В прорыв идут штрафные батальоны
http://novved.ru/istoriya/22364-v-proryiv-idut-shtrafnyie-batalonyi.html
Из воспоминаний ветерана войны майора в отставке Михаила СУКНЕВА:

Майор Михаил Сукнев (1919—2004) был награжден двумя орденами Красного Знамени, орденами Отечественной войны 1-й и 2-й степеней, двумя орденами Красной Звезды, многими медалями. Но из своих наград больше всего ценил два ордена Александра Невского.
Этим орденом награждены более 42 тысяч офицеров Красной Армии, но награжденных дважды — всего несколько десятков.
Первый из врученных Сукневу орденов Александра Невского имеет № 12009 — за освобождение Новгорода.
Осенью 1943 года узнал, что меня назначают командиром отдельного штрафного батальона. По рекомендации командования дивизии! Тут же мчусь в штаб дивизии, за что такая «милость»?
Принял меня подполковник Лось, первый заместитель комдива Ольховского. Именно Лось меня рекомендовал на новое «поприще» с согласия «Смерша» и тут же зачитал выдержки из приказа наркома обороны СССР И.В. Сталина № 227 от 28 июля 1942 года:
«Сформировать в пределах фронта от одного до трех (смотря по обстановке) штрафных батальонов (по 800 человек), куда направлять средних и старших командиров и соответствующих политработников всех родов войск, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на более трудные участки фронта, чтобы дать им возможность искупить кровью свои преступления против Родины».
Ну и ну! Неожиданный поворот.
Штольни для спецконтингента
На время формирования и некоторой учебы по тактике и стрельбе батальон должен был занять глиняный карьер, куда можно было ввести в «штольни», вырытые в стенах, до тысячи человек. Мне задача: пока мой батальон на пути к фронту, выбрать лучших командиров рот и взводов, а также сержантский состав из полков дивизии. Командный состав был таков: старший адъютант батальона — старший лейтенант Николай Лобанов; заместитель по части строевой и боевой — капитан Кукин; комиссар, то есть замполит — майор Федор Калачев. Командиры рот: 1-й — капитан Шатурный Николай Николаевич, сибиряк из Томска; 2-й — старший лейтенант Крестьянинов; 3-й — старший лейтенант Петрик Иван Федорович и пулеметной — отважный Александр Жадан.
Все командиры взводов, сержанты и старшины рот ждут прибытия контингента! Гадаем, кого пришлют? В конце концов, батальон — разношерстную толпу — под усиленным конвоем привели энкавэдэшники. И сдали мне «под личную ответственность».
Знакомимся с делом каждого штрафника. Среди них офицеров от младшего лейтенанта до старшего (капитанов не было) — под полтораста человек, все осуждены за «нарушения воинской дисциплины», за драки, «прелюбодеяния», за то, что утопили танк, направляясь в деревушку к знакомым девчатам, и т.п. И даже из наших войск в Афганистане попали ко мне два лейтенанта, которые подрались на квартире пожилого командира полка из-за его любвеобильной молодой жены. Лейтенантам дали от одного до трех месяцев штрафного. Как этот срок пройдет или штрафник раньше отличится, подписываем документ, и он отправляется в свой полк, надевает погоны, служит дальше.
Эта рота элитная, думаю, не подведут лейтенанты! 2-ю роту сформировали из 200 гавриков — одесских и ростовских рецидивистов, которым заменили штрафным батальоном длительные сроки отбывания наказаний в тюрьмах и лагерях. Несколько привезены с приговорами к смертной казни — расстрелу. Это медвежатники, аферисты, громилы по квартирам и налётам, но умнейший народец. Рассудительные, технически образованные, всё же такие механизмы, сейфы в сберкассах вскрывали. Им лет по 28—35, физически крепкие.
