КАК Я КОСИЛ ОТ АРМИИ
взято отсюда: https://lleo.me/dnevnik/2022/09/24

Теоретически я сейчас под мобилизацию не попадаю. Это я просто так выгляжу, а мне, вы не поверите, я сам не верю, уже 50. Возраст не призывной для моей военной специальности 999000 — рядовой, тупой, необученный, не служивший. Но если будут облавы на улицах, я точно решил, что воевать с Украиной не пойду и никаких повесток даже брать в руки не стану — лучше уж отсидеть 10 лет: совесть и честь перед своими читателями дороже.

Мысленно я себе уже вручил медаль за то, что когда-то плохо вел себя на военной кафедре Горного института — ржал на занятиях, прогуливал, стебался над военной наукой, носил панковский гребень с бритыми висками, а также играл во время караульной службы на флейте «Зеленые рукава». Я тогда думал, что зеленые рукава — это имеются в виду военные мундиры, а не средневековые бляди. Хотя...

Говорят, сапёр ошибается только один раз. Я не ошибся. Я добился-таки, что меня с позором отчислили с военной кафедры буквально за месяц до сборов. А иначе числился бы отслужившим лейтенантом запаса с крайне полезной сегодня специальностью «сапёр», и за мной бы уже вчера выслали отдельный УАЗ. Отслужившим я бы стал, потому что в тот год правила в очередной раз поменялись. Когда я поступал, военная кафедра заменяла службу. Теперь же вышло постановление, что выпускники ВУЗов после военной кафедры все равно пойдут служить — только уже лейтенантами. И, насколько сейчас помню, даже два года, а не полтора, как рядовые. Так что отчисления с военной кафедры я добивался вполне сознательно, хотя несколько лет ее посещал.

Призыв мне теперь светил в любом случае. Но он совершенно не входил в мои жизненные планы. Во-первых, я был пацифистом и терпеть не мог армию и военных, искренне полагая, что в наше мирное время, когда кончается ужасный XX век, все войны остались в варварском прошлом и отечеству не угрожает никакой Гитлер, это варварский пережиток и пустая трата времени. Кроме того, я учился — заканчивал Горный, а параллельно учился на вечернем психфаке МГУ на третьем курсе и собирался заниматься там серьезной наукой. Кроме того, у меня намечалась свадьба и семья. Поэтому от армии я решил косить. Обдумал все болезни, включая психические, и выбрал эпилепсию. Я вам еще не рассказывал эту смешную историю? 25 лет прошло, уже можно.

Дело в том, что моей специальностью на факультете психологии стала энцефалография — биотоки мозга. Это был идеальный стык моей электронно-программистской профессии с психологией. На психфаке у нас даже был собственный аппарат ЭЭГ в лаборатории Хомской, с которым никто из студентов не умел и не хотел работать, и я стал у Хомской лаборантом. Диплом я должен был писать у Хомской и ее коллеги Чаянова. Хомская была ученица самого Лурии, знаменитая звезда теории. А Чаянов был крутой нейрофизик, даже не с психфака, — он хотел, чтобы я повторил его старую разработку, которую он делал на транзисторах. Чтобы я повторил это на современном микропроцессоре — аппарат, который мониторил возникновение сонного веретена ЭЭГ в височной доле и подавал громкий сигнал, спасая водителя от засыпания, а газетную хронику от фоток жутких аварий. Старый аппарат Чаянова, который он делал в восьмидесятых, представлял собой здоровенный ящик. И мы хотели теперь сделать маленькую шапочку на голову дальнобойщикам. Потом правда прилетел кризис 1998 года, Чаянов бросил медицинский НИИ, ушел в коммерцию, чтобы кормить семью, и закрыл мой дипломный проект, извинившись за обстоятельства. Процессорная плата, на которой я его моделил, втыкая электроды в картофелину, до сих пор лежит в старой коробке, ностальгия не позволяет выкинуть. Диплом я в итоге писал у Хомской, но уже банальный: разница ЭЭГ у правшей-левшей. Но речь не о том.

