СОН

(письмо, оставленное недописанным)

Здесь, в Годриковой Лощине, мне часто снятся странные сны.

Обычно мои сны простые – яркие, светлые, сюжетов которых я не помню. Но иногда мне снится что-то, словно вложенное чьей-то рукой в мою голову, словно кто-то хочет показать мне эту картинку, чтобы я непременно ее увидела. И тогда я вижу прошлое и настоящее, вижу дорогих мне людей, какие-то непонятные мне события или олицетворение моих тревог. Вижу своего сына много лет спустя, вижу себя и мужа. Вижу то, чего боюсь. Вижу свою семью.

Признаться, я не рада таким снам. Лучше бы их не было вовсе: чаще они печальные, нежели радостные. И еще я часто просыпаюсь после того, как они приходят ко мне, и потом не могу уснуть – а для молодой мамы время измеряется на вес золота.

Чаще всего эти сны – про дорогих мне людей. И чаще всего – про людей из прошлого. Из прошлого – потому что несмотря на то, что все они живы, в моей жизни их больше нет. И как бы мне ни хотелось их вернуть, это пустые мечты, потому что ушедшее не возвратить, у нас разные пути, и менять что-то в течение реки под названием Судьба не стоит: не любит она, когда люди лезут в ее мутные воды своими руками, делая их еще мутнее. Чуть зазеваешься, и поминай, как звали: канешь, словно и не было тебя.  Вот и остается лишь видеть сны. И я – вижу.

…Вижу сырой осенний вечер: дождь бьет в окна, ветер качает мокрые ветви деревьев. Даже для здешних мест слишком сыро и ненастно: в такую погоду даже дворовых псов хозяева запускают в теплую прихожую – погреться и укрыться от дождя. Холодно, уныло, так, что даже не хочется смотреть за окно, ведь в доме так тепло и уютно, так надежно и спокойно, и из-за непогоды это тепло ощущается острее.

Но постоянная тревога заставляет нет-нет, да поглядывать на темные стекла. Фиделиус защищает и оберегает, но Бог весть, какая в этом мире есть злая сила, способная отнять у нас наше счастье: даже Дамблдор предупреждал нас об этом. Не все известно и не все подвластно – и я поглядываю на темноту за окнами, чтобы мгновение спустя вновь вернуться к мужу и сыну.

Кутаясь в платок, я подхожу к окну. Платье из коричневой шерсти отчего-то не согревает, и я хочу взять с подоконника несколько греющих свеч, чтобы затеплить маленькие волшебные фонарики – они согревают даже лучше, чем камин, и возле них так уютно читать книги вслух. Дождь шумит и бьется в окна, словно и ему неуютно на улице. Качаются ветви, и темно, темно…

И вдруг – мое сердце пропускает удар: скрип калитки, и темная фигура, словно сотканная из темноты, заливающей все вокруг, возникает словно из ниоткуда. Безмолвный крик рвется из моей груди –и я понимаю, что Джеймс меня не слышит, потому что я не в силах произнести ни звука. Фигура в черном стоит, не двигаясь, у калитки. И я собираюсь уже закричать в полную силу, как вдруг человек в черном зажигает едва светящийся белый огонек на конце своей волшебной палочки, и я теряю дар речи вторично, потому что я вижу лицо того, кто к нам пожаловал в этот ненастный час.

«…- Грязнокровка!...» - и время остановилось.

«…-Грязнокровка!..» - и больше мы не виделись, если не считать редкие взгляды издалека и тот далекий разговор, далека-далеко, еще в прошлой жизни, под дверью, ведущей на мой факультет.

Неотправленное письмо, превращенное в кораблик, и пущенное накануне дня моей свадьбы по волнам озера, возле которого мы любили сидеть в детстве. Много-много слез, пролитых в подушку. Подростковое-ребяческое «Навсегда!», брошенное мною матери по окончанию школы. И, будучи уже взрослой женщиной «Лучше бы никогда…» - сожалея, вспоминая, но понимая, что назад дороги нет, да и дороги слишком разные.

