|
|
Пишет lugovskaya (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} lugovskaya)@ 2008-07-05 21:18:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
ЛЕТИ, ЛЕТИ, ЛЕПЕСТОК (часть 5, окончание)
Да, вот, и последнее, больше пяти нельзя, так уж заведено, шесть – это уже грани костей, игра другая, а пятую – бери-выбирай, ведь уже понятно, что на самом-то деле выбираешь, к чему рука тянется, голова клонится да сердце успокоится, пятая чашка – она обычно разнотравная, медуница, васильки, дикая гвоздика, кипрей, ковыль, мышиный горошек, мелодия в несколько глиняных дырочек, лютик, ландыш ли, белладонна, ядовитое волшебство – мы давно не бывали дома, и уже не войдём в него, и уже не сыщем причины повернуть облакам навстречь, и повытерлась та овчина, от которой золото – речь, а потом обрыв мелодии, то ли ветер некстати налетел, зашуршал, то ли облако накрыло, то ли где-то – далеко-далеко – торопливый поезд перебил, а о худшем и не думать, нет, не будет худшего в ласково-доверчивом разнотравье, вот хоть ромашку спроси, как она раскрывается в солнце, вот хоть у одуванчика лёгкости поучиться, а мелодия – что мелодия, не исчезнет же вовсе, не развеется утренним клочковатым серо-розовым туманом, переменится ветер – и ещё услышим, а не услышим – так допишем сами, впервой, что ли, мы давно детьми не бывали, камень-ножницы, ты ответь, повзрослеть случится едва ли, вероятнее умереть, но живём, полыхаем, любим, чертим свой маршрут от руки, белладонна, ландыш ли, лютик – лепестки летят, лепестки... Лепестковый, цветочных крыльев чай и бери, густо-ароматный, травный, травление – это ведь такое выжигание по сердцу, когда само сердце потом – произведение искусства, а что больно немного, так это такой вот множитель, иначе не бывать произведению, любая жемчужница подтвердит, всё равно что-то прорастёт да зацепит, как бы ласково ни касались крылья-лепестки, всё равно – будет ветер, всё равно подниматься, и закладывать вираж,всё равно, по большому-то счёту, каждому быть там, в чуть белёсой вышней синеве, – одному. А иного счёта, кроме большого, тут не придумано и не надо.
Большая цветастая кружка, обливная керамика, гладко-выпуклый рисунок, двумя руками крепко держать, за деревянным столом сидеть, ногами болтать, потом под лавкой искать свалившийся светло-коричневый сандаль с наполовину порванным ремешком, а вообще хорошо и дремотно немного, разве что пару комаров схлопнуть между ладонями, успеешь, не успеешь, ускользнули, снова прилетят. А потом на лампу много кто прилетит ввечеру, и врезающиеся в стену глупые майские жуки, и прозрачно-хризолитовые изящные златоглазки, и упитанные бабочки-бражники, увесистые, как мини-бомбардировщики, и называются похоже и жутковато – «мёртвая голова»...
Цветастая керамическая кружка
Земля
И почувствовать откуда-то с улицы головокружительный аромат печёных яблок с корицей – будто совсем рядом. От соседей справа, наверное, там к Эвелине Бернардовне внучки приехали, она и старается...
...И вспомнить, по запаху в прошлое пройти, как по коридору, шесть лет, а подруге Эльке восемь, она совсем взрослая и твоя подруга, и с ней можно сбежать в лес на Чёрную речку, не ту, про которую в книжке у Максима, брат объяснял, что Пушкина совсем не тут убили, а возле метро в самом Ленинграде, до которого ехать через Ломоносов-Ораниенбаум, и ещё далеко потом, а чёрная речка от торфа, то есть давно бывшего и сгнившего леса, зайти в воду – мягко и словно лёгкая пыль в воде, но это только там, где вода чистая, а есть ещё такие места, где совсем болото, и непрозрачная уже-не-вода, и вязкие пузыри. Там, если сорвёшься с полузатопленного бревна, надо сразу падать на спину в грязь, как бы ни было жалко платья, и руки-ноги растопырить, точнее, сначала руки и потом подгребать ими, чтобы вытащить ноги, а потом к ближайшему дереву или бревну, которое прочно, и медленно-медленно двигаться, и ни в коем случае не боятья, а иначе засосёт болото, как всех не умеющих. Ты один раз уже срывалась так, это нисколечки не страшно, если знаешь, что делать, только потом очень долго в чистой воде отмывать и платье, и волосы, чтобы бабушка не узнала, – иначе не яблоки с корицей и капелькой мёда внутри, а в угол, и надолго, и противный запах валокордина по комнате.