Короче, у меня были неплохие знания и отличные преподаватели, я знал множество нюансов ЭЭГ. И умел, в частности, изображать признаки эпилепсии. Сам генерализованный припадок не сможет изобразить ни один актер мира, даже Камбербэтч, но это и не требовалось — припадок случается редко, иногда пару раз в жизни, а вот характерные штрихи ЭЭГ будут присутствовать и в нормальном состоянии. Собственно, только по ЭЭГ и ставят диагноз. Который является противопоказанием для воинской службы: припадок во время стрельбищ может обернуться автоматной очередью по всей роте. Говорят, такое было когда-то в СССР.

Изображать эпи-активность во время измерения ЭЭГ было легко. В те годы вам надевали на голову датчики, запирали в бронированную клетку Фарадея и выходили, велев не шевелиться. Потому что никаких помех быть не должно. Готовиться к процедуре я начинал уже во время укрепления датчиков. Задача проста — дышать. Ты незаметно дышишь с максимальной интенсивностью — медленно делаешь очень глубокий вдох и тут же очень глубокий выдох. И без всякой паузы — снова глубокий вдох. Механизм прост: кровь перенасыщается кислородом и организм в ответ включает, наоборот, кислородную блокировку. Уровень кислорода в мозгу падает, как это ни парадоксально. Начинает сильно кружиться голова, бегать мурашки, неметь кончики пальцев. А нам того и надо, потому что в этот момент мозг показывает аппарату ЭЭГ картинку как у склонного к эпи-припадкам. Хотя биологически тут связи никакой нет, просто совпадение по картинке.

Но на всякий случай я еще и перестраховался: за серьезные деньги договорился с врачами больницы, которые меня как будто подобрали на улице в разгар припадка и неделю в больнице лечили. У них работа с такими призывниками была поставлена на поток, осечек, как мне объяснили, не случалось. Лежать в больнице было дико скучно, но я тогда писал свою первую книгу и взял с собой ноутбук. Единственная проблема возникла на больничных исследованиях. Я, разумеется, там честно отработал свою картину ЭЭГ, чем дико потряс врача кабинета. От отзывал меня в сторону, показывал кривульки моего графика и шептал: «Послушайте, это не шутка, у вас РЕАЛЬНЫЕ проблемы...» Судя по всему, он был в курсе, что я не пациент, а кошу здесь от армии. Но я договаривался не с ним, внутренней больничной субординации не знал и подставлять никого не мог. Поэтому на всякий случай делал дебильное лицо и отвечал: «Шо да, то да... Проблемы есть, потому я и здесь, вы уж меня как-нибудь полечите, таблеточек что ли дайте каких...» Кончилось тем, что уже мои врачи при выписке, одновременно с карточкой, богатой на недомогания, дали мне совет больше не выкидывать в сортир выписанный клоназепам, а реально пить его по графику, и вообще лечь к ним в ближайшее время уже по-настоящему, для лечения... А задолго до той больницы я еще раз в неделю начал ходить в районную поликлинику, где делал дебильное лицо и просил невропатолога выписать мне «каких-нибудь таблеточек, а то учусь в институте и не могу сосредоточиться...» Чем вызывал у него богатые записи в карточке и сложную смесь сострадания с омерзением — в роли хмурого дебила я был неприятен, тягучий разговор со мной был для него мучением. Невропатолог в итоге даже вызывал моих родителей, объясняя, как сильно болен сын, хотя, может, на первый взгляд и кажется вам здоровым... В общем, ЭЭГ было моей темой. А специальностью — клиническая психология и психиатрия. А троллинг и актерская импровизация были любимым хобби.

К чему я это всё рассказываю? К осеннему призыву у меня было вообще всё, что только можно представить: история в районной поликлинике, документы скорой помощи и больницы, глубокое знание предмета, а также способность обмануть любого профессионального врача и пройти все мыслимые перепроверки на любом аппарате ЭЭГ. Я был абсолютно неуязвим — как никто другой, косивший от армии в тот год.

С пухлой папкой я пришел в военкомат по повестке на медкомиссию. В толпе раздетых до трусов перепуганных призывников я без проблем прошел почти всех врачей. Из них запомнилась мне лишь дама-дерматолог, которая произнесла с торжественной интонацией, словно диктор Левитан: «Залупи головку полового члена!» «Что вы сказали?!» — опешил я. «Залупи головку полового члена!» — повторила она строго и торжественно. И я понял, что это медицинский термин. Наверно, латынь.