3-я рота — басмачи, 200 человек таджиков, туркмен и ещё откуда-то из Средней Азии. Они все, как мы говорили, «бельмей», по-русски якобы не понимали поначалу. Их поручили Николаю Шатурному, сносно говорившему по-таджикски.
Каждого из штрафников «пропускал через свои руки», допрашивал вездесущий наш оперуполномоченный «Смерша» Дмитрий Антонович Проскурин, капитан госбезопасности.
В большом котловане провели митинг с вновь прибывшими. Слово комбату, то есть мне. Вот где, пожалуй, пригодились мои познания, почерпнутые из приключенческой и криминальной литературы всех времен и народов. Главное — подход к душе, особенно это относится к опасным преступникам, в данном случае — к умнейшим во всех отношениях одесситам и ростовчанам.
Так вот, объявляю: с этого часа тот, кто состоит здесь, в батальоне, не преступник, не вор, а воин Советской Родины, её защитник. И чтобы я не слышал слова «штрафник»: мы здесь все равны, и если придется умереть в бою за Родину, то на равных!.. Вы — обыкновенная отборная часть. Теперь давайте отличаться. Какое задание получено — в огонь и в воду. Моё слово — закон, по уставу. Тут они все воспрянули духом. Началась подготовка батальона к выходу в оборону или в наступление, а может быть, к худшему — разведке боем за проклятыми «языками», которые доставались нашим войскам слишком дорого!
В последующих боях они старались защитить меня от шальных пуль, подставляя себя, боясь потерять «такого» комбата… Кстати говоря, мою охрану составлял взвод автоматчиков из одесситов. Этот взвод был и резервом в бою.
Смотришь фильм 1989 года Одесской киностудии «Гу-Га» о штрафниках, и не хватает зла на сценаристов: сплошная ложь, вымысел! Даже написал на киностудию письмо. Но кто нас, фронтовиков, слушает? Картинка из фильма. Идет строй в ряд по четыре, с примкнутыми штыками на винтовках на ремне. Разве так ходили? Ведь запнулся и переднего убил. Или такой эпизод. Никто не хочет петь строевую. Комбат кладет строй несколько раз на пыльную дорогу: «Встать! Ложись! Встать! Ложись!». Какая же чушь. Ведь в первом же бою такого командира ждет пуля или нож в спину.
Охота на «языка»
В декабре мы были переданы 59-й армии генерала Коровникова — блестящего военачальника! Но я послал вперед несколько басмачей, которые имитировали атаку через волховский лед и вернулись тотчас. Немцы искрошили лед снарядами, но впустую.
Командование дивизии молчит. Полка — тоже. Будто горькую пилюлю проглотили. Конечно, я рисковал головой, но меня поддерживал незаменимый оперуполномоченный Проскурин. А у него, чекиста, авторитет «выше наркома», в нашем, конечно, масштабе!
Приближался январь 1944-го, решительного. Разведчики дивизии, корпуса, армии не могли взять «языков», так нужных перед предстоящим наступлением наших войск на Новгород. Тогда кто-то из штабных умников придумал понятие «разведка боем» за «языком». Противник немедленно принял контрмеры. Выдвигает на ночь впереди своих заграждений посты пулемётчиков по-над берегом. И только наша разведка подберется к берегу, еще на льду, как от основной немецкой обороны поднимаются осветительные ракеты — наши видны как на ладони. И их расстреливают в упор!
Разведку боем называли разведкой жизнью… Потому что перед настоящей разведкой боем надо как следует обработать передний край противника артиллерией. А у нас додумались — без всякой подготовки. Те подпускают вплотную, обратно никто не возвращается. На глазах у меня убивало по роте… Все лежат белые, как гуси-лебеди, в маскхалатах, никто не шевельнется. Позади — 500 метров льда, где спрячешься? Ровное поле, где-то жёлтенькие пятна от мин. Пуля догонит далеко. А у них на каждые десять метров — пулемёт. Чётко, по науке. Все пристреляно.