То есть ты, конечно, знаешь, что сбежать на день вот так вот – это тоже в угол. Но, во-первых, ты с Элькой, а она взрослая и с вами точно ничего не случится, а в страшилки про сбежавших из части солдат, которые кого-то там убили, ты не веришь, да и вообще ни привидений, ни мышей не боишься. Мышей – совсем взаправду не боишься, они забавные и щекотные. А во-вторых – ну очень хочется, и не на те острова, куда вы обычно бегали, с котелком и пачкой маргарина, потому что полно маслят и лисичек, а есть хочется, а там только развести костёр и поставить котелок, можно и сварить, но пожарить вкуснее, а разводить костёр тебя уже год как научили, и готовить тоже, ты ведь тоже почти взрослая. Нет, сегодня – на дальние огороды, где голубика в ваш рост и сизая от ягод, и где можно утащить немного картошек (всё равно хозяева не видят, ну а если бы знали – что им, куста жалко, что ли? Одного куста хватит? Ритка, давай два, картошка совсем ещё маленькая, ранняя), и где вы ещё не бывали, вот что главное.
А над огородами – солнце, какого никогда не бывает в лесу, там его глушит хвоя, там всегда полумрак, и ты точно знаешь, во-первых, что если баба-яга где и будет жить, то в ельнике, и над её дверью будет толстая пыльная паутина, а крыльцо – чуть подгнившее и с опятами по краям, чтобы не далеко ходить, если есть захочется, потому что, конечно, белки орехов принесут, но супа-то на орехах не сварить, а без супа или рыбы вечером в лесу прохладно даже летом, а чтобы рыбу ловить, надо копать червей, а баба-яга для этого всё-таки старенькая. Хотя крот накопать может, но кротов в ельнике что-то тебе не встречалось. Это ни о чём не говорит, правда.
А во-вторых – что в ельнике ты не умрёшь. Ты даже сон видела – когда тебя расстреливают, как в кино, и сквозь сон даже больно, и ты сползаешь на лапы большой ели, как на руки, и расстрелявшие уходят, а чего им оставаться, а тебя обступают ели, и качают на огромных лапах, как в гамаке на даче у дяди Валеры, и вот уже вместо крови у тебя в жилах уже золотисто-зелёный сок пополам со смолой, и ты встаёшь, раны затягиваются, а ты смеёшься – вот же, придумали: расстреливать в ельнике – и меня; и гладишь еловые ветви, а они говорят, что если будет беда – ты приходи, мы вместе уж как-нибудь справимся.
Да, при этом ты – совсем не баба-яга. Даже и не в будущем. Потому что оно, конечно, хорошо, когда вокруг лес и белки приносят орехи, но вот что делать зимой? Можно, конечно, валяться в снегу, а потом смотреть сквозь морозные узоры. Но когда одна – это быстро надоедает. И вообще одной – это баба-яга плохо придумала. А ты будешь космонавтом, и в блестящем скафандре бродить по неизвестным планетам. Можно, например, начать с Марса – хорошая идея, ты знаешь, как он выглядит, видела в фильме: там красная вода в каналах и багровые деревья, похожие на наши плакучие ивы. А потом можно – и нужно – дальше. Может быть, какую-нибудь из звёзд даже назовут твоим именем – как раньше острова. Или Элькиным, если она тоже с тобой полетит. Или лучше сначала твоим, потом Элькиным. Правда, она хочет быть балериной или продавщицей, но можно сначала одним, потом другим. Ты тоже раньше хотела работать дворником, и даже спросила у дворничихи тёти Марины, какой для этого надо заканчивать институт. Она посмеялась и сказала, что школы достаточно, но вот школу надо закончить обязательно. Элька уже в школе, а ты ещё нет. Но если школы достаточно, можно побыть сначала дворником, а потом ещё что-нибудь закончить – и в космонавты.
