 марта 1948
О себе не могу рассказать ничего особо интересного. На сцене продолжаю одерживать миниатюрные победы. К 23.2. приготовил довольно своеобразный концерт-полуспектакль из шести глав «Вас. Теркина» — о котором продолжаю быть мнения восторженного. В главе «Смерть и воин» Теркин лежит на снежном пригорке, , в одном из заснеженных деревьев видится ему смерть. Она спиной к зрителю — как ствол дерева, руки ее — покрытые инеем движущиеся ветви. Но тема — по Твардовскому — не умирание, а ожесточенная борьба со смертью, поэтому не мистическое уныние, а поэтически образный оптимизм (в непошлом значении этого последнего слова).
Теркина играет извлеченный мною из моего же оркестра кларнетист, совершенно редкого дарования начинающий актер
Второй частью концерта был сокращенный «Бахчисарайский фонтан» с тем же Гиреем — Дудко, который танцевал на премьере, когда под моим руководством создавался этот спектакль...
Я нашел психологический ход, при котором стал получать внутреннее удовлетворение от работы в самодеятельности... Без радости начал я первые работы вполне любительского характера, но постепенно и решительно я перевел всю работу на чисто студийные рельсы, так что содержание этой работы из развлечения «от нечего делать» преобразовалось в учебу и вместо противных мне любителей сплотилась группа старательных и преданных делу учеников. А я, очевидно, настолько неисправимый педагог, что после всех горчайших разочарований нахожу в формировании молодых артистических организмов внутреннее удовлетворение. В результате третьего дня сдал спектакль «Встреча с юностью» (А. Арбузова), прошедший с огромным успехом, а по существу на уровне примерно начала III курса ИСИ. При феноменальной одаренности русских людей к драме, немудрено, что есть у меня и подлинно талантливые люди.
Февраль — плохой для меня месяц! — принес мне много волнений, прежде всего о здоровье Анны, у которой вновь очень повысилось кровяное давление. Все же она удивительно бодра, и я черпаю в ее уме и талантливости неиссякаемую силу энергии и жажды творить.

24 июня 1948
Пока же у нас нет ничего особенно нового, и время то ли ползет черепахой, то ли несется птицей. Однообразие создает эту игру двойственного ощущения.
Анна Дмитриевна начала это лето хуже предыдущего, но теперь, чтобы не сглазить, выправилась и чувствует себя прилично: даже довольно усердно занялась — не без моей помощи местной самодеятельностью. Дело в том, что наша труппа все еще в исключительно длинной поездке, так что и я почти целиком занят подготовкой моего кружка к смотру (профсоюза шоссейно-дорожных рабочих), который в августе состоится в Ленинграде...

31 октября 1948
У меня очень напряженная работа — и не только чисто режиссерская, но и организационная, довольно сложная в данный момент. На ней я всегда устаю больше, чем на самых длинных репетициях. Вероятно, я к этому (репетициям) больше приспособлен: сейчас утешаюсь водевилем и установлением того совсем особого жанра, в котором водевиль играет. Один из секретов — актер вправе выбирать любого зрителя, как естественного своего органического партнера, ничего не теряя в простоте и искренности. А потом еще секрет — яркость не в ущерб легкости и воздушности. Это трудно и потому интересно. Есть талантливые люди, которым объясняю не зря...
Анна Дмитриевна взяла на себя работу — наблюдение за костюмерной мастерской. Это меня и пугает и радует: она теперь имеет комнатку не в 300, , а в 5 шагах от моей. Здоровье ее за последнее время немножко получше...

10 января 1949
Я временно потерял связь с моими корреспондентами, так как уже со 2 января мы с Анной и со всей труппой находимся «на гастролях» в другом месте по соседству. Здесь нас встречают очень радушно; концерты и водевиль имеют очень шумный успех. Завтра — премьера «Таймыра»— путаная пьеса и замысловатый спектакль, сам еще не пойму, что же получилось...
Новый год встретили грустно и в треволнениях и проводили 49-й без любви — Михоэлс, Дмитриев, Юрьев, Качалов — сколько умерло друзей! Ну, Бог даст, 49-й будет милосерднее...