…Однажды последовал вызов всех комбатов корпуса к комкору Артюшенко: зачем — неизвестно. Собрались в большом строении из отесанных сосен. На стене — большая карта-трёхверстка.
Комкор рассказал обстановку. Скоро начнется общее наступление. Нужен «язык» во что бы то ни стало!
— Кто из батальонов возьмёт «языка», комбату — орден Красного Знамени. Исполнителям — Красная Звезда! А ну, комбат, иди к карте, — вдруг сказал мне Артюшенко, усмехаясь. — Бери указку. Командуй войсками: как нужно брать Новгород?
Я примерно распределил войска по окружению города с глубоким обходом с севера, форсируя Волхов, и с юга — через Ильмень. И в точку!
— Ну, комбат, ты пойдёшь далеко! Диспозиция — прибавить мелочь! — сказал мне Артюшенко дословно.
…Разошлись. А впереди — 25 декабря (католическое и протестантское Рождество), я этот день знаю, немцы не стреляют, пьют крепко, им разрешено. Наблюдатели тоже не удерживаются.
Одесские разбойнички высмотрели один засадный пулемет, что выдвигался немцами в начале ночи. Рассчитали точно: когда появятся пулеметчики, когда будут сменяться. Откуда бросают осветительные ракеты. Систему огня дотов и дзотов. Пришли ко мне на КП, докладывают, да еще как! Не каждый командир так изложит диспозицию по захвату «языка».
— Товарищ комбат, засекли мы один их секрет. Но пойдём днём. Ночью подкараулят, ракета — и нам конец.
— Что вы, ребята, днём?! — удивляюсь я.
— Мы перебежим Волхов перед самым заходом солнца.
Что ж, 500 метров — не так далеко для молодых ног.
Ребята настаивают: украдем фрица, и все тут! Идти при закатном солнце, когда противник изволит ужинать в Рождество, приняв приличную дозу застольного. На то и расчёт.
Но слева высится кирпичная труба электростанции высотой до 50 метров. И там НП противника. Вся оборона сплошь утыкана огневыми, пулеметными точками, глядящими на Волхов из амбразур…
Я собрал свой штаб. Одесситы настаивают. Они идут на смерть, чтобы «заслужить доверие народа»! Мы знали, что воры к немцам не убегут. Те им всё равно воровать не дадут…
И мы согласились.
Шестеро разведчиков в маскхалатах бросками, где по-пластунски, где юзом, где согнувшись, бегом, миновали лед Волхова и успели залечь вокруг окопа — пулеметной засады немцев.
Темнота сгустилась. С той стороны — тишина. Немцы повесили по нескольку ракет. И вдруг слышим глуховатый взрыв гранаты Ф-1. Ещё через несколько минут появились разведчики, неся на руках немецкого унтер-офицера, легко раненного в бедро.
Как рассказали одесситы, минута в минуту появился немецкий наряд, трое с пулемётом. И тут среди воров один, совсем неопытный, вытащил кольцо из гранаты-эфки. И держит. А рука-то устала. Куда бросать? Бросил в немца, идущего сзади, двоих убил. А старшего, пулемётчика, схватили. Пока волокли, немцы молчали. Уже притащили, и тут как грянет артиллерия. Всю оборону батальона накрыли, через каждые три-четыре метра ложится снаряд или мина. Они обнаружили, что с поста украден унтер-офицер, хотели уничтожить «языка» вместе с нами. У них унтер — это фигура была, не то что у нас старший сержант. Все шестеро воров в землянке легли на немца, лишь бы он живой остался. Ворам свобода нужна…
Обошлось. Мы на КП батальона. Вызываю по телефону дежурного по штабу дивизии:
— Товарищ ноль-первый, приказ Артюшенко выполнили: взят «язык»!
— Какой «язык»? — не понял спросонья полковник.
— Взят немец, унтер-офицер, нашими!
