- И в заключение я хотел бы обратиться к России, какой Вы видите ее судьбу?

- Россия, как видно, в настоящее время является не субъектом, а скорее объектом, причем сразу нескольких стратегических проектных комплексов, в том числе закрытых.

Более или менее просматривается американский проект, который выстраивающий вторую, 'дополнительную' Европу. Есть Европа, которую мы понимаем как традиционную, Западную, тяготеющую последнее время к конструкции Евросоюза. Ее целостность возрождалась одновременно с муками объединения Германии, которое отнюдь не всем было по душе. Сейчас, однако, складывается также 'другая Европа', хотя и тесно сопряженная, сочлененная с первой, создаваемая из Балтии, Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы. Она оказывается неким стратегическим балансом по отношению к Европе прежней, 'западной'. Иначе говоря, как и в советское время, существует все-таки две ипостаси европейского континента. Россия и все постсоветское пространство постепенно встраиваются в этот генеральный проект. Вопрос в том, - каким образом они туда встраиваются. То есть поток 'бархатных' революций, формирующий субстанцию 'другой Европы', - в сущности, Европы проамериканской - прочерчивает этот вектор, в конечном счете, непосредственно до Китая. В рамках данного проекта американцы не заинтересованы в распаде России.

В многомерном (скорее многомерном, нежели многополярном) политическом контексте присутствует и собственно европейский (западноевропейский) проект со своими специфическими темами и вариациями на предмет стратегических и конъюнктурных союзников, не всегда, правда, выставляемых напоказ. Но, прежде всего, это очевидный союз 'кузена' с Америкой, порой кажущийся чересчур пресным, хотя атлантическое союзничество сплошь усеяно подводными камнями. Однако помимо подобной, наполненной подковерной борьбой очевидности, есть и другие направления проектной деятельности, среди которых и несколько раз рассматривавшаяся возможность союза с Россией на той или иной основе. Или складывающиеся особые отношения с пространством ислама, либо более изощренный и одновременно прагматичный вариант - развивающаяся система координаций, далеко идущих связей с мусульманской диаспорой.

Кроме того, мы подчас забываем о политической онтологии, столь различной даже внутри на первый взгляд генетически близких культур. У тех же Соединенных Штатов принципы перманентной революции, строительства нового мира, утверждения иного мирового порядка, мессианизм заложены в основах политической и правовой культуры. 'Наша страна со всеми ее институтами принадлежит народу, населяющему ее. Если народу надоест существующее правительство, он может воспользоваться своим конституционным правом и изменить его политику, или использовать свое революционное право, чтобы заменить часть министров, или даже полностью сместить правительство', - эти слова принадлежат американскому президенту Аврааму Линкольну. Именно на подобной философии строится сейчас Америкой идейный и политический каркас 'глобальной демократической революции', включающий тезис о естественном праве народов на свержение тираний. Схожие принципы можно найти и в 'Декларации независимости США': ':когда длинный ряд злоупотреблений и насилий: свидетельствует о коварном замысле вынудить народ смириться с неограниченным деспотизмом, свержение такого правительства и создание новых гарантий безопасности на будущее становится правом и обязанностью народа'.

Вудро Вильсон, американский президент-провидец, еще в начале прошлого столетия открыто провозглашал пришествие (причем, не вполне добровольное) нового мирового порядка: 'Нынешний век: является веком, отвергающим стандарты национального эгоизма, ранее правившего сообществами наций, и требует, чтобы они дали дорогу новому порядку вещей:' Он обозначал цели мировой политики в выражениях, которые звучат для нас, современников Ирака, Афганистана, Балкан и всевозможных 'разноцветных революций', вполне привычно и даже слегка банально. Но эти же слова в свое время потрясали и шокировали современников. Так, 4 июля 1918 года Вильсон призвал к 'уничтожению любой деспотической державы, где бы та ни находилась, которая могла бы самостоятельно, тайно и по собственному усмотрению нарушать мир во всем мире, а если таковая в настоящее время не может быть уничтожена, то она, по крайней мере, должна быть приведена в состояние полнейшего бессилия'. И еще один знаменательный его тезис: 'Мы не ограничиваем нашу горячую приверженность принципам личной свободы и беспрепятственного развития лишь теми событиями и переменами в международных делах, которые имеют отношение исключительно к нам. Мы испытываем эти чувства всегда, когда имеется народ, пытающийся пройти по трудному пути независимости и справедливости'.

