Тот факт, что Бог является субъектом истории, представляется очевидным любому, кто придерживается теоцентрического мировоззрения. А вот дальше начинаются разногласия. Является ли Бог единственным подлинным субъектом истории, как то предполагают сторонники идеи полного предопределения? Или же Бог самый могущественный, но не единственный ее субъект, как понимают дело те, кто предполагает частичную или полную свободу сотворенных существ. Находится ли история в центре божественного «интереса» и божественной «практики», как это несомненно для тех, кто верит в единственность нашего мира и уникальное место человека? Или же наша незначительная история находится где-то на периферии мироздания? Наконец, вмешивается ли Бог в историю непосредственно? Или для Него, как для «абсолютно Иного», соприкосновение с тварным и человеческим закрыто, и божественное действие в истории ограничено посредниками? Из ответов на эти и другие вопросы, подобно мозаике, складывается та часть религиозного и просто теистического мировоззрения, которую можно назвать теоисторической.

Заниматься сравнительным анализом различных теоисторических концепций – занятие долгое и непродуктивное, поскольку каждая из них сама по себе достойна масштабного описания и формирует совершенно специфичное религиозное и цивилизационное пространство. Лучше взять то, что нам близко, и то, что для нас актуально, – теоисторическую концепцию Православия, точнее, еще уже – русского Православия. Поскольку православный взгляд на Историю из России столь же специфичен, как такой взгляд из Сербии, Грузии или Византии.

Религия Истории

Христианство – религия ультраисторическая. История и осуществление в ней спасения человека признается здесь главным делом, главным посюсторонним «смыслом» Бога. Откровение, Воплощение, Крестные страдания, Смерть, Воскресение, обожение человека и отделение святых от грешных при Кончине мира объединяются здесь в единое «домостроительство спасения», осуществляемое Богом. Более того, Христианство отказывает Богу в сомнительной привилегии быть единственным субъектом истории и в еще более сомнительной привилегии не копаться в ее «грязи». Напротив, радикальным новшеством Христианства в истории религиозной мысли стал принцип совпадения «священного» и «мирского» в человеческой истории.

Человеческому разуму, прежде всего античному, привыкшему к мифам и их аллегорическому истолкованию, казалось абсурдом, что некое божественное, священное содержание можно найти в пересчете верблюдов Авраама, в интимных приключениях царя Давида или в авантюре раба Онисима, бежавшего от Филимона и возвращенного ему крестившим раба Апостолом Павлом. Образованнейший ритор, блаженный Августин признается, что при первом прочтении Библия представлялась ему собранием низких речей о недостойных Бога предметах. Августин увлекся манихейством и обратился к Христианству лишь тогда, когда узнал об «аллегорическом истолковании» Писания, позволявшем истолковывать реальные события священной истории как отвлеченный нравственный урок.

Однако аллегоризм так никогда и не стал ни единственным, ни главным способом истолкования. Христианство признавало и признает священный смысл именно за теми историческими событиями, которые столь малосимпатично для некоторых смотрятся в пересказе. Бог не отказывает человеку в праве творить историю через человеческое, в том числе и через человеческую слабость, греховность и страстность, лишь постепенно, если будет дозволено так выразиться, увеличивая «дозу» благодати, которая чем дальше, тем больше освещает священные страницы своим светом. Бог вмешивается в историю самым непосредственным образом, «своими руками». Никакой непроходимой стены между Ним и миром нет. Поскольку Он творит историю для того, чтобы не было никакой стены между миром и Ним. Ради этой последней цели Он свергает царей, возносит и уничтожает царства, покровительствует дворцовым интригам и идеологическим спорам, поддерживает в войнах одну из сторон и наносит урон другим. Если, опять же, немного утрировать по языку, но не по смыслу, берется и за «заказные убийства». Я имею в виду житийное предание об уничтожении знаменитого врага Христианства Юлиана Отступника по молитве св. Василия Великого и рукой св. мученика Меркурия (потусторонней, а не посюсторонней рукой – ибо мученик пострадал за многие годы до рождения Юлиана).