А над огородами – марево, и запах трав, часть из них ты знаешь, и называешь вперебивку: пижма, лисохвост, львиный зев, лебеда, клевер, полынь, – а многие остаются ещё неназванными, и густо гудящие солидные шмели, и птичий перекрик-переклик-перещёлк, а спуститься к реке (не Чёрной – ты не знаешь, как эту зовут, и оттого немного неловко, как в чужой дом без спросу, хоть и болтается туда-сюда на сквозняке дверь), сквозь камыши – там скользкая розовато-рыжая глина, а не торф, и вода чище и холоднее, а потом подниматься по склону, и наткнуться на гадюку, и Элька убивает её палкой, Элька ведь очень смелая, замечательная подруга, ты всё понимаешь, но немного жалко, змеи – они же такие красивые, когда живые, но вы решаете, что убитая змея – это добыча, и всё равно собирались сейчас уже поесть, так что и гадюку в глину, и картошку в глину, и в костёр под угли, и не щиплющий глаза добрый дым, а над рекой уже закат, долгий день, хороший день, а домой надо уже совсем быстро, потому что а вдруг всё-таки не в угол, вдруг у них дела там и ещё не волновались, и будет просто «садись есть», и неважные взрослые разговоры, и чай с липовым цветом и душицей...
...Маргарита Арсеньевна – невысокая, худощавая, совсем ещё не старая женщина – улыбается задумчиво, далеко и светло, и идёт на кухню. Мимо фотографии брата Максима, что когда-то сбежал из армии, долго прятался, а потом смог добраться аж до Венесуэлы, и теперь у его детей красивые испанские имена. Печь яблоки с корицей – вечером обещал приехать сын. Может, один, а лучше бы с девушкой своей. Славная девушка Василиса, Маргарите Арсеньевне нравится. И когда уже поженятся? У Эльки вон два года как внучки есть. Но Элька – она всегда была старше, да.
Странный выбор всё-таки – но твой, твой. Круг-звезда замкнут. А на полке – нетронутыми, незазвучавшими – остались и гайвань с танцующими журавлями, выгибающими изысканные, любовно выписанные художником – пёрышко к пёрышку – шеи; и тончайшая, чуть-чуть лишь с надтрещинкой по краю возле ручки крохотная чашечка севрского фарфора, где пастушок играет пастушке что-то на флейте, – возможно, о бренности бытия, возможно, об алых кленовых листьях, уже остро врезанных в небо, а вернее всего – что-то немудрёное в семь-восемь нот, просто чтобы не сразу коснуться-обнажить, а дуновение тёплого ветра продлить; и вот это стеклянно-прозрачное из Азербайджана, вечно-забываю-как-называется-с-блюдечком
Ты приходи. Ещё посидим, чайку попьём.
----------
Начало - http://lugovskaya.livejournal.com/104737
Да, вот, и последнее, больше пяти нельзя, так уж заведено, шесть – это уже грани костей, игра другая, а пятую – бери-выбирай, ведь уже понятно, что на самом-то деле выбираешь, к чему рука тянется, голова клонится да сердце успокоится, пятая чашка – она обычно разнотравная, медуница, васильки, дикая гвоздика, кипрей, ковыль, мышиный горошек, мелодия в несколько глиняных дырочек, лютик, ландыш ли, белладонна, ядовитое волшебство – мы давно не бывали дома, и уже не войдём в него, и уже не сыщем причины повернуть облакам навстречь, и повытерлась та овчина, от которой золото – речь, а потом обрыв мелодии, то ли ветер некстати налетел, зашуршал, то ли облако накрыло, то ли где-то – далеко-далеко – торопливый поезд перебил, а о худшем и не думать, нет, не будет худшего в ласково-доверчивом разнотравье, вот хоть ромашку спроси, как она раскрывается в солнце, вот хоть у одуванчика лёгкости поучиться, а мелодия – что мелодия, не исчезнет же вовсе, не развеется утренним клочковатым серо-розовым туманом, переменится ветер – и ещё услышим, а не услышим – так допишем сами, впервой, что ли, мы давно детьми не бывали, камень-ножницы, ты ответь, повзрослеть случится едва ли, вероятнее умереть, но живём, полыхаем, любим, чертим свой маршрут от руки, белладонна, ландыш ли, лютик – лепестки летят, лепестки... Лепестковый, цветочных крыльев чай и бери, густо-ароматный, травный, травление – это ведь такое выжигание по сердцу, когда само сердце потом – произведение искусства, а что больно немного, так это такой вот множитель, иначе не бывать произведению, любая жемчужница подтвердит, всё равно что-то прорастёт да зацепит, как бы ласково ни касались крылья-лепестки, всё равно – будет ветер, всё равно подниматься, и закладывать вираж,всё равно, по большому-то счёту, каждому быть там, в чуть белёсой вышней синеве, – одному. А иного счёта, кроме большого, тут не придумано и не надо.
