Никогда не писала фанфиков, на самом деле. Я их почти не читаю и не разбираюсь в них. Поэтому то, что я запостила ниже, фанфиком считать, наверное, все-таки нельзя. Так, увидела в сети рисунок, и почувствовала, что есть, что сказать. Села за компьютер, открыла ворд, и написала что-то эдакое. Не судите строго...



Потому что она - моя сестра

(письмо Лили Поттер самой себе)

Это был самый обычный день позднего сентября, воскресенье. Как всегда, мы отправились на прогулку, потеплее укутав сына,  родившегося этим летом, и уложив его в коляску, которую купили незадолго до первой такой прогулки в Косом Переулке.  Мы часто гуляем так в маленьком парке, что находится неподалеку от нашего дома, вернее, дома, который с недавнего времени стал нашим вынужденным укрытием, и который я даже успела полюбить.

Впрочем, мне порой кажется, что я могу полюбить любой дом, лишь бы со мной был мой любимый и мой сын.

С утра разразился ливень, и я переживала, что Гарри сегодня лишится своей прогулки: боюсь, что простудится, даже несмотря на то, что я – неплохой зельевар, и могу изготовить для него любое целебное снадобье. Лучше уж вовсе не болеть, нежели в спешке готовить лекарство. Но потом дождь прекратился, и даже выглянуло солнце, а через некоторое время стало ясно, что дождь не начнется с новой силой, и мы, одев ребенка, отправились на прогулку.

До сих пор не знаю, к счастью ли или к печали была эта встреча, и каким ветром их занесло в наше захолустье. Не исключено, что просто приехали в гости: я слышала, что где-то неподалеку живут какие-то родственники нашей семьи. Когда-то мама, кажется, рассказывала нам с сестрой о некоей ее дальней родственнице, что живет в этом городке, или где-то рядом. Эвансы всегда ценили родственные связи, вот только меня это обошло стороной, и вся моя семья – это мои муж и сын. Это не значит, что я не люблю своих покойных родителей: мама и папа не чаяли во мне души, приняли мою судьбу волшебницы, и приняли мой выбор. Им понравился Джеймс, они гордились моими заслугами и тем, что я была исключительной ученицей, делая успехи в обучении волшебству, и не стали спорить с тем, что я поставила их перед фактом того, что собираюсь стать целительницей, выхожу замуж за Джейсма, и моя жизнь становится совсем-совсем иной. Жаль только, что ни они, ни родители мужа не дожили до нашей свадьбы, ведь именно с их уходом, при учете того, что я не знала ни бабушек, ни дедушек, я осталась совсем одна, потеряв самых близких людей, которые меня понимали и принимали такой, какая я есть. Совсем одна – это потому, что моя родная сестра категорически не желала мириться со всеми этими свершившимися фактами, и сделала вид, будто меня не существует на свете. Может быть потому, что ей не дано было стать волшебницей, как я, и с самого детства она затаила на меня обиду за это, за то, что я была другая, тогда как я принимала ее такой, какая была она – с ее характером, умением завидовать, с ее высокомерием, и со всей ее затаенной болью, в которой я чувствую себя чуть-чуть виноватой, и которую так хотела бы облегчить, вот только не получила и вряд ли получу возможность. Честно говоря, я не думала, что смогу даже просто увидеть сестру, как минимум, в ближайшее время, когда неожиданно повстречалась с ней в то сентябрьское воскресенье на прогулке с маленьком парке.

На улице было сыро после дождя, но тепло, и коляска с большими деревянными колесами, усыпанная крупными серебристыми звездами  - предмет удивления многих мамочек, с которыми доводилось общаться на таких вот «детских» прогулках (и придумывать, будто эта коляска передается по наследству в нашей семье еще со времен пра-бабушки моего мужа, потому такая диковинная с виду, а еще жалеть, чисто по-женски, что ни одной из них нельзя показать, как эти звезды вечером умеют складываться в настоящие созвездия, а самые маленькие сплетаются в карусельку на тоненьких серебристых ниточках, и крутятся над малышом, а тот агукает и смеется), тихо катилась по дорожке. Я улыбалась, глядя на то, как Джеймс играет с проснувшимся Гарри: то сюсюкает, то делает вид, что общается с сыном, как со взрослым, то тайком вытаскивает палочку, и по одеялу внутри складной крышки коляски начинают плясать разноцветные огоньки (впрочем, когда я начинаю уже не тактично просить прекратить, а шипеть, как молодая хвосторога, тут же прекращает). Впрочем, я никогда не злюсь на него по-настоящему, слишком хорошо зная своего мужа, его характер, его натуру. Пытаться сдерживать Джеймса – то же самое, что посадить феникса в клетку: искры все равно будут рваться наружу,  и в итоге он или удерет, не вытерпев неволи, или помрачнеет до самого сердца, чего категорически нельзя допускать. И поэтому я слежу лишь за тем, чтобы он не совершал совсем уж безумных поступков, а в остальном полагаюсь на его благоразумие, ведь от прежнего сорвиголовы Джеймса Поттера осталось совсем мало, и его месту уступил Джеймс-муж, отец, защитник, совсем другой человек, глядя на которого я понимаю, что люблю его не меньше, но и в то же время чувствую невыносимую грусть потому, что моего феникса посадили в клетку обстоятельства. И без конца верю в то, что когда-нибудь все это закончится, и не придется ни скрываться, ни останавливать звезды на коляске…