От священной истории к агиополитике

Библия и являющаяся, в историческом смысле, ее продолжением многотомная книга Житий Святых – совершенно политизированы. В них минимум отвлеченной морали, философии или метафизики. И даже само явление Бога во плоти, о котором рассказывают Евангелия, немедленно оказывается средоточием политических событий и интриг – кесарева перепись, страх Ирода перед неизвестным «претендентом на трон», борьба партий в Иудее, надежды на то, что Мессия возглавит восстание, арест Иисуса и взаимные интриги Синедриона и Пилата, убийство Того, Кто «не оправдал» политических ожиданий. И далее продолжение той же напряженной политики через Деяния Апостолов и до Апокалипсиса, где вновь, наряду с отвлеченными символами, говорится о войнах, царствах, глобальном политическом порядке антихриста и последней битве.

Бог на протяжении всей человеческой истории постоянно вступает в те или иные политические отношения и принимает политические решения, которые исполняет либо непосредственно, либо через своих посланцев – ангелов и святых. Святые при этом являются не столько «слугами», сколько сотрудниками Бога, причем это сотрудничество начинается еще в земной жизни и продолжается после отшествия. Здесь надо специально еще раз напомнить ту истину Христианства, которую часто забывают даже и сами христиане – цель жизни христианина не «попасть в рай», а соединиться с Богом во Христе. «Бог вочеловечился, чтобы мы обожились», – учил св. Афанасий Великий и с ним и другие святые отцы.

«Рай» – это не столько некое запредельное место, сколько состояние соединившейся с Богом, смогшей принять Его в Себя души. И при этом соединении человеческое не уничтожается, а стало быть, кстати, не уничтожается историческое и политическое. Святой может сражаться, делать тот или иной жизненный и политический выбор, умирать за Христа и вновь вступать в бой из иного мира и иного плана бытия.

Чтобы не быть голословными, вспомним подробнее житие святого мученика Меркурия Кесарийского, раз уж мы его упомянули. Святой великомученик Меркурий, скиф по происхождению, служил воином в римской армии. Императоры Декий (249–251) и Валериан (253–259) издали закон, повелевавший римским гражданам поклоняться языческим богам и осуждавший на смерть христиан. В это время на Римскую империю напали варвары. В одном из сражений святому Меркурию явился Ангел и подал ему меч со словами: «Не бойся, смело иди на врагов. Когда победишь, не забудь Господа Бога твоего». С этим мечом святой воин прошел сквозь варварские полчища, уничтожил множество врагов и убил самого царя варваров, обеспечив победу римлянам. Благодарный император щедро наградил святого Меркурия за храбрость и сделал его военачальником. Воину вновь явился Ангел Господень, напоминая ему, Кем была дарована победа. Меркурий крестился и отказался участвовать в торжественном жертвоприношении языческим богам. Открыто назвав себя христианином, Меркурий бросил к ногам императора воинский пояс и мантию и отказался от всех почестей. Великомученика обезглавили в Кесарии Каппадокийской.

Уже по смерти своей воин Христов, соединившийся с Церковью Небесной, сослужил воинскую службу на благо Церкви земной. По молитве святителя Василия Великого перед иконой Пресвятой Богородицы об освобождении христиан от гонителя христианской веры Юлиана Отступника (361–363) пресвятая Богородица послала Меркурия на помощь. Образ святого великомученика Меркурия, изображенный на иконе рядом с образом Пречистой Богородицы, стал невидимым, а затем вновь показался с окровавленным копьем. В этот самый момент Юлиан Отступник был пронзен на Персидской войне копьем неизвестного воина, тотчас ставшего невидимым. Юлиан, умирая, воскликнул: «Ты победил, Галилеянин!»