Большая цветастая кружка, обливная керамика, гладко-выпуклый рисунок, двумя руками крепко держать, за деревянным столом сидеть, ногами болтать, потом под лавкой искать свалившийся светло-коричневый сандаль с наполовину порванным ремешком, а вообще хорошо и дремотно немного, разве что пару комаров схлопнуть между ладонями, успеешь, не успеешь, ускользнули, снова прилетят. А потом на лампу много кто прилетит ввечеру, и врезающиеся в стену глупые майские жуки, и прозрачно-хризолитовые изящные златоглазки, и упитанные бабочки-бражники, увесистые, как мини-бомбардировщики, и называются похоже и жутковато – «мёртвая голова»...
Цветастая керамическая кружка
Земля
И почувствовать откуда-то с улицы головокружительный аромат печёных яблок с корицей – будто совсем рядом. От соседей справа, наверное, там к Эвелине Бернардовне внучки приехали, она и старается...
...И вспомнить, по запаху в прошлое пройти, как по коридору, шесть лет, а подруге Эльке восемь, она совсем взрослая и твоя подруга, и с ней можно сбежать в лес на Чёрную речку, не ту, про которую в книжке у Максима, брат объяснял, что Пушкина совсем не тут убили, а возле метро в самом Ленинграде, до которого ехать через Ломоносов-Ораниенбаум, и ещё далеко потом, а чёрная речка от торфа, то есть давно бывшего и сгнившего леса, зайти в воду – мягко и словно лёгкая пыль в воде, но это только там, где вода чистая, а есть ещё такие места, где совсем болото, и непрозрачная уже-не-вода, и вязкие пузыри. Там, если сорвёшься с полузатопленного бревна, надо сразу падать на спину в грязь, как бы ни было жалко платья, и руки-ноги растопырить, точнее, сначала руки и потом подгребать ими, чтобы вытащить ноги, а потом к ближайшему дереву или бревну, которое прочно, и медленно-медленно двигаться, и ни в коем случае не боятья, а иначе засосёт болото, как всех не умеющих. Ты один раз уже срывалась так, это нисколечки не страшно, если знаешь, что делать, только потом очень долго в чистой воде отмывать и платье, и волосы, чтобы бабушка не узнала, – иначе не яблоки с корицей и капелькой мёда внутри, а в угол, и надолго, и противный запах валокордина по комнате.
То есть ты, конечно, знаешь, что сбежать на день вот так вот – это тоже в угол. Но, во-первых, ты с Элькой, а она взрослая и с вами точно ничего не случится, а в страшилки про сбежавших из части солдат, которые кого-то там убили, ты не веришь, да и вообще ни привидений, ни мышей не боишься. Мышей – совсем взаправду не боишься, они забавные и щекотные. А во-вторых – ну очень хочется, и не на те острова, куда вы обычно бегали, с котелком и пачкой маргарина, потому что полно маслят и лисичек, а есть хочется, а там только развести костёр и поставить котелок, можно и сварить, но пожарить вкуснее, а разводить костёр тебя уже год как научили, и готовить тоже, ты ведь тоже почти взрослая. Нет, сегодня – на дальние огороды, где голубика в ваш рост и сизая от ягод, и где можно утащить немного картошек (всё равно хозяева не видят, ну а если бы знали – что им, куста жалко, что ли? Одного куста хватит? Ритка, давай два, картошка совсем ещё маленькая, ранняя), и где вы ещё не бывали, вот что главное.
А над огородами – солнце, какого никогда не бывает в лесу, там его глушит хвоя, там всегда полумрак, и ты точно знаешь, во-первых, что если баба-яга где и будет жить, то в ельнике, и над её дверью будет толстая пыльная паутина, а крыльцо – чуть подгнившее и с опятами по краям, чтобы не далеко ходить, если есть захочется, потому что, конечно, белки орехов принесут, но супа-то на орехах не сварить, а без супа или рыбы вечером в лесу прохладно даже летом, а чтобы рыбу ловить, надо копать червей, а баба-яга для этого всё-таки старенькая. Хотя крот накопать может, но кротов в ельнике что-то тебе не встречалось. Это ни о чём не говорит, правда.
А во-вторых – что в ельнике ты не умрёшь. Ты даже сон видела – когда тебя расстреливают, как в кино, и сквозь сон даже больно, и ты сползаешь на лапы большой ели, как на руки, и расстрелявшие уходят, а чего им оставаться, а тебя обступают ели, и качают на огромных лапах, как в гамаке на даче у дяди Валеры, и вот уже вместо крови у тебя в жилах уже золотисто-зелёный сок пополам со смолой, и ты встаёшь, раны затягиваются, а ты смеёшься – вот же, придумали: расстреливать в ельнике – и меня; и гладишь еловые ветви, а они говорят, что если будет беда – ты приходи, мы вместе уж как-нибудь справимся.
