Писательство и Госхайп
взято отсюда: https://lleo.me/dnevnik/2024/02/02

Прочитал в прессе высказывание одного писателя про неблагонадежных коллег типа Улицкой, Быкова, Веллера, Акунина, которые «ненавидят Россию», но им зачем-то позволяли «кормиться», в а будущем следует таких лишать «поддержки в издательской сфере и госорганах, отвечающих за культуру».

Сильно удивился самой идее. Ну, той идее, будто за лояльность писатель обязан получать от государства высокие тиражи и партийную дачу с виноградником, а за вольнодумство и неблагонадежность лишаться публикаций на Госуслугах, дотаций, поблажек и прочего официального государственного продвижения (которое я бы назвал общим словом госхайп).

Нет, позиция чисто по-человечески понятна. Но мне кажется, неправильно выбрана профессия. Тем более, страна. Дело в том, что писатель и госхайп — принципиально разные вещи, причем, сильно мешающие друг другу. Исторически литература как явление возникла в двух прикладных направлениях: придворный льстец и народный сказитель. Первый нахваливал мудрость своего владыки и получал за это царское содержание. Второй собирал медяки от населения, но только потому, что говорил о проблемах населения. Которые во все времена и в любой стране сильно противоречили идее хвалить актуального владыку и порядки страны. Творчество льстеца востребовано ровно до конца жизни своего единственного читателя. Творчество сказителя помнят в поколениях. Кажется, это очевидные вещи?

Поэтому ни в Царской России, ни в СССР, ни в современной РФ практически не найти примеров великих писателей, приближенных ко двору и воспевавших мудрость вождей. Примеры тут разве нужны? Ну, комон.

Пушкин — сочувствовал попытке госпереворота, имел друзей среди Декабристов (организация, запрещенная в Царской России), дважды был в ссылке.

Достоевский — участвовал в антигосударственном кружке Петрашевцев (организация, запрещенная в Царской России) был осужден на казнь, которую заменили ссылкой.

Гоголь — широко известен сатирой на чиновничество и устройство России, считался вольнодумцем и неблагонадежным.

Тургенев — дружил с политэмигрантами (Герцен, Бакунин — признаны иноагентами в Царской России) провел месяц в тюрьме, затем отправлен в ссылку за вольнодумство и хвалебный некролог о Гоголе.

Толстой — считался вольнодумцем и неблагонадежным, основал движение Толстовцев (организация признана нежелательной на территории Царской России), проповедовал антимилитаризм и отказ от государственных порядков. Был официально отлучен от РПЦ.

Я уж не говорю о том, что все классики время от времени негативно высказывались о России и властях — цитаты несложно нагуглить, да вот только свидетельствует ли это об их нелюбви к России? Кстати, многие из них долгие годы, порой до конца жизни, прожили за границей.

Надеюсь, неблагонадежных советских классиков подробно перечислять не надо? Тут уж бесконечны списки знаменитых имен, что были расстреляны, сосланы, репрессированы их супруги и близкие (Гумилев, Бабель, Мандельштам, Хармс, Цветаева, Ахматова и так далее), либо просто считались неблагонадежными, в разные годы запрещались к публикациям и подвергались травле (Зощенко, Булгаков, Довлатов, Платонов, Стругацкие, Пастернак, Бродский и так далее).

Проще перечислить тех писателей, кто активно хвалил государство Российское, СССР и РФ, за что был обласкан госхайпом. Из талантливых и знаменитых это, пожалуй:

Поэт Жуковский — придворный учитель, автор государственного гимна «Боже, Царя храни» (калька с английского «God Save the King»)

Поэт Маяковский — но с большими оговорками: не сильно он считался лояльным при жизни и не работал на госстуктуры. Хотя считался «революционным» и сам охотно участвовал в травле Булгакова и других коллег за нелояльность.

Шолохов — член КПСС, депутат Верховного совета, обвинитель «неблагонадежных» писателей, автор публичных воззваний и писем к Брежневу «Имя изменника проклято и будет забыто» и «Очевидная необходимость активной защиты русской национальной культуры».

Сергей Михалков — поэт, автор государственного гимна, глава союзов писателей, депутат Совета Национальностей.

При желании наверно можно ещё насобирать небольшой рядок имен с неуклонно убывающим уровнем знаменитости и таланта, но смысл? Часто ли мы перечитываем книгу стихов Жуковского? Называем ли сегодня Шолохова своим самым любимым автором? Читаем ли своим детям Михалкова чаще, чем Маршака и Чуковского, которые в партию не вступали, временами подвергались травле, а сами уклонялись от участия в травле коллег?

Чтобы обозначить максимум госхайпа, надо вспомнить авторов, которые, если так можно выразиться, были максимально приближены к власти и потому пользовались максимально щедрым госхайпом — миллионные публикации и принудительное зубрение во всех школах. Это, как вы догадались, сами главы государств, увлекавшиеся художкой. Они создали такие памятники литературы, как «Целина» или «Рухнама»... Но после смерти авторов их миллионные тиражи быстро пополнили макулатурный контейнер. Кто-то перечитывает эти шедевры, получившие в свое время самую богатую поддержку?

В общем, безусловно, делать ставку на госхайп можно и даже выгодно. Но коммерческое книгоиздание в любой стране со времен Пушкина доказало, что взаимная любовь с государственной властью и участие в травле неблагонадежных коллег никак не помогает писателю написать свои лучшие книги и остаться в истории всенародно любимым и вечно перечитываемым. Никакой государственной поддержки не получали настоящие классики в России, никакой «кормушки» не лишались, перебравшись в Баден-Баден или Нью-Йорк, а многие, типа Замятина, Набокова, Бродского и Довлатова, только там и стали знаменитыми. И уж конечно никакие «госорганы, отвечающие за культуру» сроду не мешали никому «выбраться на самый верхний уровень», даже если расстреляли. А что касается прижизненной дачи с виноградником и кресла в госсовете — так это проще и быстрее заработать совсем другими талантами.

Поэтому идея «отказа в господдержке» изначально непонятна. Видимо, имелась в виду всё-таки идея цензуры, репрессий и запретительных списков для всех коммерческих издательств и типографий страны. А называть эти вещи своими именами пока ещё неловко, поэтому приходится использовать эвфемизмы. И это, мне кажется, очень хорошо — что пока такое вслух говорить неловко. Значит, еще есть надежда.