Особенность христианского взгляда на мир, историю и политику состоит в том, что христианин не удивится этому рассказу и не соблазнится им. Церковь Воинствующая соединяет в себе и тех, кто сражается на земле, и тех, кто торжествует, но продолжает сражение на Небесах. История творится словом и делом святых. А политика в той ее части, которая соприкасается с проявленным действием Бога и святых, становится священной политикой. Чтобы еще больше заострить сказанное, чтобы показать, что речь идет не об отвлеченных символах и легендах, а о конкретной политической практике Бога на земле, формирующей Историю, имеет смысл ввести термин агиополитика.

Подобно тому, как геополитика претендует на то, чтобы обобщить опыт влияния фактора земли и географии на политику, так агиополитика берется за объяснение той же политики с другого конца. Ее задача – понять политическое через сакральное и увидеть место (чаще всего решающее) сакрального в политическом.

Агиополитика заключает в себе размышление и о непосредственном влиянии Бога на историю, и о божественном влиянии через святых, и об историческом, передающемся человеческими средствами влиянии святых в истории, и о влиянии священных предметов и символов – чудотворных икон и реликвий, святых мощей, просто священных изображений. Но в практике Православной Церкви преобладало не столько агиополитическое размышление, которое, как и всякое излишнее теоретизирование над очевидными вещами, было сведено к минимуму. Преобладала агиополитическая технология. То есть знание, через какую икону обращаться к Пресвятой Богородице о том или ином заступничестве. Какие действия необходимо совершить, чтобы оградить город от врагов. Какому святому молиться в том или ином случае. Все то, что позднее, еще даже в формально Православной России, а еще раньше – в остальном мире, было признано суеверием. Как, кстати, и многое другое в церковной жизни, чего «теоретизирующим» не по уму христианам попросту было не понять.

Агиополитика России

В той истории России, которая представлена не морализаторством первых историков и не экономоцентризмом недавнего прошлого, а в той, что заключена в летописях и житиях, агиополитический фактор введен в число решающих в истории. Даже «борец с суевериями» Петр Великий и тот придавал огромное значение таким агиополитическим актам, как перенос мощей св. Александра Невского из Владимира в Петербург, что означало переоснование столицы России на новом месте и передачу благодати, связанной с одним из родоначальников Русского государства, из Владимира непосредственно в Петербург, минуя Москву. Даже Сталин, если верить устойчивому церковному преданию, не только примирился с Русской Церковью в политическом плане, но и предпринял ряд агиополитических действий, которые способствовали победе. Что уж говорить о временах более древних.

Вся история допетровской России проникнута агиополитикой и построена на ней. Решающие победы одерживаются благодаря вмешательству пребывающих на небесах святых. Существенные политические акты, например, перемещения государственных центров, также связаны с переносом икон и святынь. А на знаменитой иконе Симона Ушакова «Похвала Владимирской Божией Матери», чаще называемой, что характерно, «насаждение древа Государства Российского», строительство государства представлено в образах его святых и почитаемых Церковью строителей. Постепенно русская агиополитика приобретает строгую и стройную систему. В ней предусмотрена Божественная защита и от внешних напастей, и от внутренних раздоров, и от военной угрозы с различных направлений. Кстати, интересный факт: на Руси понимали различие между покровительством от нашествий с Востока – Владимирской иконой – и покровительством от западной угрозы – Казанской иконой, сейчас память об этом утрачена. Так что в 1993 году ко Владимирской попытались обратиться совершенно «не по поводу», для умирения внутренних раздоров. Маленькая гражданская война в Москве началась через несколько часов после молебна, и это послужило немалым соблазном для верующих.

Казанская икона была явлена православной России в Казани, когда главной внешнеполитической угрозой для русского мира стала угроза с Запада. Эта чудотворная икона традиционно являлась защитницей Русского государства от смуты и внешней опасности – широко известна ее роль в умиротворении Смуты начала XVII века. Не так широко известен факт, что именно к Казанской обращался Петр Великий накануне Полтавской баталии. Именно этой иконе был посвящен Казанский собор в Петербурге, в котором традиционно молились русские цари перед военными походами, и где молился о победе над французами Кутузов. Первая победа русских войск над Наполеоном была также одержана 22 октября (ст. ст.) 1812 года под Вязьмой. В 1904 году Чудотворная икона была похищена из Казанского собора в Москве, и именно эта агиополитическая катастрофа стала прологом к новой русской смуте – поражению в войне с Японией, первой русской революции, а затем и крушению императорской России.