28 января 1949
А мне ведь — сказать по правде? — и своих-то бед, пожалуй, хватает. Конечно, «успехи». Конечно, «театр», работа. Конечно, я не умею плохо работать, да и не хочу плохо работать. Но именно потому, что мой мозг еще не начинает сохнуть, что сердце мое открыто на чувства человеческие, что моя многотрудная, полная испытаний жизнь обогатила меня огромным жизненным опытом, я чувствую внутреннюю органическую потребность в расширении творческих возможностей, потребность создавать большие полотна, брать темы большого пафоса, большой героики...
Думать и читать мне тоже удается немало — тем более что прекратилась моя работа вовне — в Вольном клубе...

26 февраля 1949
Милый Володя,
вчера я похоронил Анну. Она скончалась 23 утром после четверти часа мучений. То, что я продолжаю существовать, доказывает мне, что я трус и подлец и что гнусный инстинкт самосохранения оказался сильнее логики, разума, чувства долга и приличия. Такие свойства я, вероятно, передал сыну^*...
За эти три года мы знали много минут счастья, и я на четвертом десятилетии нашего знакомства еще более ее полюбил, еще более восхищался ее духовной красотой, благородством, талантом, неповторимостью...

^* Вскоре после ареста Радловых сын прекратил общение с родителями.

конец марта-апрель 1949
Нет, Володя, не угнетают меня никакие неведомые Вам мысли, и перед Анной я не бывал виноват больше, чем Вы знаете. И сразу же, как я прибыл в Москву, сразу же я понял, что все остальное грязь и мишура и у меня одно в мире сокровище - Анна, и терзался безмерно, думая, что никогда не скажу ей этого больше. И поэтому эти три года были годами огромного внутреннего счастья, когда Анна чувствовала, как я люблю ее, когда я не поцарапал ее сердца ни разу ни словом, ни делом, ни помыслом. В этом может быть единственное мое утешение, кислородная подушка моей душе...
Логичнее и достойнее великой красоты этого изумительного, талантливого, чудного, нежного моего друга, если бы я поставил точку к своему существованию. Месяца три назад я был близок к тому, чтобы сделать сделать это вместе нам обоим. А что теперь вышло иначе, нет тут никакой духовной силы, а только тупая и косная инерция. Только если бы я думал, что мне предстоит самая мыслимо ответственная работа в театре, куда я мог бы вложить весь остаток моего таланта и огромный опыт мудрого горем сердца, я бы как-то мог себя оправдать.
Не удивляйтесь, что отвечаю Вам так поздно. Через два дня после похорон мы уехали почти на месяц — снегопадами занесло дороги,— и я только на днях получил Ваше письмо. Стараюсь работать, сколько хватает сил, но идет туго. Принялся за «Правду хорошо...» — очень трудно, приходится тащить на себе педагогическую работу, больше чем режиссерскую, тем более что недавно освободились два сильных актера.

1 января 1950
Мы очень незадолго до Нового года вернулись на место после гастрольной поездки и началась естественная суета с монтировкой, шитьем костюмов и т. д. А тут еще освободился мой необычайно энергичный заведующий постановочной частью (одновременно хороший танцовщик и балетмейстер), и все хлопоты по монтировке свалились на меня...
Еще хорошее пополнение: после многих усилий добился перевода ко мне одного молодого мхатовца, который у меня в 36 году репетировал сына Бориса Годунова. Не могу пока оценить размера его дарования, но по нашим условиям более чем хватает, что он много работал лично со Станиславским. Красивый, веселый и как будто очень симпатичный. И с ним мне легко найти общий язык нашей художественной культуры...
Работой глушу себя до опьянения. За эти две недели высыпался два раза. Сдал очень удачный концерт. Воспользовался тем, что у меня в составе сильное меццо (оперная артистка) и поставил несколько сцен из «Кармен», «как у больших», по-оперному. Часто думал, как бы наслаждалась Анна, слушая талантливую певицу и даже наш скромный оркестр исполняющий эту, ее любимую, гениальную музыку.