— Давай, давай его сюда! Бегом!
Погрузив «драгоценность» на сани, разведчики прямиком увезли «языка» в штаб дивизии. Комкор всем — по Красной Звезде! Вот так штрафники! Вот так медвежатники! Утерли нос всему Волховскому фронту!
Штрафники не кричат «Ура!»
14 января 1944 года войска левого крыла Ленинградского и Волховского фронтов начали общее наступление, Новгородско-Лужскую операцию. После часовой сильнейшей артиллерийской подготовки волховчане северней Новгорода десятью дивизиями, южнее — через озеро Ильмень бросились лавинами на врага! Я, не скрою, был доволен: примерно так же я «играл» по карте-трехверстке перед генералом Артюшенко.
Перерезались дороги на юг к Шимску и на север от Новгорода на Лугу. Противник оказывался в полном окружении и рвался в этих направлениях. Наш батальон в 800 штыков при 10 станковых и 40 РПД рассредоточили поперек шоссе, справа и слева по берегу Малого Волховца на случай, если противник начнет прорыв окружения по этому шоссе. Я лично расположил бойцов по траншеям, огневым точкам, скоординировал систему ружейно-пулеметного огня. И мы приготовились.
Позднее узнали: когда противнику были отрезаны пути на юг и на север, в Новгороде оказались в окружении до пяти тысяч немецких солдат и офицеров. Это были те, кто еще в 1941-м расчищал себе дорогу огнем и мечом на Ленинград. Отборные части!
Мой батальон поставили, чтобы отступающие немцы не могли вырваться из Новгорода. Я был как заградотряд, но не против своих, а против немцев.
Академик Арбатов утверждает, что нас караулили сзади заградотряды. Неправда! У нас их не было. У нас достаточно «Смерша» было, который всё видел. Сразу тебе шею свернут… Обычно, если немцы наступали, они окружали нас, где заградотряд поставишь?
Наш правый фланг располагался напротив устья протоки Малый Волховец, у местечка Стрелка, за ним видны Кречевицы. Левый фланг пересекал шоссе за Синим мостом возле разрушенной церкви. Роту басмачей я усилил взводом офицеров.
Внезапно от Новгорода, еще занятого противником, появился старый знакомый — самолет-разведчик, который нас выслеживал еще под Новгородом на пойменном поле перед земляным валом… Верхнеплан «Физелер Шторьх», утверждали знатоки. Здесь, где мы стояли, напротив Хутынского монастыря, берега реки высокие и одинаковые. Я как раз находился у пэтээровцев, имевших три противотанковых ружья. Самолет прошел на уровне берегов, покачивая крыльями, чтобы лучше осмотреться в поисках слабых мест в нашей обороне. Потом, обойдя Хутынь с запада, снова приближается по этому же пути. Такую глупость допускать можно школяру, но не боевым лётчикам!
Успеваю зарядить ружьё, приготовиться к стрельбе, всё рассчитал. И только самолёт поравнялся с нашей позицией, метрах в пятидесяти, я выстрелил. Отбил надолго себе правое плечо с непривычки — отдача сильнейшая! Но самолёт с остановившимся мотором, вихляя с боку на бок, как подбитая птица, резко снижался и уткнулся в противоположный берег Волхова у Стрелки! Двое лётчиков выметнулись на прибрежный лёд, и тут же нашими были взяты в плен.
…Полк Лапшина в составе всего лишь одного батальона и нескольких мелких подразделений, форсировав дважды Волхов, минуя Хутынь, проследовал, можно сказать, без боев до пригорода Новгорода — Деревяниц. Здесь Лапшин облюбовал шикарный офицерский бункер с коврами на стенах, не вызвав для проверки саперов с миноискателями.
