Огромная гугутка запуталась в густой липовой листве. Со шелестом, с хлопаньем крыльев наконец-то выбралась из глубины дерева наружу.

А я смотрела на неё сверху в окно, пока студенты решали задачу. Вот и магнолии совсем отцвели, и нарциссы, водившие хороводы вокруг толстых липовых ног (скрыл-скрыл - на липовой ноге, на берёзовой клюке), пригнулись к земле - засохшие сгорбленные старцы.

Машка, изучавшая определитель птиц, узнала из него, что птицы, которых мы принимали за ястребов, - это луни. Их очень много в Бургундии, парят над одуванчиками и нарциссами, посверкивая светлыми пятнами на крыльях.

Один сидел на дорожном столбике у дороги, больше похожей на тропинку. Только нашей нерасторопностью можно объяснить то, что мы его не сфотографировали.

Встрёпанный-рыжеватый-коричневатый-со светлыми пятнами. И клюв кривой и сильный.

А я вот думала, что седой как лунь - это совсем седой, белый-белый. Представляла себе кого-то нестарого, крепкого, загорелого и белоголового.

А увидишь луня и поймёшь - не белоголовый, а скорее пегий, но крепкий и нестарый.

Вспомнила какой-то рассказ Бабеля (может быть, "Ги де Мопассан"?), в котором мальчика стыдят - он не знает, как какое дерево называется, а ещё писателем хочет стать...

Глупо как, что в школе, в младших классах, не учат окликать по имени птиц, зверей и деревья. Какой радостный был бы предмет. А в мае учиться надо в лесу. Одна моя знакомая, которая была на первом курсе в 68 в Ницце, рассказывала, как доски вытаскивали на улицу, и слушали лекции по математике, сидя на траве.

Ох, надо бы и нам!