между карьеристами и шкурниками (1)
Четвертое интервью из Гарвардского проекта. В оригинале встречаются написанные латиницей русские слова, они выделены подчеркиванием. Рассказ о респонденте в следующей записи.

---

Респондент #67
Даты интервью: 20,21,27 октября 1950 г.
Место интервью: Мюнхен, Ламонтштрассе 4
[Респондент был в Смоленской и Калининской областях с декабря 1941 по август 1942, остальная часть его военной карьеры прояснялась лишь постепенно в ходе дальнейших интервью - Инт.]

О переменах в жизни на оккупированных территориях (Смоленск и Калинин) к 1942-му по сравнению с предвоенным периодом можно сказать вот что. Эти районы никогда не были слишком богатыми. Колхозы остались, но многие крестьяне в 1942-м работали лишь на их собственных участках, лишь около 20 процентов крестьян работали на колхозной земле, остальные трудились в своих усадьбах.

В деревнях Смоленской области части колхозной земли были выделены, крестьяне неофициально поделили их между собой без приказов сверху и работали на этой земле. Скота осталось немного, большую часть увели на восток до отступления Советов. Большинство того скота, что остался, держали единоличники. Немцы частично реквизировали крупный рогатый скот в 1941-43-м.

В одной большой деревне – Павлово (Смоленская область) – председатель колхоза сбежал к партизанам. Тогда женщина, бывший бригадир, возглавила колхоз. Немцы относились к ней с уважением. Немцы выпускали реквизиционные предписания для колхоза целиком, старосты делили реквизиционные квоты среди крестьян.

Почти никто не хотел идти в старосты, особенно когда партизанское движение набрало обороты. Время от времени председателем колхоза делали стариков, им никто не захотел бы мстить. Или просто выбирали старостами местных чудаков. Изредка главой деревни становился бывший кулак. Выборы проходили по-разному, обычно не все желали принимать в них участие, к примеру, являлись 150 из 800 жителей. Мужчин было очень мало – они были в Красной Армии, в плену, в партизанских отрядах. Все пришедшие на выборы, мужчины и женщины наравне, принимали участие в голосовании. В больших деревнях и районных центрах главу назначали немцы. На эту должность часто назначались юристы и люди с юридическим опытом.

В Порхове (под Псковом) бургомистром был выпускник петербургского университета, юрист, хорошо знавший немецкий. Люди его любили. Большинство постов занимали не самые ярые антисоветчики, а те, кто хотел быстрее подстроиться под немцев, надеясь, что власть останется у них.

В Ялте городским главой был Козловский, бывший во время гражданской войны красноармейцем, затем закончивший в Киеве коммерческий институт и до войны возглавлявший в Ялте санаторий. При немцах он по собственному желанию стал бургомистром. Он был человек мягкий, буржуазной натуры, "мещанин".

Для членов партии во время оккупации было трудно скрыть свою принадлежность и занять высокую должность. Доносы были широко распространены, не только в отношении членов партии. Иногда немцы, не разбиравшиеся в советской действительности, арестовывали кого-то, так как его личный враг написал в доносе, что тот был членом горсовета, хотя на деле эта должность была номинальной.

В Киеве немцам сообщили, что артист Эмский из киевского драмтеатра был прежде "комиссаром". Оказалось, что среди его фотографий была одна в комиссарской форме, потому что он играл на сцене роль комиссара. Гестапо продержало его неделю в тюрьме, пока все не выяснилось. Немцы не платили информаторам и не выказывали желание верить всем доносам. Чаще всего людей заставляло доносить желание таким образом поладить с немцами.

При немцах на передний план вышли низы общества. Честные антисоветчики не хотели действовать открыто, что было на руку криминальным элементам. Но было много примеров, когда люди помогали другим, например, прятали кого-то, чтобы спасти его. Я сам провел в лесах месяц, после того, как мое армейское соединение было разгромлено. Я мог останавливаться в деревнях и даже поселиться в них, люди выдавали меня за своего родственника или что-то в этом роде.