Да, при этом ты – совсем не баба-яга. Даже и не в будущем. Потому что оно, конечно, хорошо, когда вокруг лес и белки приносят орехи, но вот что делать зимой? Можно, конечно, валяться в снегу, а потом смотреть сквозь морозные узоры. Но когда одна – это быстро надоедает. И вообще одной – это баба-яга плохо придумала. А ты будешь космонавтом, и в блестящем скафандре бродить по неизвестным планетам. Можно, например, начать с Марса – хорошая идея, ты знаешь, как он выглядит, видела в фильме: там красная вода в каналах и багровые деревья, похожие на наши плакучие ивы. А потом можно – и нужно – дальше. Может быть, какую-нибудь из звёзд даже назовут твоим именем – как раньше острова. Или Элькиным, если она тоже с тобой полетит. Или лучше сначала твоим, потом Элькиным. Правда, она хочет быть балериной или продавщицей, но можно сначала одним, потом другим. Ты тоже раньше хотела работать дворником, и даже спросила у дворничихи тёти Марины, какой для этого надо заканчивать институт. Она посмеялась и сказала, что школы достаточно, но вот школу надо закончить обязательно. Элька уже в школе, а ты ещё нет. Но если школы достаточно, можно побыть сначала дворником, а потом ещё что-нибудь закончить – и в космонавты.
А над огородами – марево, и запах трав, часть из них ты знаешь, и называешь вперебивку: пижма, лисохвост, львиный зев, лебеда, клевер, полынь, – а многие остаются ещё неназванными, и густо гудящие солидные шмели, и птичий перекрик-переклик-перещёлк, а спуститься к реке (не Чёрной – ты не знаешь, как эту зовут, и оттого немного неловко, как в чужой дом без спросу, хоть и болтается туда-сюда на сквозняке дверь), сквозь камыши – там скользкая розовато-рыжая глина, а не торф, и вода чище и холоднее, а потом подниматься по склону, и наткнуться на гадюку, и Элька убивает её палкой, Элька ведь очень смелая, замечательная подруга, ты всё понимаешь, но немного жалко, змеи – они же такие красивые, когда живые, но вы решаете, что убитая змея – это добыча, и всё равно собирались сейчас уже поесть, так что и гадюку в глину, и картошку в глину, и в костёр под угли, и не щиплющий глаза добрый дым, а над рекой уже закат, долгий день, хороший день, а домой надо уже совсем быстро, потому что а вдруг всё-таки не в угол, вдруг у них дела там и ещё не волновались, и будет просто «садись есть», и неважные взрослые разговоры, и чай с липовым цветом и душицей...
...Маргарита Арсеньевна – невысокая, худощавая, совсем ещё не старая женщина – улыбается задумчиво, далеко и светло, и идёт на кухню. Мимо фотографии брата Максима, что когда-то сбежал из армии, долго прятался, а потом смог добраться аж до Венесуэлы, и теперь у его детей красивые испанские имена. Печь яблоки с корицей – вечером обещал приехать сын. Может, один, а лучше бы с девушкой своей. Славная девушка Василиса, Маргарите Арсеньевне нравится. И когда уже поженятся? У Эльки вон два года как внучки есть. Но Элька – она всегда была старше, да.
Странный выбор всё-таки – но твой, твой. Круг-звезда замкнут. А на полке – нетронутыми, незазвучавшими – остались и гайвань с танцующими журавлями, выгибающими изысканные, любовно выписанные художником – пёрышко к пёрышку – шеи; и тончайшая, чуть-чуть лишь с надтрещинкой по краю возле ручки крохотная чашечка севрского фарфора, где пастушок играет пастушке что-то на флейте, – возможно, о бренности бытия, возможно, об алых кленовых листьях, уже остро врезанных в небо, а вернее всего – что-то немудрёное в семь-восемь нот, просто чтобы не сразу коснуться-обнажить, а дуновение тёплого ветра продлить; и вот это стеклянно-прозрачное из Азербайджана, вечно-забываю-как-называется-с-блюдечком
Ты приходи. Ещё посидим, чайку попьём.
----------
Начало - http://lugovskaya.livejournal.com/104737