Наконец настал миг триумфа — долгожданный кабинет невропатолога. Там сидела сухенькая старушенция с лицом желчным как у Шапокляк. «Жалобы есть?» — пробурчала она, не глядя на меня. «Есть!» — выдохнул я и положил на стол огромную папку с бумагами, диагнозами и лентами ЭЭГ. «Что ты мне приволок?» — брезгливо поморщилась старуха. «У меня есть проблемы!» — с достоинством объяснил я. «Твои проблемы, — перебила старуха, — что ты от армии решил закосить! Я вас насквозь вижу! Все у меня пойдете служить!» Я растерялся: «Но вы хоть посмотрите...» Старуха наугад приоткрыла папку. «Выписали тебя из больницы весной... — бормотала она, что-то подсчитывая в уме, — Сколько месяцев прошло? Ну хорошооо, два месяца отсрочки я тебе дам. И пойдешь служить как миленький!» «Но эпилептический...» — начал я. Старуха меня перебила: «Разговор окончен, вон из кабинета! И папку свою забери! Следующий!»

Вышел я в коридор совсем другим человеком — уже не было прежней гордой осанки, лишь груз навалившихся проблем. Я сел на казенную скамейку, положил на колени свою ненужную больше папку и сгорбился. Полтора года армии. Свадьбы с Вероникой не будет. Или будет, но совсем грустная. Учеба на психфаке накрылась медным тазом. О проекте шапочки для дальнобойщиков можно забыть... Работа на ТВ в команде ОСП-студии...

«Тебе что, особое приглашение нужно?» — вдруг услышал я окрик и очнулся. Все призывники давно ушли, я был в коридоре один. Мне оставался последний кабинет — какого-то хирурга я еще, оказывается, не прошел. Я поплелся туда. «Встаньте прямо!» — скомандовал хирург. Я встал. «Я сказал, прямо! Распрямитесь!» Я лишь грустно вздохнул. Какое это теперь имело значение? «Что-то у вас позвоночник кривоват... Жалобы есть? Спина не болит?» Я замер. Спина у меня никогда не болела. «Болит!!! — воскликнул я. — О, вы бы знали, как она болит!!!» Хирург мне назначил рентген позвоночника в какой-то военной клинике через три дня. Все три дня я ходил скрючившись. Сделал рентген, и — о, чудо — вскоре получил военный билет, где было написано, что я к службе не годен.

На память о том времени у меня остался юношеский стишок «Поэма о двадцатилетнем хиппи», датированный 12 ноября 1997 года. Он, прямо скажем, плоховат — кое-где неуклюж, кое-где с глагольными рифмами. Но его почему-то стали цитировать в тогдашних сетях, перепечатывать в каких-то студенческих газетах, и я впервые оказался автором текста, который считается народным. Мне потом рассказывали, как минимум, о трех людях, называвших себя его авторами. Один, говорят, даже таким образом пытался знакомиться с девушками, зачитывая наизусть свое произведение, но не преуспел — девушки читали ФИДО и уже были в курсе. Стих я назвал «очень современная баллада», видимо, имея в виду, что это новое прочтение наследия Маршака. Но прошло 25 лет, а баллада всё еще очень современная.