В декабре 1941-го – январе 1942-го Советы снова заняли территории к западу от Москвы. И хотя затем их снова отбросили, население не было более уверено в непобедимости Советов [оговорка, по смыслу: немцев - ИП], увидев, что Советы однажды уже возвращались. В результате население охотно помогало прячущимся красноармейцам и партизанам. Эти области были ужасно разорены. Все время, что мы скрывались, было невозможно раздобыть хлеб. В одной деревне – Волосатики – мы нашли старика, прятавшего пуд ржи – все, что у него было. Ели мы в-основном лошадей. Лето 1942-го было тяжелым. Мы вдвенадцатером бродили по лесам целый месяц, надеясь вырваться из немецкого окружения. Мы прошли 300 километров и были уже в 3 км от линии фронта, когда нас выдал русский мальчик. Я был в звании капитана и старался держаться подальше от деревень, в которых были расквартированы немцы. Однажды на рассвете я подозвал 12-летнего мальчика, чтобы спросить его, куда идти, а затем зашел в лес, чтобы поесть грибов и поспать. Внезапно я проснулся – вокруг были слышны выстрелы – передо мной стояло несколько немцев с автоматами и этот мальчик. Он привел с собой целых две роты. Его отец был шишкой в близлежащей деревне и работал на немцев.

В 1941-м мы отступали от Киева на Ростов. Тогда население (особенно на Украине) было враждебно к Красной Армии. К примеру, в деревне Орехово мы хотели остановиться на ночлег, но хозяйка прямо сказала нам: "Убирайтесь, прочь отсюда" (это было в августе-сентябре 1941-го). К этому времени крестьяне уже не отдавали часть своих продуктов правительству, им жилось лучше, чем долгое время до того, и они не хотели отдавать красноармейцам ничего бесплатно. В 1942-м в Смоленской и Калининской областях было мало хлеба, но много картошки. Тамощнее население было русским, и оно уже знало немцев. Здесь отношение к прячущимся красноармейцам было иным.

В 1944-м я был в Идрице, городке между Псковом и литовской границей с населением 8-10 тыс. Нас привезли туда работать на аэродроме. Население жило ужасно бедно. Меня привели к бургомистру, полуинтеллигенту, бывшему бухгалтеру. Он не чувствовал себя в безопасности на этой должности. Жители питались галетами и молоком. К этому времени население уже ожидало возвращения большевиков и пыталось помогать работавшим там военнопленным – "советским" военнопленным. Если немцы вели по улице кого-то в наручниках, люди выражали жертве симпатию и сочувствие. Крестьяне бросили нам немного картофельных оладьев. Насколько я видел, население в оккупации жило беднее, чем до нее.

Скота там почти не было. И немцы, и партизаны совершали набеги на деревни, чтобы поживиться. С другой стороны крестьяне должны были официально отдавать немцам меньше, чем они должны были отдавать Советам. В Идрице в 1944-м многие работали просто за хлеб, а не за зарплату. Кому жилось хорошо, так это управляющим мельницами. Немцы либо назначали управляющих, либо сдавали мельницы частникам. На объемы перемалываемого надо было получать разрешение от немцев. Если крестьянин хотел намолоть больше зерна, он платил золотом или наличными. Так мельники богатели. Также хорошо жили сборщики продуктов и молочных товаров, которые затем сдавались немцам, злоупотребления были значительны. Но из всего населения благоденствовала лишь малая часть.

Люди считали бургомистров ставленниками немцев, а старост не считали немецкими сотрудниками. В большинстве маленьких деревень старосты ничего не получали за их службу.

Города были значительно сильнее разрушены, например, Калинин и Клин. Городскому населению приходилось хуже, так как запасов продовольствия не было. В городах не было постоянных поставок продуктов. Люди пробавлялись меновой торговлей с деревнями, они меняли одежду, обувь на немного хлеба или зерна, также на картофель, пшеницу и маргарин. Походы в деревню для таких сделок могли занимать несколько дней.

Если в деревне квартировали немецкие соединения, они часто устраивали заставу на дороге, но ее легко было обойти. Население оценивало немецких назначенцев по-разному. Если, к примеру, бургомистр был нормальный человек, люди пользовались его помощью, например, если кто-нибудь украл овцу и пр. Старосты не имели особого авторитета в деревнях, умные крестьяне зачастую выдвигали подставных лиц. Позднее, Красная Армия обходилась со старостами снисходительнее, чем с другими назначенцами. Чаще решения принимали сами крестьяне, а не старосты.

На оккупированных территориях были специальные издательства. В Смоленске выходили газета и журнал. Немцы также публиковали поддельные Правду и Труд, выглядевшие точно как советские издания, их распространяли в лагерях военнопленных и за линией фронта. В районе Псков-Минск были газета За Родину и журнал Вольный пахарь, выходивший два раза в месяц и широко распространяемый (100000 экземпляров). В Ревеле – Северное слово. Редакторы были русскими.