Вот только все это я уже давно пережила. И долго и много _просто очень скучала по моему другу_. Эгоистичному, закрытому, такому сильному – и такому слабому одновременно. И в этот миг нет двух сторон, двух берегов, на которых мы находимся, нет «грязнокровки» и сотни слез в подушку, нет отчаяния, родившегося в те моменты, когда я раз за разом протягивала руку, чтобы помочь, а ее раз за разом же отбрасывали. Нет тяжелой, черной тоски от осознания того, что он – там, у Того, Кого нельзя называть. Что мы скрываемся _и от него тоже_. Нет даже непонимания – откуда он здесь и откуда знает.

Нет ничего, кроме… закипающей в сердце радости. Потому что я чувствую, что он пришел, чтобы все это – ушло навсегда, потому что он не ждет, что его пустят хотя бы на порог, и уверен, что сейчас он погибнет. Потому что я знаю, что если я сейчас открою дверь – он никогда не поднимет на нас руки.

И сотни мыслей за одно мгновение перекрываются радостью: с души падает камень, и я забываю все, что было. Я давно простила, просто слишком уж далеко были берега, и слишком разными –дороги.

- Северус! – радостно кричу я сквозь дождь – и темнота расступается под напором золотистого света, который рвется из дома вместе с теплом, словно крылья за моей спиной, уничтожая холод – и даже капли дождя в этом свете становятся светлее.

Он, похожий на большую мокрую ворону, вздрагивает всем телом, поднимает голову, и смотрит на меня. Совсем другой, словно тот запутавшийся мальчик остался где-то там, в далеком прошлом, на своем берегу.

- Иди скорее в дом! – улыбаюсь я ему от дверей, вот так запросто, ведь иначе и быть не может. Потому что я не могу не доверять ему сейчас. Потому что знаю: раз он пришел - он не причинит нам вреда.

Секунда – и печать тоски на его лица начинает исчезать.

- Лили… - слышу я тихий, хрипловатый голос, который никогда не смогла бы забыть, едва различимый из-за шума дождя. Улыбаюсь, держа дверь нараспашку. Он делает шаг, и…

…и все исчезает.

И я просыпаюсь.

И за окном – дождь из моего сна.

А рядом спит муж, а из соседней комнаты, через приоткрытую дверь, доносится посапывание сына.

Дождь бьется в окна, серый, холодный, а за окнами этими – глубокая черная ночь. И я не могу поверить в то, что все это – сон, а не реальность. Сон был таким, словно кто-то вложил его в мое сердце, попытавшись достучаться до него пусть не наяву, но хотя бы – так. Понарошку. Во сне.

Но отчего тогда у меня щеки совсем мокрые? И отчего сердце так щемит? Все просто: еще одна несбывшаяся надежда, безумная надежда, на грани сна и яви. То, с чем я никогда не сумею смириться, и во что всегда хотя бы слабенько, но буду верить – просто потому что надежда и вера умеют творить чудеса.

Только моя иллюзия и только моя боль. И мне уже не уснуть.

Погладив мужа по мягким встрепанным волосам, я выбираюсь из-под одеяла, накидываю поверх ночной рубашки все тот же платок, и иду к окну. Там дождь, ночь и заклятье Фиделиус, которым мы надежно защищены от всего мира.

Вот только калитка…

Я ведь точно помню, что я ее запирала.

Покачивается-поскрипывает от ветра, словно только что отпущенная чьей-то рукой.

Я смотрю на это, не отрываясь, а потом беру одну из свеч, стоящих на подоконнике, подношу к ней волшебную палочку, и на окне моем появляется маленький, слабый, но уверенный в себе огонек.

Тому, кто только что был здесь и ушел сейчас в эту дождливую ночь, он будет путеводной звездочкой. Глядя на него, он, не умеющий и боящийся войти сюда, согреется и обретет надежду и уверенность в своем пути. Это будет мой ему привет, моя ему улыбка, и все то, что я не могу и не смогу выразить словами. Мы в разных мирах - он в своем, я в своем: он - в темноте и под дождем, и никогда не решится войти, даже если я сейчас выбегу на улицу и стану его звать. Я - в доме, где свет и тепло, где моя семья. Но света и тепла моего мира всегда хватит для того, чтобы поделиться с ним. И пока я жива, ему не придется брести в темноте.

Главное, чтобы огонек не погасили мои слезы, капающие на подоконник.

Впрочем, я им этого все равно не позволю.