ДВАДЦАТИЛЕТНИЙ ХИППИ очень современная баллада Ищут военные, ищет милиция, Все участковые нашей столицы Ищут давно, но не могут найти Хиппи какого-то лет двадцати. Среднего роста, с большими хайрами Он по столице тусует дворами, Спит у знакомых и в параднячках, Фенечек гроздь у него на руках. Каждую пятницу — верьте-не-верьте Он сейшенит в переходах на флейте. Ксивник висит на груди у него Больше не знают о нем ничего. Ехал однажды в казенном авто Прапорщик важный — неведомо кто. Ехал весною из военкомата, Песенку пел из нехитрого мата. Возле него на сидении справа Ехали также в порядке устава: Пять рядовых на действительной службе, Три автоматчика, просто по дружбе, Два понятых с бородой и в усах И участковый в семейных трусах. Вот подъезжают, поправив фуражки, К входу обшарпанной многоэтажки Точно по графику — восемь утра. Всем отстегнуться, на выход пора! Вышли тихонько, упали — отжались, Быстро на первый-второй рассчитались И, сохраняя порядок и строй, Дружно наверх побежали гурьбой. Третий этаж и четвертый и пятый — Лифт вызывать не умеют ребята — Номер квартиры похож, и теперь Прапорщик тихо колотится в дверь. Там, в глубине, в самом дальнем углу Хиппи спокойно дремал на полу. Снилось ему, что он курит кальян Где-то в стране земляничных полян, Рядом лежат бутерброды и плюшки, Бегают в праздничных клёшах герлушки... Только сквозь сон ему слышится вдруг Возле двери подозрительный стук. Хиппи нашарил рубашку свою И по английски спросил: Ху а ю? Слышит в ответ: Не ругайся братва! Мы настоящие хиппи, раз-два, Мы автостопом приехали тут, Ты уж впусти нас на пару минут. Сами живем мы отсюда не близко, Слышишь? Поехали, клёвая вписка — Всё на халяву — прикид и жратва. Можем вписать тебя года на два. Хиппи сказал: очень стремно, ребята, Ходят тут часто из военкомата, Так и гляди, что вояки придут Вместе со мною и вас заметут. Это, пиплы, никуда не годится, Можно на этом флэту засветиться, Лучше давайте забьем мы стрелу Около Элвиса в полдень в углу. Прапорщик чешет затылок в сомненьях, Три автоматчика в недоуменье, Все совещаются между собой И участковый трясет головой: Это, товарищ, для нас неизвестно — Что там за Элвис и где это место? Что за стрела? Не поймем мы никак Это наверно какой-то кабак? Нет! — отвечает им хиппи, — тусовка. Что, прапорюги, не вышла уловка? Каждый нормальный хиппарь без ля-ля Знает где Элвис и где Гоголя! Прапорщик всем оглашает приказ: Быстренько дверь вышибайте на раз — Быстро построились! Вместе со мной Все разбежались — вперед головой. Кинув в карман свою флейту и ложку, Бросился парень скорее к окошку, Вылез наружу на узкий карниз, Крепко держась, чтоб не сверзиться вниз. Слышно как дверь от ударов трясется, Хиппи вперед по карнизу несется, Шаг — остановка, и вот уже он Вылез почти на соседский балкон. Вот уже рухнула дверь от тарана, Три автоматчика, как партизаны, Ринулись внутрь. За ними вослед Прапорщик мчится, достав пистолет. Пять рядовых возле двери в засаде, Два понятых — как прохожие дяди, И участковый в семейных трусах Весь затаился с испугом в глазах. Видели бабки, сидящие снизу — Что-то лохматое шло по карнизу Вот и балкон и труба впереди — Это еще половина пути. Фенька порвалась, запутался хаер — Хиппи ползет еле слышно вздыхая, Майку и куртку испачкав себе, Вниз по кривой водосточной трубе. Блин! — говорят автоматчики дружно, Тут уклонившихся не обнаружено. Всё осмотрели, и даже клозет — Кроме бычков, уклонившихся нет! Прапорщик снова обходит три раза — Смотрит под ванной и под унитазом, Кроме плаката «Киркоров — маст дай!» Нет никого, хоть погоны кусай! Вот он печально подходит к окошку, Плюнул туда, матюгнулся немножко, Вдруг замечает — хрена же себе — Хиппи спускается вниз по трубе! Видели люди как в многоэтажке Кто-то махал кулаком и фуражкой Кто-то глядел с бородой и в усах, Кто-то маячил в семейных трусах. Лестницы под сапогами трясутся — Люди с восьмого на первый несутся, Только догнать никого не смогли — Хиппи пока что дополз до земли. Не потеряв ни единой минутки, Парень застопил четыре попутки, В трех оказался полнейший облом, А на четвертой исчез за углом. Ищут военные, ищет милиция, Все участковые в нашей столице Ищут давно, но не могут найти Хиппи какого-то лет двадцати. Многие парни с большими хайрами, Многие в феньках гуляют дворами, Ксивников много у наших ребят, В армии, гады, служить не хотят. © Леонид Каганов 12 ноября 1997, Москва, в бегах