Я ни о чём
Вчера утром, у светофора подняв глаза от книжки, я увидела в окне буфет, старинные часы с маятником, лампу на цепи и мальчика, который, наверно, готовил себе завтрак - стоял над плитой и ждал, пока сварится кофе.

Буфет был у бабушки, там стояли огромные бокалы, которые звали у нас царскими, доставшиеся бабушкиной сестре от любовника, удравшего от революции в Швецию. Буфет, который Бродский назвал Нотр Дам де Пари, стоял, как говорят, у Татьяны Григорьевны Гнедич - переводчицы байроновского Дон Жуана и васькиной любимой учительницы, если можно так назвать руководительницу их переводческого семинара. Лагерный муж её Егорий хранил там водку - в левой башне.

А знакомых часов с боем у меня не было. Хотя, стоп, были - в комнате в коммуналке на этаж ниже нашей - у Шарлотты Ивановны - бабушки моей подруги Тани Ванюшиной. К ним мы ходили смотреть в стареньком телевизоре фигурное катанье - изображение дрожало и периодически сменялось полосами - однако мы знали всех важных фигуристов и болели за изящного француза Патрика Пера, который так и не стал чемпионом мира.

Часы, буфет - чужая жизнь. Мотаются нитки на клубок и качели взлетают. Однажды во Флориде мы кормили гостей кальмарами во фритюре - и пламя взметнулось над плитой почти до потолка. А по утрам иногда пекли круассаны, Джейк пёк, в поощрение мне. Но причём тут буфет?

А вечером вчера я шла мимо вишни, сияющей синими рождественскими лампочками, я с этой вишней знакома - она весной одной из первых расцветает. По четвергам почти под ней по вечерам рыночек - корсиканцы в щеголеватых заломленных шляпах угощали старушку-покупательницу ореховым ликёром.

И облако над крышами было снежной горой, как на закате светилась его верхушка - это поднималась из-за него луна - круглая огромная, но не из гамбургского сыра - может быть, из матового голубовато-белого стекла, и былинок, кажется, и вправду на ней не росло.

Дома я решила проверить, как поживают засоленные две недели назад рыжики, и сжевав хрусткую ножку, вдруг поняла, что рыжики - родственники устрицам - вкус рыжиков - вкус леса, вкус устриц - вкус моря. Не знаю я других запахов, которые так полно выражали бы что-то более общее, несъедобное.

Пахнущее коровой и тёплой травой молоко, яблоки, пахнущие осенью и печалью, помидоры - жарким летом и радостью - это прямые символы, а рыжики и устрицы - вроде как вторичные.

Живая еда - как живая вода...