Возрождение многих традиций русской государственности, связанное с Великой Отечественной войной, также проходит под покровительством Казанской иконы – Богородица является митрополиту гор Ливанских Илии и велит ему передать в Россию, что о спасении страны необходимо молиться образам Казанской иконы, хранящимся в Богоявленском соборе в Москве и во Владимирском соборе в Ленинграде. Митрополит Илия сумел довести волю Богородицы до самого Сталина, который отнесся к пророчеству со всей серьезностью – в обеих столицах состоялись не только молебны, но и крестные ходы с иконой, немыслимые до войны. Контрнаступление советских войск под Сталинградом также началось после молебнов перед Казанской иконой. 4 ноября 1943 года, опять же – на «Казанскую», советские войска вышли на окраины Киева и через два дня овладели городом.

Интересно, что именно с обращения к Казанской иконе началось первое пробуждение интереса к агиополитике у российских властей после длительного религиозного и смыслового обморока, продлившегося почти столетие. Возрождение общегосударственного празднования Казанской под именем «дня народного единства» (уместней говорить о «национальном единстве») было первым уместным и грамотным обращением к агиополитике уже за неизвестно сколько лет.

И все же вместе с самой государственностью агиополитика находится в современной России в забвении. А вместе с этим и само государство лишено сколько-нибудь прочных трансцендентных оснований, поскольку креститься перед иконами и телекамерами – это, мягко говоря, не все, что нужно, чтобы призвать Божие благословение на власть. Трагикомично выглядит картина, когда на сегодняшней Красной площади на ГУМе укреплено изображение Спасителя, а на Спасских, Никольских и Троицких воротах Кремля зияют пустотой ниши от тех икон, в честь которых ворота и названы.

Сегодня Россия нуждается в возвращении понимания агиополитики и ее серьезном применении в просто политике. Это необходимо для элементарного выживания государства и нации. По той простой причине, что в современной политике России для Бога как Господа Истории оставляется непозволительно мало места. Не допуская к себе Его соработников и слуг, мы не допускаем и Его Самого. А Он отвечает скорбным гневом, который временами настолько явен и ощутим, что только совсем уж секуляризованное сознание этого не замечает.

Причина изгнания агиополитики, вытеснения ее в область «традиций» или «суеверий» вполне понятна. Это начатая протестантизмом секуляризация европейского сознания. Протестантизм предполагал обращение к Богу «без посредников», «помимо истории» и «вне политики» (хотя сам и стал причиной многовековых политических раздоров). Радикальный протестантизм и вовсе склонился к пониманию Бога как единственного субъекта истории, предопределяющего ее ход. И, соответственно, все другие субъекты от святых до простых грешных людей были вышиблены «за пределы площадки».

Народ как теоисторический субъект

Впрочем, в протестантских странах отказ от агиополитики был компенсирован искренней и глубокой верой в божественное призвание и божественное предназначение протестантских народов: английского, немецкого, шведского, американского. Тот «национальный» мессианизм, который некоторые публицисты так склонны приписывать русским, на самом деле более характерен как раз для протестантов. Католики делают скорее акцент на «католической нации» в сочетании с католическим государством.