Было около четырех часов пополудни, вечерело, и начался листопад. В этот час на дорожках парка почти не было прогуливающихся людей, только мы и пара с коляской, шедшая нам навстречу. Признаться, я даже была рада этому: слишком уж тихо было вокруг, и так весело смеялся Гарри, а воздух после дождя был удивительно чистым, и пах опадающей листвой – один из моих любимых ароматов с детства, что мне на миг захотелось забыть постоянно живущую в сердце тревогу, которая поселялась в нем всякий раз, когда я выходила с сыном на улицу, и представить, будто нет войны, и нет причины прятаться, а есть просто жизнь, и безоблачное счастье, и вот этот вечер в листьях, когда можно идти с коляской по дорожке парка, и просто строить планы на завтрашний день – встречи с подругами, такими же мамочками, ужин с супругом и его друзьями, покупки для сына – не таясь, не скрываясь. Представить, будто мы просто живем, как все остальные. Наверное, мне это почти удалось, потому что Джеймс, обернувшись на меня, сказал, что я давно так не улыбалась, как сейчас.

Тем временем пара с коляской приблизилась к нам, я взглянула на них, чтобы поздороваться – в этом парке все пары, гуляющие с колясками, друг друга знали. Как раз в этот момент легкий порыв ветра сорвал серый шифоновый платок с головы женщины, мы встретились взглядами, и я с удивлением узнала…свою сестру, Петунию.

Ни они, ни мы не остановились. В первый момент я почти остолбенела, потому что такая встреча была просто невозможна, и в нее с трудом верилось. И, по правде говоря, даже не совсем понимала, что бы мне хотелось сделать – счет ведь шел на секунды, а моя сестра, посмотрев на меня своими большими серо-голубыми глазами, почти не изменившаяся с того момента, когда я видела ее в последний раз (это было задолго до нашей с Джеймсом свадьбы), поправила прядку белокурых волос, выбившихся из прически, когда ветер сорвал платок с ее головы, и пошла дальше, чуть покачивая коляску. Ее муж, Вернон, не узнал ни меня, ни Джеймса, потому что никогда не видел нас, и наверное поэтому, когда они уже отошли дальше по дорожке, наклонился к жене и спросил о чем-то (до меня долетели лишь обрывки их короткого диалога: «- Дорогая….были? – Не знаю….сегодня уехать…»), а затем приобнял ее за талию, и супруги с ребенком в коляске скрылись за поворотом у большого раскидистого клена. А я, сделав еще пару шагов, остановилась, оглянувшись на них, и стараясь до мелочей запомнить, как выглядела сестра: почти не изменилась, все те же белокурые волосы, уложенные в аккуратную прическу – не чета моим рыжим космам, которыми играл, как хотел, ветер; легкая косметика на бледном лице, синяя аккуратная юбка, серый осенний плащ-тренч, перехваченный поясом на тонкой талии. Сама аккуратность, как всегда, не то, что я в своих разноцветных перчатках, которые мне связала Молли, моя подруга, коллега по Ордену, и мама целой кучи рыжеволосых детишек; и разномастой же одежде, далекой от современной магловской моды, за которой всегда так тщательно следила Петуния. Коляска с полиэтиленовым чехлом – тоже новая, аккуратная. И ухоженный муж, ей под стать. В этом вся моя сестра, вся Петуния, и в этом – огромная разница между нами. Мой порой нелепый, разноцветный мир волшебников был слишком далек от ее аккуратного и правильного мира маглов, из которого когда-то происходила и я. Но если я, будучи маглой по рождению, принимала этот мир и старалась его понять, то Петуния категорически отказывалась от всего, что было связано с моим миром. После того, как все ее попытки попасть в него и стать его частью оказались напрасными, она отказалась от всего, что напоминало ей о нем, в том числе и от меня. И в итоге что ей было больно смотреть на все, что было связано с волшебниками, что мне было тяжело смотреть на эту подчеркнутую аккуратность и серость во всем, и призывающую _быть, как все, не отличаться, быть правильным_. Просто потому, что эта правильность в исполнении моей сестры в очередной раз говорила о ее отказе от меня, и с тем – об окончательной моей потере последнего родного человека.