Занимать непроверенные помещения было строго запрещено, ибо гитлеровцы изощренно всё минировали, даже подбрасывали с самолётов детские игрушки, начинённые взрывчаткой. Но Лапшин вызвал в тот бункер всё командование полка: замов, помощников, начальников служб и командиров батальонов. Чтобы быть в курсе происходившего в городе и в полку, с которым надо было координировать действия нашего батальона, я послал туда старшего лейтенанта Лобанова.
Тот вернулся довольно скоро и доложил невероятное. Он опоздал на совещание к Лапшину, поэтому пришел тогда, когда от бункера остались одни развалины. Рядом лежали мертвые тела, искалеченные взрывом огромной силы… Выживший помначштаба полка рассказал Лобанову о случившемся.
Последним на совещание прибыл какой-то майор и присел у входа. Совещание было в разгаре, а майор, заметив два конца провода, торчащие из стены, механически соединил их. Раздался взрыв фугаса, который всех присутствующих выбросил вверх вместе с накатами! Погибли новый замполит полка, заместитель по строевой, начальник штаба Очкасов. Майора разорвало в клочья, ничего от него не нашли… Остальные были тяжело контужены, как и сам Иван Филиппович Лапшин!
Дня через два наш батальон перешёл в распоряжение полка Лапшина, которым уже командовал незнакомый мне майор. Оба, и командир, и его замполит, довольно пожилые, конечно, с нашей молодой колокольни. Было мне тогда всего-то 24 года…
Взятие Георгия
Наш батальон остановился в центре разрушенного Новгорода. Получив приказ из штаба дивизии развивать наступление к нескольким селам, расположенным близ озера Ильмень, мы оставили город. Перед нами сразу открылось огромное поле. Все это пространство было утыкано могильными католическими крестами топорной работы. Фашисты несли огромные потери.
Батальон почти без боев прошёл четыре селения, после чего нас завернули резко к западу к реке-заливу Веряжа, где мы заняли также без боя село Моисеевичи. Вечером сюда подошёл 1349-й полк, почти обескровленный… Где-то слева действовал единственный оставшийся в полку 3-й батальон, которым я когда-то командовал. Переходя шоссе Новгород — Шимск, под прозрачным льдом мы видели размазанные колёсами танков и автомобилей останки немцев — сплошняком! Это поработала штурмовая авиация, расстреливая бегущих колоннами фрицев. Следом катили наши танковые бригады.
Мы заняли позицию напротив выселка с церквушкой. Название выселка — Георгиевский. Мы его называли Георгием. Справа широким заливом от Ильмень-озера тянулась Веряжа, в ширину не менее 500 метров. По приказу начальника штаба дивизии мы должны были выбить противника из Георгиевского, но артиллерийской поддержки нам не обещали!.. Надо преодолеть 500 метров ровного снежного поля! Вечером я отправил две сильные разведгруппы с заданием подобраться как можно ближе и ворваться в поселок. Вперед по-пластунски начали движение одесситы-разбойнички. Правей, по берегу Веряжи, — офицеры-штрафники, солдаты временные.
И надо же было такому случиться: только наши подобрались на бросок, как за Веряжей, в береговом селе Храмцове, занятом противником, вспыхнуло несколько пожаров. Оттуда фрицы готовились уходить. Но здесь в свете зарева от пожаров немцы, обнаружив наших, начали бросать вверх осветительные ракеты и открыли пулемётно-миномётную стрельбу. Без потерь, но разведки вернулись. Утром из дивизии вновь приказ, и опять от начштаба, будто командир исчез: «Взять Георгия, и точка!». Я по телефону требую поддержки артиллерией или минометами. Оттуда свое: взять и доложить! Это являлось грубейшим нарушением боевого устава: не подавив пулеметные точки, наступать на открытой местности нельзя. По-моему, такой волчий по жестокости приказ отдавал Орлов.