Возмущение население подделками Правды и Труда было сильнее, чем его нелюбовь к советской прессе. Новые газеты принимались более благоприятно, но верили им не все. В Пскове редактором русской газеты был капитан Коллбрандт.

Возникшее после прихода немцев разочарование объяснялось
1) Обращением с военнопленными: отпущенные от Клина до Ржева тысячи военнопленных выглядели как скелеты и рассказывали всем, как с ними обращались
2) иными причинами, изложенными ниже.

Для чтения у людей не хватало времени и досуга. Редакторами всех крупных газет были немецкие зондерфюреры: зондерфюрер Краузе (министерство пропаганды) отвечал за За Родину и подписывал свои статьи "Петров", хотя и писал по-немецки. После того, как меня отпустило гестапо, я вместе с К.Завалишиным [оговорка, В.Завалишиным - ИП] работал в Риге в этой газете. К примеру, если пропагандисты хотели восхвалять немецкое сельское хозяйство или гитлерюгенд, они слали на материал из Берлина. Русские журналисты вели себя по-разному, решительно пронацистски были настроены немногие. Большая часть пыталась писать на патриотические (русские) темы или об искусстве и литературе.

В конце 1943-го тема "восточной" пропаганды была поднята вновь. В Риге жила Альма Сескис ("Анжела"), жена латвийского дипломата, который был знаком со многими влиятельными лицами от Риббентропа до Сталина, очень интересная женщина, которая вела себя весьма независимо. С ее помощью удалось протолкнуть распоряжение о передаче всей редакции рижской газеты в руки русских, без немцев. Так появился журнал Новый путь, в-основном, для городского населения. За Родину была также реорганизована, немцев в ней больше не осталось кроме одного русского немца Шмидта. Тем самым немцы сделали полезное послабление.

Кроме того немцы печатали пропагандистские листовки, буклеты и книги. Рижское издательство возглавлял нацист Хольцманн, который понятия не имел ни о русском языке, ни о русских людях. Книги, которые писались для него, были лакейской работой, их писали такие как Стенрос. Немцы также организовали группу человек в 50 писателей и журналистов, собранных по лагерям – под началом К.Альбрехта, бывшего немецкого члена Совнаркома. Нам повезло, что таким образом мы покинули лагерь, в моем из 6000 человек выжило лишь 225.

Один не слишком способный литератор из нашей группы халтурил, просто заменяя в советских фельетонах слово "немецкий" на "советский". Группами по 10-12 человек мы ездили в Германию. После таких поездок нам полагалось писать статьи или книги о Германии. Издавались такие книги как Земля в оковах Русина, Крушение иллюзий Полтавского (автор прежде был директором дома-музея Пушкина в Михайловском). Другие писатели, к примеру, Иванов-Разумник, отказывались от такого сотрудничества.

Затем немцы открыли специальные курсы для пропагандистов. К примеру, мой армейский приятель Анатолий Бондаревский (приемный сын Алексея Толстого) был тогда вытащен из лагеря и стал публиковаться в Заре и Добровольце (в Красной Армии в каждом подразделении были один поэт и один писатель, в нашей дивизии эту роль выполняли я и Бондаревский).

Что касается немецкой пропаганды по ту сторону фронта, то была и такая. Я подозреваю, что Альма Сескис была вдобавок и английским агентом. В январе 1945-го немцы прощупывали возможности для сепаратного мира с США, и она полетела в Швейцарию, где около месяца вела переговоры с западными союзниками. До этого была операция "Цеппелин". В конце 43-го-начале 44-го было сделан акцент на использовании прессы, а не шпионов. Немцы забросили более двухсот полностью оборудованных портативных типографий за линию фронта. Для работы с оборудованием в-основном использовались бывшие офицеры Красной Армии и интеллигенты. Результаты их работы часто были средненькими, но "редакторы" по ту сторону фронта обладали полной свободой в отношении того, что они пишут и распространяют.

У немцев в 1943-44-м существовало два разных варианта подхода у русскому вопроса, меня тоже вызывали наверх, чтобы я изложил свое мнение. Я был противником того, чтобы русские воевали на немецкой стороне, я хотел создать политическую организацию. На деле РОА несмотря на все была пронемецкой, ее пули не могли поразить Сталина, но могли убивать красноармейцев, которые были ни в чем не повинны; лишь политическая организация могла дать людям надежду. И человек в немецкой униформе, как ни достойны были бы его устремления, будет рассматриваться как предатель. Мне предложили редактировать Волю Народа, но я отказался.