Мне было трудно поверить в то, что после стольких лет она даже не остановилась, чтобы хотя бы поздороваться со мной, хотя надеялась я на большее, ведь мы обе выросли, и, как думалось мне, многое должно было измениться. Мы обе вышли замуж, у нас у обеих были сыновья – Петуния не знала о том, что я тайно узнавала сведения о ней и ее семье, и что у меня в домашнем альбоме есть вырезка из газеты, коротенькая строчка о том, что «в списке брачующихся в это воскресенье были мисс Розали Мэй и мистер Джонатан Уотсон, мисс Петуния Эванс и мистер Вернон Дарсль…», и коротенькое письмо от их соседки, миссис Фигг, о том, что у моей сестры родился сын, которого назвали Дадли. Мне было, о чем рассказать ей, более того – больше всего на свете мне хотелось бы рассказать ей, родному человеку, о моей жизни, о том, что приходится переживать нам с мужем, о том, что творится в мире волшебников, куда она так стремилась, куда не попала, и из-за чего отреклась от сестры. Я рассказала бы ей о Гарри, и о том, что у моего мальчика может и не быть детства из-за войны, которая сейчас идет. Я рассказала бы ей о своих страхах – за мужа, за сына, и о том, как тяжело я переживаю вынужденное уединение, разлуку с друзьями, с любимым делом. О том, как трудно быть матерью сейчас, и о том, какое это, в то же время, счастье.

Я рассказала бы ей обо всем, чем я жила и живу, и, наконец, просто выплакалась бы ей – своей сестре, единственному человеку, оставшемуся в живых из тех, кто знал меня с самого детства. Мы вспомнили бы, наверное, родителей и детство, и, быть может, забыли бы старые обиды. 

Но моя сестра прошла мимо.

И, стоя на дорожке, машинально покачивая коляску, я вдруг почувствовала, как ко мне на плечо легла рука мужа: Джеймс смотрел на меня, чуть улыбаясь:

- Это ведь была твоя сестра, Петуния, да, Лил? – тихо, и с все той же улыбкой произнес он, глядя туда, куда смотрела я.  – Я давно научился читать по твоему взгляду, а еще, - взгляд стал хитрее, - ты показывала мне ее колдо…фотографии, правда, старые.

Я молча кивнула, и мы еще пару секунд смотрели туда, куда ушли Дарсли.

- Не надо грустить, солнышко, - произнес мой муж, поворачиваясь ко мне. - Помнишь, что говорил нам совсем недавно Дамблдор? «У каждого свой путь, и лучше следовать им, не глядя по сторонам – на возможное настоящее, или чье-то настоящее, и не оглядываясь назад, где на самом деле уже ничего нет. Нужно ценить и беречь то, что имеешь.» И, ты знаешь, я с ним согласен. Пойдем, уже холодает, а дома – камин, и к восьми обещали заглянуть Сириус и Ремус. И Гарри уже засыпает, а еще я подумываю над тем, не заглянуть ли в лавку со сладостями: те конфеты, что мы покупали на прошлой неделе я, извини, тайком доел.

И, приняв на мгновение вид сокрушающегося о проступке человека, Джеймс ободряюще улыбнулся, приобнял меня за плечи, и, взяв коляску в свои руки, повел меня по дорожке к выходу из парка.

- Спасибо, любимый, - пробормотала я, касаясь его теплой руки – у моего мужа удивительно теплые руки - и пошла рядом с ним, не оборачиваясь. Солнце начало постепенно затягиваться вечерними тучками, и все вокруг залило густо-золотистым светом. Джеймс улыбался, глядя на гулящего сына, а я смотрела на них и думала о том, что вот сейчас, именно сейчас, после этой странной встречи, я наконец-то обрела свою семью, потеряв последнего родного по крови человека. Два моих родных сердца – Гарри и Джеймс, такие похожие друг на друга, были рядом, составляя то самое важное, самое необходимое и единственное, что зовется Семьей, и именно поэтому я буду сильной и мужественной, заботливой и любящей, и отдам все силы для того, чтобы это – было.

Но издалека, невидимо, тихо-тихо, я буду рядом и со своей сестрой. Пусть она не хочет меня знать – для меня она никогда не станет чужой. Потому что у нас общая кровь, общие родители, общие воспоминания. Просто потому, что она  - моя сестра.