На встрече ветеранов 225-й дивизии в сентябре 1984 года в Новгороде я виделся с полковником Орловым, начальником штаба дивизии, уже восьмидесятилетним. На мои расспросы, кто был тогда начштаба дивизии, он невнятно что-то мямлил…
С трудом вызвал по телефону командира минометной батареи, своего друга еще по Свердловскому училищу Николая Ананьева, кричу ему: «Поддержи огнем по Георгию! Я двину батальон!». Ананьев что-то буркнул в трубку, и я не понял, есть ли у него мины или «в обрез», как всегда.
Десятки мин взорвались по выселку, но не задев колокольни и деревянной церквушки, что явилось просчетом. Под прикрытием пулеметов «максим», открывших сильный огонь, батальон по красной ракете бросился вперед, в атаку! Но взрывы наших мин вдруг прекратились, и мы остались в поле «голенькими»! Ранены командиры рот Крестьянинов и Николай Шатурный! Посылаю туда Николая Лобанова, заменить Крестьянинова. Через считаные минуты мне сообщили: Лобанов убит! Справа, в роте одесситов, — 20 убитых и столько же раненых! Есть потери у 1-й роты, офицерской! Даю зелёную ракету — отбой. Перед этим я, заменив у «максима» пулемётчика, вёл стрельбу по колокольне, и оттуда немецкий пулемет прекратил стрельбу. К выселку слева по траншее бежал фриц, я короткой очередью уложил его.
Единственная вражеская мина, прилетев от выселка, разорвалась передо мной. Результат — я оглушён, ранен в нос и в лоб осколками. Лицо залило кровью…
Всего за войну был я несколько раз ранен и контужен. Контузии вообще считать трудно — рядом рвётся мина, ты живой, но оглушенный, как рыба, отлежишься и идёшь.
Наложив бинты, санинструктор Александра Лопаткина, черноглазая и не по-женски отважная, подозвала моего заместителя по строевой части капитана Кукина, похожего на меня и по характеру, и по облику.
— Прими батальон! Я ничего не вижу, всё идёт кругами! — выдохнул я ему.
Тотчас меня Александра увела в медпункт, откуда я попал в медсанбат, расположенный у штаба нашего 14-го корпуса.
Поначалу замену комбата в батальоне никто не заметил — дым и взрывы. В ту же ночь на броневичке Кукин с группой солдат смело и прямехонько примчались в тот поселок, и фрицы, было их 15, дружно подняли руки. Они выполнили приказ своего командования: сдержать нас до этого часа.
Разъяренные штрафники никого в плен не взяли, прикололи всех штыками.
Уходя в медпункт, я зашел на секунды в дом, занятый под штаб полка. Здесь были новые командир полка и замполит. Я бросил им с гневом слова:
— Вы наблюдатели, а не командование! Почему не поддержали нас артиллерией?!
Но они только пожали плечами. Что понимали они, ещё не нюхавшие пороху!..

Штрафбат
(отрывок из поэмы)
Виталий ИВАНОВ
Дружно грянуло над полем
Непонятное «Гу-га!»,
И на всё — Господня воля —
В рукопашный! Бей врага!
Только радоваться рано:
Через час придут в себя,
Продержаться-то нам надо
Ровно сутки, до утра.
После боя — посчитали:
Есть потери, как без них…
Раненых перевязали
И за дело принялись.
Разобрали все трофеи
Те, что бросили враги,
Автоматы заимели —
Всё сгодится для войны.
По местам распределились,
Покурили — в кулачок
И, конечно, подкрепились:
На двоих — один паёк.
«Переходим к обороне» —
Передал комбат приказ.
Всё вокруг, как на ладони,
Мы их видим, они — нас.
Артобстрел ждать не заставил,
Били плотно, целый час,
Словно был товарищ Сталин
В этом месте, среди нас.
Эй, Сашок! Давай — к комроты!
Вызывает, поспеши!
Ты же, парень, из пехоты?
Будешь вместо старшины…
Эх, война, война, война —
Ей конца не знали.
Смерть вершит свои дела
На переднем крае.