В предзакатном свете течёт расплавленная красная дорога между пробковых дубов. Гаснет, только верхушки сосен на холме горят зелёным пламенем. Потом луна в чёрной сосновой прорези подхватывает – огромным фонарём, светящим ночью в раскрытую дверь – как каждый август.

Вчера был ветер, и над розовыми камнями мы проносились в клубящихся бурунах, – хлебнув воды в трубку, вертели выскочившими на воздух головами, впериваясь взглядом в скальные нагромождения, заросшие нечёсаной зеленью, в которой не угадывалась береговая тропа.

Так плывёшь час, два, – в неочеловеченном мире – в наложенном маской с трубкой одиночестве – только шум в ушах, да знание, что когда-нибудь повернёшь обратно и доплывёшь до человятника в пляжной полосе прибоя – в голубой воде над серебряным волнистым песком.

Мимо нас промчался катер, развозящий мороженое, – мальчишка за рулём, а на палубе девчонка почти плясала и радостно пела. Мы помахали друг другу, – почему бы не кинуть мороженое прямо в волны?

Потом на пляже, мокрые и холодные, мы купили эскимо с тележки по середину колёс в воде и лизали эскимо по колено в мелких прозрачных волнах.

Физическая примитивная радость тут хлещет через край – стоишь ли под душем, глядя на блёстки на мокрой дорожке, или в рыночный день жадно хватаешь помидоры весом каждый чуть не по килограмму, набивая ими громадный ящик.

Глупеешь от этого заливающего пронизывающего света – мычишь что-то такое себе под нос, – почему я не лужайка, почему я не художник, ведь чего-то ты этому свету должен, чем-то обязан – а как отдать, коли ни фига не умеешь!