За все пропагандистские дела отвечал капитан Гроте на Маргаретенштрассе 16, Берлин, Его заместителем позже стал Коллбрандт, бывший в 1914-м царским офицером, сейчас он – прокурор в Билефельде.

Самыми очевидными знаками немецкой оккупации в городах были публичные дома – в Харькове, Ростове, Виннице, Умани, Кировограде. Они прочесывали города и отбирали самых привлекательных девушек для борделей. Бордели охранялись, поэтому сбежать из них было нельзя. В них попало и немало девственниц – их сначала подвергали медицинскому освидетельствованию. Все это производило отрицательное впечатление на население – в Советском Союзе с 1929-30-го проституции за отдельными исключениями не было; оставшихся послали на перевоспитание или исправительные работы – многие стали потом сотрудницами милиции.

В деревнях на всем пути от границы до Москвы немцы обычно устраивали кладбище для собственных жертв (если были бои и погибшие) в центре поселения, часто напротив церкви или на рыночной площади, с касками, надетыми на кресты.

При немцах были снова открыты церкви, но большей частью по собственной инициативе населения, выбраны священники. В церквях выбирался новый церковный совет, составленный из уважаемых и религиозных граждан, которые избирали священников. В Риге митрополит Сергий принимал местных церковников из Пскова и пр. Обычно Сергий просил крестьян выбирать священниками местных граждан и отправлять их в Ригу для помазания и благословления.
В Себеже большой собор посещался плохо.

Среди внешних признаков немецкой оккупации были монументы со свастикой на площадях и обелиски. Переименовывали улицы - по меньшей мере одну или две в каждом городе, например, в Пскове, в Новгороде. В Пскове Советская, в Себеже Улица Третьего Интернационала, в Киеве Фундуклеевская стали Адольф-Гитлер-штрассе.

Церковь при оккупации играла двойственную роль. С одной стороны наиболее религиозные жители были благодарны немцам за восстановление церкви, большей частью, пожилые люди. Священниками тоже в подавляющем большинстве были люди в возрасте.

Я часто встречал Сергия в Риге в доме Нестеровых, туда заходили многие известные люди, к примеру, тенор Печковский, "народный артист", награжденный орденом Ленина. Когда пришли немцы, он был на своей даче под Ленинградом, немецкий фельдфебель отправил его на заготовку дров. Позже он в полусвободном статусе часто давал концерты для немецких соединений на северозападе оккупированных территорий. В феврале 1943-го немцы отпустили его, и он пел в Риге в бывшем еврейском театре, который переделали в солдатский клуб. Тягостно было смотреть на его выступление, он мало напоминал того знаменитого певца, которым был раньше. Вскоре он отправился петь в Вену, но гастроль закончилась полным провалом, он вернулся в Ригу и начал пить. В июле 1944-го во время немецкого отступления из Риги он исчез. Он ненавидел и немцев и старых эмигрантов, он часто повторял мне: "Новую Россию нельзя построить из обломков". Он дружил с Сергием и часто говорил ему со смешком: "Если бы ты остался в Риге, то стал бы патриархом".

Сергий был твердым русским патриотом. В своих проповедях он никогда не упоминал немцев, но его проповеди всегда имели политический подтекст. Он был прекрасным оратором с наружностью Пугачева. Он ненавидел немцев. Очевидно, на него кто-то донес, возможно, подключив специальную айнзацкоманду.

Айнзацкоманды совершили немало зверств. В конце 1943-го они уничтожили гетто в Двинске, особенно прибалты проявили себя там. Они занимались этим в пьяном виде. В начале 1944-го я был в военном госпитале, где один литовец, участвовавший в этом, рассказал мне. Он все еще был в шоке и не мог спать. Они пистолетами раскраивали черепа детям. Там была еврейская женщина-врач с 12-летним ребенком, которая раньше лечила этого литовца. Она облила себя и ребенка керосином, и они сгорели заживо. Население немного знало об этих зверствах. Под Ригой евреев каждой утро гнали на работу, 500-600 человек с желтой звездой Давида на одежде. Через некоторое время местные жители заметили, что эти группы становятся все меньше, в конце осталось лишь 50-100 человек. В 1944-м не осталось вообще никого. В Праге можно было видеть евреев, ходящих по улицам более свободно, но, конечно, тоже с желтой звездой.

