По городу я больше всего люблю бродить одна, глядеть на прохожих через тонкую плёнку – снаружи.

Когда гуляешь с кем-то, вливаешься в толпу – из зрителя превращаешься в актёра, оказываешься внутри.

Макаки в Туари заняты своим – кто блох вычёсывает, кто сплетничает, кто задумчиво глядит на речку, отделяющую обезьянний остров от прочего мира. Одновременно и бесы, и монахи со старых флорентийских картин. Монах рыбку ловит, бес рожу за спиной корчит.

Так и в Париже, когда идёшь невидимкой и заглядываешься на прохожих.

Разговаривают, смотрят на часы, держат в руках бокалы или чашки, покупают цветы или устриц.

В транспорте – напряжённость чрезмерной скученности, нарушение личного пространства, пустое время, которое можно занять только отвлёкшись от перемещения.

На парижской улице – расслабленность даже в торопливости.

Гармонично организованное пространство задаёт ритм, и люди оказываются совсем неплохими танцорами. Стеклянные стены кафе, столики на тротуаре, кто-то шарф закидывает за плечо, кто-то смеётся, наклоняется, садится, закуривает, достаёт книжку или компьютер. Над самой водой на нижних набережных всегда какой-то народ – сидят свесив ноги, или по-турецки – когда смотришь сверху, почти бумажные вырезные силуэты.

А ведь уродливое в городской жизни так часто связано с безобразием пространства. Нисколько не удивительно, что драки случаются в гадких многоэтажных тупых в одинаковой скученной нечистоте пригородах или на вокзалах. Безнадёжное пространство кроит под себя. Впервые я это почувствовала на станции Металлострой среди стоящих на просвистанном плоском пустыре одинаковых потрескавшихся грязных высоток.

Конечно, можно извлекать и из этих многоэтажек музыку, но это уже не всем доступный высший пилотаж.

Папа Саши Яновской говорит, что если б он мог каждому ребёнку давать утром стакан молока, дети бы так не болели. Что ж – не у такой уж крошечной части человечества эта мечта исполнилась. А что было бы, если б каждому в детстве доставалось немного доброжелательного и гармоничного пространства?

<