Эта черта не случайна, и ее, строго говоря, нельзя назвать ошибочной или еретической. В теоисторической картине мира народы являются важнейшими историческими субъектами. Если вновь обратиться к Ветхому Завету, то в его изложении народы являются важнейшими историческими деятелями, большей частью более значимыми, чем отдельные люди. Не человек на человека идет войной, а народ на народ, сталкиваются не государства и не цари, а именно народы, перечисления которых занимают в Библии немало места. Эта субъективация народов в священной истории связана, в частности, с верой в их охранительную роль в мире после Вавилонского столпотворения. Национальное своеобразие выступает как способ предохранения против всеобщего совращения во грех. И грех, и добродетель, и богопочитание, и нечестие локализуются в конкретных человеческих сообществах. И в некоторых из этих сообществ концентрация негативного оказывается настолько значительной, что то же Писание открытым текстом благословляет их геноцид. Страшная идея геноцида – ветхозаветная историческая идея, недолжным образом перенесенная в новозаветные времена. Но в рамках этого мировоззрения и миропорядка и благословение может быть послано отдельному, избранному народу, который и несет его в себе, несмотря даже на посланные нечестия.

Новый Завет в христианской перспективе не отбирает у народов места в качестве субъектов истории, но передает первенство Новому Израилю, новому многонародному народу – Церкви. Именно к ней и в нее призываются новые народы, которым уже в уникальном благословении «сверху» отказывается. Но им не отказывается в другом – в праве на приобретение своего благословения «снизу». И национальное сознание России в тот период, когда Православие находилось в центре русской жизни, было не мессианским, а скорее духовно-соревновательным. Сверхзадачей была «Святая Русь» как совокупность русских святых, которые на Небе, у Бога создали бы продолжение Руси земной. В России все было прошито ощущением тесной близости к Небу, но не в виде мессианского призвания, а в виде конкретного родства и свойства со святыми, идущей от них исторической традиции, стремлением подражать им. «Национальный проект» России находился далеко от идеи «национального мессианизма» и намного ближе к идее национального восхождения ввысь, к охвату всей нации одной идеей и одним стремлением.

Еще интересней с другой теоисторической идеей – идеей «Третьего Рима». И здесь речь идет не столько о назначении миссии «сверху», сколько о восхищении этой миссии ввиду исчезновения или недостоинства иных конкурентов. Знаменитая формула «два Рима падоша, третий стоит, а четвертому не бывать» – это прежде всего признание банкротства других претендентов на миссию Православной Империи, что было во времена Филофея исторической правдой. Логика русского религиозного сознания создавалась не через принцип «нас избрал Бог, а потому мы лучшие», а скорее через обратный – «мы преуспели в исполнении заповедей Божиих и приняли на себя миссию, к которой Бог призвал многие народы». И здесь в русском сознании преобладает мотив достижения, а не избрания. Русские как народ приобретают свою историческую субъектность не через идею «богоизбранности» и даже не через идею «народа-богоносца». Основной мотив русской национально-религиозной мысли – это мотив богостяжания.

При этом Россия, несомненно, сделала себя неотменяемой религиозной ценностью Православия. Такой же, как Иерусалим или Афон. Здесь было слишком много святых. Здесь все освящено, а потому Россия в своей священной составляющей уже есть такой же предмет православного почитания, как и иные святыни. Здесь не идея старшего, который распоряжается всеми со своей высоты. А напротив – идея старшего, который становится младшим. И пушкинский «русский Бог» – это не Бог, Который то и делает, что печется о России, а тот Бог, Который привлечен к русским делам активностью самих русских, молитвой, просьбами о помощи, деяниями святых. Русские сами вовлекают Бога в попечение о себе.

И в этом еще одна особенность Бога как субъекта истории. Он может избирать другие субъекты, истории, чтобы назначить им особое задание и призвание. Но может и Сам быть привлечен подвигом, верой и молитвою сынов того или иного народа, чтобы принять в его делах самое активное участие, создать именно здесь точку особого напряжения истории. Россия долгие столетия умела привлекать к себе Божественное внимание (это слово, конечно, антропоморфизм по отношению к Богу) и полагаться на него. По мере же утраты этой способности сама она превращается из субъекта в объект. Причем не объект Божественного внимания, которое не привлечено, а в объект работы совсем других субъектов истории, с которыми лучше бы на одной дороге не встречаться.

Впрочем, полная «объективация» России, если верить многим пророчествам, не совершится и до самого Страшного суда. Но субъектность и активность России в теоисторическом времени достигаются лишь благодаря сознательному усилию самой России.