Сергий в сопровождении двух человек и водителя ехал из Вильнюса. На достаточном отдалении от города к ним на автомобиле подъехала группа из 6-7 человек и перегородила путь. Они расстреляли всех четверых из автоматов. У местных крестьян и партизан не было причин настолько его ненавидеть. Кажется более вероятным, что это сделали сами немцы. Латыши, правда, ненавидели его сильно, его православный латвийский предшественник Иоанн тоже был убит.

Немцы заставляли людей записываться фольксдойчами, хотя многие отказывались (например, Нейман, который сейчас в Мюнхене). Стать фольксдойчем было легко, достаточно было документально подтвердить, что у одного из ваших предков была немецкая фамилия. На Украине возле Пятихаток была голландская деревня, а в ней человек по имени Нейфельд, работавший на МТС. Немцы заставили его записаться фольксдойчем, хотя он будучи голландцем пытался отказаться.

В целом, немцы не слишком контактировали с населением, и само население не хотело иметь с ними дела, особенно после того, как люди начали бояться возмездия со стороны партизан. К примеру, в Смоленской области лесник-объездчик пригласил немцев, которые остановились на дороге возле его дома, к себе. Когда немцы уехали, партизаны его убили.

В деревнях русские девушки частично сторонились немцев, частично им мешал языковой барьер. Кое-где местные парни удерживали девушек от сожительства с немцами. В Смоленской области возродился старый обычай: если девушку застали с немцем, парни завязывали ей юбку над головой, и ей приходилось бежать домой с голой нижней частью тела. В городах порядки были не такими строгими. Случаев изнасилования было мало, так как организованные публичные дома решали проблему.

Люди пили самогон, до войны было достаточно водки, а возгонка самогона не поощрялась. Немцы же фактически ее разрешили, и даже офицеры часто пили самогон.

Ходили антинемецкие анекдоты, большей частью старые советские, в которых советские деятели были заменены на немецких, таких как Геббельс. Вечеринок и частных праздников было мало. Люди жили слишком бедно и кроме того боялись партизан. Только отдельные личности жили хорошо. К примеру, рабочий Шенбек, знавший немецкий, открыл комиссионный магазин и перепродавал товары с высокой наценкой, он заработал больше двух миллионов, позже его можно было видеть вышагивающим по Праге.

Большинство людей верило, что большевики проиграли войну. Также присутствовала вера, что немцы рано или поздно уйдут, и появится возможность создать государство самим. Пораженчество было широко распространено даже в советских кругах, к примеру, в октябре 1941-го я встретил редактора Комсомольца Украины Шуйского, позже ставшего секретарем по пропаганде в компартии Украины. Он улетал вместе с Хрущевым из Луганска (Ворошиловграда) на последнем самолете и прямо сказал мне: "Всё кончено".

Многие люди, работавшие на немцев, были карьеристами, большей частью из интеллигентов. Некоторые отказывались от сотрудничества. Гудим-Левкович, позже ставший секретарем КОНР, прятался в Киеве и стал там редактором газеты, сейчас он а Регенсбурге. Лишь малая часть населения все время верила в то, что немцы будут побеждены. В Киеве была комсомолка, которая работала парикмахершей в театре, она осталась в оккупации, чтобы "работать" на Советы, она служила уборщицей у немецких офицеров.

Систематической научной работы не было. Лучших людей Советы забрали с собой на восток. Академия Наук в Киеве была пуста, также как и Киевский институт. Осенью 1942-го открылось несколько школ - без немецкой помощи. Школы работали, если родителям удавалось собрать учителей и найти помещение для занятий. В Идрице в нормальное время было 8-10 школ, при немцах - одна в помещении бывшего склада. На всю школу-семилетку было три учителя. Учителя работали там и раньше, сохранились и некоторые учебники.

Завалишин в Пскове был корреспондентом рижской газеты. Томсон, который сейчас шишка в здешнем CIC, сын еврейско-украинского редактора рижской газеты Сегодня (его настоящее имя Линквуд) работал с немцами как переводчик и позже сотрудничал с Волей народа.

Обществ взаимопомощи и кооперативов не было. Процветали частные предприятия. Многое, что при Советах было бесплатным, стало частной собственностью: "увеселения", танцплощадки в парках и пр. Был такой Бибиков, который начал собирать по 20 копеек за вход на танцплощадку. Открылись частные магазины и рестораны.