Другое проектное древо - по-своему альтернативно предыдущему. Китай в настоящий момент беспокоит энергетическая проблема, ибо он хотя и высокотехнологичная, но все же промышленно-индустриальная держава. Пекин опасается энергетического эмбарго, которое в мягких формах постепенно формируется вокруг него: высокие цены на нефть, проблематичность планируемых и трудности, испытываемые уже строящимися нефтепроводами. Помните, перед посадкой Ходорковского шел спор о конечном пункте российского нефтепровода - Дацен или Находка. ЮКОС, кстати, выступал тогда за китайское направление. Проблемы, к примеру, возникают сейчас вокруг казахской 'нитки', которую тянут на Китай. В ответ КНР создает тридцать атомных блоков по гигаватту каждый, несколько сот миллиардов долларов вкладывает в гидро-электро энергетику. Китай выстраивает свою стратегию, но в стилистике мягких действий. Тут скорее, нужно говорить не о российской политике в отношении Китая, а планах Китая по обустройству своей стратегической безопасности. Сейчас он установил хорошие отношения с Индией, урегулировал ряд серьезных приграничных проблем. (Но у Индии, отмечу для полноты картины, есть и совершенно другие версии стратегического партнерства.) Определенная группа российской элиты ориентируется на китайское направление, рассчитывая на определенные гарантии, прежде всего, своим финансовым капиталам. Кроме того, Восточная Сибирь и Дальний Восток через некоторое время станут не вполне жизнеспособными, их надо будет заселять. Но заселять будут через китайские иммиграционные пункты, и в Россию переместится некоторая часть китайского образованного класса.

Следующий куст сценариев, связывает предыдущие пучки проектов через проблему Центральной Азии и Синьцзян-Уйгурского направления. Наверное, следует упомянуть о проблеме Поволжья и Южного Урала, а также о стратегических аранжировках гипотетичного коридора Юг-Север. Для Америки было бы соблазнительным объединить исламский и российский вектор, чтобы в той или иной форме потеснить стратегического оппонента - Китай. Но с другой стороны, возможен парадоксальный на первый взгляд союз Китая и ислама оппозиционный по отношению к США. И быть может еще более парадоксальный вариант стратегического взаимодействия Соединенных Штатов и КНР. Или Евросоюза и Китая против 'глобального, неважно пещерного или высокоиндустриального, варварства'. К тому же Америка давно не едина, ее элита сейчас в значительной мере расколота, а будущее связано с серьезными социальными и демографическими изменениями.

При этом за рамкой рассмотрения остались не раз, хотя и вскользь, упомянутые в ходе разговора, но, наверное, так и не ставшие от этого более внятными влиятельные организованности старых, глобальных и новых, только нарождающихся 'диаспор' и других масштабных кланов:

Все это - тот кипящий бульон, в котором варится Россия. В критический момент своей истории страна оказалась лишена не только политической субъектности. Нет у нее в XXI веке ни долгосрочного политического замысла (лишь колоссальное 'лернейское' болото национальных и транснациональных интриг), ни реальных центров стратегического планирования, ни соответствующих компетентных кадров. Политические институты вырождаются. Партийные превратились в ожившую карикатуру.

И что, может быть, даже важнее: нет у России-РФ своего внятного, адекватного времени, ни национального, ни имперского, ни иного, устремленного в будущее, либо трезво оценивающего настоящее, языка. Лишь ставшие нормой дежурные, картонные фразы, канцеляризмы, нечленораздельность, вызывающая хохот, меняющиеся на ходу 'благие намерения', демагогия, болтовня, кривляние (как сказал бы Достоевский 'познавшее и принявшее мiр братство во грехе, пороке и убожестве'), поскольку у люмпен-элиты напрочь отсутствует непременная основа связной, заставляющей затихать зал и вызывать подъем чувств в народе государственной речи - политическая философия, нравственное чувство, мировоззрение, метафизика.

- Получается, что в любом случае Россию ожидает растворение?

- Я приведу несколько резких высказываний последнего времени. Одна влиятельная английская дама как-то сказала: 'Россия умерла, и с этим фактом необходимо считаться'. Другой американский деятель несколько лет назад заявил: 'Пришла пора подумать о мире без России'. Впрочем, еще славянофилы и близкие к ним по духу мыслители говорили, что мир без России вполне возможен, будущность страны никем не гарантирована, кроме людей, ее населяющих, так что в один не слишком прекрасный день Россия может превратиться 'в жалкую часть какой-нибудь серой, безбожной и бездушной федеральной мерзости'.

Знаете, при всех маразмах советской системы примитивные и маловнятные выступления партийного генсека начинались с раздела 'О стратегическом положении страны в мире' или чего-то подобного. Сегодня стратегическими задачами России стали в основном 'догонялки' Португалии и удвоение ВВП, что по-своему напоминает те же 'социалистические обязательства'. Правда в последнее время вопрос о Португалии, кажется, закрыли. Наверное, заканчивать беседу придется все же тем, с чего начинался разговор: с проблемы интеллектуальной и моральной реформации правящего класса. Насколько это реально - судите сами.