авессалом - венский сад - опирайся на камень - ты тоже была за мальчишкой потом он скончался от лучевой
теперь ты лежишь с проломленной плевой и непроломленной головой
теперь ты стекаешь каплями употребляешь прекрасные порошки
поэтому пальцы твои поваплены губы твои тонки
и письма твои больничные запомнятся в виде поежившихся берез
саднящим деепричастием испачканными запястьями угрозами невсерьез
но тело не хочет очерка и матка не хочет дочери а обруч тесней тесней
натурщица с крахом печени достаточно изувечена но это не с ней не с ней
по несжатой руке понимаю, что ты охладел,
даже больше того – отказался бороться с ознобом.
на пороге опять завертело – и нашей ладье
суждено утонуть, но мы слишком торопимся оба,
чтоб заметить неладное. видимо, я упущу
самый страшный момент, да и сам ты навряд ли увидишь,
что движения медленны. камень заложен в пращу.
начинается край, за которым нас ждет только китеж.
этот китеж во всем: в том, как куришь и в том, как молчишь,
в постоянстве одежд и в диванном томительном блуде.
невозможно поверить – когда-то ты был мой малыш,
самый сладкий мальчиш – но таким ты отныне не будешь.
наблюдай невпопад, как скрывает навеки вода
наши башни, часовни (окурки, гандоны, дайлапы),
как на окнах эксплорера вновь застывает слюда.
кто-то близкий и милый уже не прошепчет: «дай лапу».
нас сковала разлука, нас ненависть снова свела.
до чего же коробит опять говорить о катулле!
и, как будто уже не нужны оказались тела,
мы снимаем одежду, мы делали это в июле.
мы ложимся на дно, застываем в джипеге и в .gif,
оболочка – ничто, но немногого стоили души!
закрываю глаза. слишком сложно теперь, - отлюбив, -
отличить пустоту от того, что таится снаружи;
а снаружи – холодные воды каких-то озер,
твой наивный lj, где мечта перепутана с явью,
и увядшие розы целует и топчет азор
на пути от последних страниц к первой букве заглавья.
17/01/2004
потому что ты пришла из воды и теперь становишься горькой водой, потому что я забываю твое лицо, но его вспоминает моя ладонь, я ложусь на смятую простыню, рассекайте тело мое мечом, я тебя уже не виню, ты ни при чем.
раздается то тоненький посвист, то вкрадчивый хрип, у меня усыхают члены, но пока что растет гипофиз, я хотел бы в марбург, но здесь магриб; и когда б я не строил других гипотез, уже погиб.
на моем животе задыхается иблис, он уже разрешает: ебись-ебись; за любыми щелками - невзаимность, не моя, а чья-то другая жизнь.
анастасия филипповна кротко гремит посудой, трогает продолговатые зеркала,
явственно силясь понять: за окном гудермес или ханкала?
ставит порой на ребро монету, тщетно надеясь запомнить, была или не была.
анастасия филипповна перешивает крепкими нитками распечатки, ткет то портянки, то черные паруса,
в целях похмельного отдохновенья слушает песню про полчаса,
каждую ночь к ней приходит мальчик, чтобы ласкать белоснежные телеса.
анастасия филипповна долго играла с болью, терла ее полотенцем, звала костяным брелком, вешала в люльку под потолком, трогала пальцем меж ребер, прижимала к десне языком. я так ее люблю, что как будто бы с ней знаком.
анастасия филипповна спрашивает у тени – меч или кошелек, ты возжаждешь и смерти и живота? тень отвечает: смотри сама, это плаха и оселок, все это было с тобой и не будет. вот увидишь, что никогда. ну, не плачь, ну чего, чего ты, и минет веселее рвоты, умирай, если молода.
анастасия филипповна: помни меня без платья, пальцы в губной помаде, мокрое и мохнатое междуножие, демшиза,
смерть возбуждает ее внимание так, что в углу шевелятся образа,
и по ночам на больное горло уже наступает ее весна.
анастасия филипповна забеременела от слез, она знает тысячи скорбей и лихорадок, только кто ей ответит, какой же из них она будет теперь больна.
укради меня, мой египтянин, коричневоротый скиф, опоясавший ночь казах. анастасия филипповна ловит губами исчезавшее на глазах.
милый, тащи эту ношу, когда ты двугорб, и живи с этой болью, пока двуглав, – понимаешь, в руках крематорских уже подвизается мой красный гроб о восьми углах.
и ничего не попишешь – почувствуй сердцем, какой из ангелов снова отводит взор.
все это лучше, чем март и август и недочитанный «ревизор».