Торговля была односторонней, главными товарами на черном рынке были соль, спички и пр. Коробка спичек, стоившая раньше 10 копеек, стала в деревнях стоить рубль, соль подорожала до 10 рублей за килограмм. Сахар крали у немцев, также как текстиль и обувь, которые стоили немалых денег. Открылось много похоронных бюро, частично с погребальной униформой нейтральных цветов.

Жиленков прежде был секретарем московского райкома, бригадным комиссаром. В отличие от других он осознавал, что пути назад нет, в 1944-м он понимал, что времени у него осталось немного и хотел напоследок пожить хорошо. У его жены были экстравагантные вкусы. Когда я однажды зашел к нему, он узнал, что я собираюсь в Братиславу и попросил достать для его жены шелка.

Люди из НТС работали на Маргаретенштр. под началом Гроте и ОКВ. Ковальчук (Градин) редактировал Зарю и На досуге, он составлял планы для Дабендорфа, был очень активен (будто нарком). Зыков, прежде корреспондент Известий, тоже был весьма способен. Люди, которых можно расспросить о Зыкове: Савченко, Ковальчук. Другие люди, годящиеся для интервью: подполковник Калугин (сейчас с Туркулем), Якушин был на Украине главным инженером, сейчас в Аугсбурге, Юрий Гаркуша, советский журналист.

Далее немного информации о людях, сотрудничавших с немцами. Бывший редактор псковской ежедневной газеты Хроменко, коммунист, сам пошел к немцам сразу после их появления. Он работал в Риге, потом в секции пропаганды власовского комитета (сейчас он здесь, под именем Огроменко). Тензоров (сейчас Ветлугин) раньше писал в Учительскую газету. Он работал с немцами, сейчас довольно известный деятель правого толка. Ковальчук, помощник Жиленкова, был членом партии, старым харьковским пропагандистом.

Красноармейцы, попавшие к немцам, были готовы к расстрелу. Но если их оскорбляли, в них просыпалась воля к сопротивлению. В феврале 1945-го в Тепле (под Мариенбадом в Чехословакии) бывший красноармеец служил в истребительном отряде, фельдфебель ударил его, солдат взял свое оружие и застрелил фельдфебеля. Потом солдата расстреляли.

Коллаборационистов можно разделить на несколько категорий:
1) те, кто искренне ненавидел советский строй и был готов присоединиться к кому угодно для борьбы с ним
2) карьеристы
3) отбросы общества
Карьеристы часто выдвигались при немцах на ведущие роли. Многие из них и раньше были не последними чиновниками, многие - членами партии: люди без высоких идеалов, но способные добросовестно выполнять любые возложенные на них задачи - "подхалимы с достоинством", которые были готовы работать и на тех, и на других. Среди них были и прежние НКВД-шники. Один майор НКВД (т.е. его армейское звание было соответственно выше) три года работал на абвер, пока один еврейский спец, который каким-то образом остался служить под немцами, не выдал его. В ответ НКВДшник выдал еврея (скрывавшего свое происхождение) и того расстреляли.

Третью категорию составляли безыдейные личности, заинтересованные в спасении собственной шкуры (шкурники) и стремящиеся выжать максимум из ситуации. В лагерях военнопленных было немало таких людей. В большом лагере военнопленных под Полтавой полицаями были 35 украинцев. У вновьприбывших пленных они отбирали часы, обувь и пр, хотя немцы и приказывали, чтобы захваченным офицерам оставляли все их вещи. У некоторых украинских полицаев было по восемь часов, матрасы, набитые брюками, гимнастерками и пр.

Меня доставили в Ригу зимой как военнопленного. В соседней камере слышались вопли: один ослабевший узник обделался на пути в туалет, и охранники били его за это. В Риге половина охранников была украинцами, а другая половина - военнопленными краснофлотцами.

В Белоруссии действовали истребительные отряды, равно как в Полесье и в других районах, где было много партизан. Немцы создавали антипартизанские разведотряды, которые потом были преобразованы в истребительные, чтобы бороться с партизанами по всей территории от Ленинграда до Минска. В таких соединениях было по 100-200 человек, командовали ими советские офицеры-военнопленные. Большинство рекрутов, особенно на должностях повыше, были бывшими уголовниками, которых немцы без колебаний записывали в "жертвы репрессий", некоторые были из штрафных батальонов. Такие истребительные отряды сослужили немцам полезную службу. К примеру, Каверин, адьютант Жиленкова, офицер Красной Армии, был в 1941-м взят в плен под Ленинградом. Когда его соединение было захвачено, немцы отделили евреев и комиссаров и спросили, кто хочет принять участие в расстреле. Каверин (его настоящая фамилия - Чайковский) сделал шаг вперед. В 1942-м он уже был осведомителем гестапо и командовал истребительным отрядом. Когда организовывалась РОА, немцы сделали его, как человека, которому они доверяли, адьютантом Жиленкова. Он погиб в Альпах после окончания войны.

Главные руководители РОА вполне понимали безнадежность своего предприятия. Но среди молодых офицеров многие слепо и безоговорочно верили в Идею и Мотивы, относились к Власову некритически. В офицерской школе в Кольберге (между Эльбингом и Данцигом) офицеры РОА кричали и рыдали от счастья, услышав о Пражском Манифесте.

Сам Власов был компетентным генералом, человеком чести, хотя и не слишком образованным. Первая его речь, которую я слышал в марте 1943-го, не произвела яркого впечатления. Тогда он приезжал из Берлина в Ригу и Псков. В Риге его слушало менее ста человек, пригнанных из Шталага, большей частью интеллигенты. Он говорил примерно так: "Советы меня ничем не обидели. Я был успешным генералом". Он рассказывал про вторую ударную армию, как он был окружен в крестьянском амбаре, как он и его товарищи переоделись в крестьянскую одежду. У слушателей создалось впечатление, что если бы у него была возможность вырваться из окружения, он вернулся бы в Красную Армию и продолжал бы доблестно сражаться. Немцы питали серьезные сомнения относительно его надежности. Внешне Власов производил прекрасное впечатление: высокий, с приятным голосом, тактичный. Я сам антивласовец, но должен сказать, что позже он не боялся искренне высказывать антинемецкие взгляды. У него это проявлялось больше, чем у остальных членов его Комитета. Власов поддерживал антинемецкую молодежь в своей организации, он настаивал, что мы "союзники, а не подчиненные" немцев, говоря об этом на заседаниях Комитета, которые посещались и немцами. Он пытался помочь военнопленным в их тяжелых условиях и добился большего, чем кто бы то ни было. Власов был более простым человеком, чем, скажем, Жиленков.

Жиленков был другим. Он был типичным партаппартчиком, выжившим во время репрессий. Он был взят в плен в конце 1941-го и сорвал свои знаки отличия, притворившись обычным красноармейцем. Около года он служил у немцев шофером, пока кто-то его не опознал и не выдал. Он признал, кем он был на самом деле, и его отправили работать на Маргаретенштр. Он был фаталистом и гедонистом. Даже Власову приходилось указывать ему, что надо пить поменьше. Я часто встречался с ним дома у Ковальчука, почти каждый вечер он напивался.

Самым умным из всех был Малышкин, выросший в интеллигентной семье. Его брат был писателем в Москве, я хорошо знал его. В отличие от Власова Малышкин говорил по-немецки. Он был чисто военным человеком, ни в коем разе не большевиком. Он мог бы быть царским генералом. Он осознавал, что РОА обречена.

Генерал Благовещенский, которого я тоже знал, был иным человеком. Он был советским адмиралом и остался большевиком, честным партийцем. Его взяли в плен у острова Даго, и он вел себя с достоинством, общаясь с немцами. Позже он присоединился к РОА. 5 мая 1945-го американцы вошли в Мариенбад. 6 мая Благовещенский созвал тайное совещание, я был в числе приглашенных, равно как и проф. Этерлей, известный деятель РОА, прославившийся своими словами "Всё, что мы должны делать, это мешать немцам". Там был и еще один настоящий большевик - адьютант Благовещенского Ковалевский. На этом совещании Благовещенский убеждал нас вернуться на родину. Каждый должен понести наказание в соответствии с виной. Он и Этерлей развесили в Мариенбаде плакаты "Русские - домой!" Через несколько дней он встретился с советскими представителями в Карлсбаде, они увезли его в Пльзень, оттуда его отправили в Советский Союз, где он был осужден и казнен вместе с остальными.

Из старых эмигрантов в РОА практически все были людьми небольшого калибра. Генерал Балабин, командовавший частями РОА в Чехословакии, был старым казацким генералом, довольно религиозным пьяницей, который просто хотел на закате дней "вернуться домой". Политически он был никем. Его брата, генерала царской армии, красные расстреляли в 1918-м, вдова и дочка брата во время войны приехали в Прагу (дочка была замужем за академиком Виксом (?)) и начались бесконечные споры между просоветской вдовой брата и реакционером Балабиным.

Я хорошо знал Грейфе, возглавлявшего Винету. Он не был таким узколобым, как большинство. Я провел целых два дня в его доме на Ваннзее. Немцы держали меня в резерве для политической работы, предоставили мне домик в деревне и пр. Когда был сделан выбор решать русский вопрос только военным путем и отказаться от политической составляющей, меня уволили. Грейфе закончил гимназию в Москве, его матерью была русская графиня, она посетила провозглашение Манифеста в Праге в 1944-м. Грейфе симпатизировал русским, подозреваю, что он был вовлечен в заговор 20 июля. Когда он возглавил Винету, в ней работало около 3000 человек, включая множество пустышек, именовавших себя профессорами, много актеров и пр. Он уволил больше половины персонала. Думаю, что он вступил в должность в августе 1944-го.

Русские в Винете были людьми того же сорта, что и прочие русские. Инженер Карпинский позже присоединился к власовскому комитету. Он был меньшевиком, приличным человеком, эрудитом и не карьеристом. Литературную секцию возглавляла Кедрина, чистой воды карьеристка, которая каким-то образом обнаружила в роду немецкую прапрабабку. С русскими она говорила только по-немецки, хотя ее немецкий сильно хромал. Там было много полурусских - латыши, эстонцы и пр. - они знали язык и поэтому часто получали лучшие места.

Юрий Музыченко (сейчас "Письменный" здесь в Мюнхене) был опытным киевским литератором, работал в Червоном Перце. Он был ловким дипломатом со склонностью к правым взглядам, ближе к монархистам, чем к кому бы то ни было еще. Его отец был директором второй мужской гимназии в Киеве. Он тоже работал в Винете, а в РОА в чине майора возглавлял отдел прессы.

Ветлугин (Тензоров), сейчас заместитель председателя ЦПРЭ, был одним из редакторов Учительской газеты, выпускником университета (естественные науки) и политработником в Красной Армии. Он был взят в плен немцами, попал во Францию, где сумел как-то осовободиться. Он был невероятным карьеристом и пронырой, часто меняющим взгляды, сначала после войны он присоединился к солидаристам, потом в Касселе выступил с демократами против НТС, сейчас он близок Глазенаппу. Ему верить нельзя. В 1948-м я здесь редактировал четыре выпуска Свободного Слова. Перед публикацией Ветлугин, который служил тогда в CIC, потребовал, чтобы я прекратил публикацию и попытался подкупить меня без всяких угрызений совести. Очевидно, это было его личное стремление, но он пытался, используя свой вес, повлиять на ситуацию.

В Киеве одно время я работал в Коммунисте. Сам я - противник независимости Украины, Украина может иметь статус штата в Соединенных Штатах России.

В Риге я знал Доценко. В Красной Армии он, работая в штабе дивизии. вел подпольную подрывную работу. Он был крайним националистом. Среди украинцев больше фанатиков, чем среди русских. Он нелегально печатал листовки по ту сторону границы и распространял их (в 1940-41-м). Позже в 1941-м он дезертировал к немцам, где закончил украинскую полицейскую школу и занял высокий пост. Он стал одним из руководителей рижского отдела пропаганды.

В Миттенвальде довольно много интересных украинцев, многие крайне экстремистских убеждений. Некоторые мне недавно говорили, что все еще предпочитают немецкую Украину Украине русской (даже не советской). Будьте начеку с людьми из Галиции.

Майстренко раньше был редактором Черноморской Коммуны в Одессе, второсортный журналист, советский выдвиженец. Его нынешние взгляды можно описать как "Советы без НКВД и большевиков".

Гудим-Левкович был секретарем национального комитета при РОА. Его жена - русская. Председателем комитета был Богатырчук, бывший чемпион Киева по шахматам.

[Интервьюер полагает, что респондент во многом правдив. Он несколько колебался при изложении собственной истории и чтобы не сконфузить и не оттолкнуть его, интервьюер не стал спрашивать о деталях истории с гестапо, которая привела его в Ригу. По ходу разговора, респондент становился более открытым и сговорчивым. В дополнение к разговору он передал несколько страниц с записями о жизни в оккупации. Он собрал их для романа о жизни военного Киева, который собирается написать.- Инт.]

окончание