|
|
Пишет nilogov (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} nilogov)@ 2008-09-11 00:53:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
ДЕКЛАРАЦИЯ ПРАВ ПОСТЧЕЛОВЕКА
СЕГОДНЯ В "ЭКСЛИБРИСЕ" ВЫШЛА МОЯ ФИЛОСОФСКАЯ ПОЛОСА В НОВОМ ФОРМАТЕ, ВКЛЮЧАЮЩЕМ РУБРИКУ ИНТЕРВЬЮ ДЛЯ ПРОЕКТА "СОВРЕМЕННАЯ РУССКАЯ ФИЛОСОФИЯ"
Алексей Нилогов
Исподлобья
Декларация прав постчеловека
После того как метафора «Бог мёртв» (подпись: Ницше) сменилась парафразой «Ницше мёртв» (подпись: Бог), возник вакуум метафорических смертей. Современная философия представляет собой сплошной погост, на котором уже не осталось места для кандидатов в покойники. По версии Ницше, именно самый безобразный человек убил Бога, отомстив свидетелю, который всегда и насквозь видел его. Имя того, кто убил самого безобразного человека, – Фуко. Не исключено, что такое ритуальное философское убийство связано с проблемой самозванства, а если говорить неполиткорректно – самоназванства. Смысл смерти homo sapiens, несмотря на очевидную биологическую подоплёку, означает закат эволюционизма человеческой природы, а в худшем случае – потерю паритета между онто- и филогенезом, когда организм в процессе своего индивидуального развития в сокращённом виде повторяет историческое развитие организмов.
Изменения, происходящие в мире, столь стремительны, что возникает подозрение в постоянстве природы человека с явным религиозным контекстом. Правда, рост продолжительности жизни может говорить об обратном, но, с другой стороны, это тот случай, когда количество не переходит в качество. Некоторые связывают антропологическую революцию с обретением подобия бессмертия, рассуждая в постчеловеческой парадигме с элементами киборгизации. Другие – с духовными практиками на уровне измененных состояний сознания. Антропологическая граница стала виртуальной, уравняв в бесправии всех против всех, а также сняв монополию на понимание человека в качестве невозможного. Парадокс состоит в том, что, будучи невозможным, человек может стать самим собой только тогда, когда преодолевает свою самость, растождествляясь с самим собой.
Разрабатывая «Декларацию прав постчеловека», не стоит забывать, что в истории философии был прецедент проекта «Декларации прав природы», предложенный русским ницшеанцем Фёдором Куклярским (1870-1923), в которой человечеству отводилась роль жертвоприношения во имя природы.
http://exlibris.ng.ru/koncep/2008-0
Михаил Богатов
Онтология-в-себе
Новая редакция одиннадцатого тезиса о Фейербахе
Что есть онтология? Прежде чем броситься в стихию ответа на этот вопрос (броситься в стихию вопроса не так-то просто), мы должны определиться с самим этим нашим мы, с самим мы нас самих. Онтология сама по себе, а мы сами по себе – не выходит. Онтология сама по нам, даже если мы – сами по себе. Просто это такая непростая онтология.
Перед нами здесь – знаменитый одиннадцатый тезис Маркса о Фейербахе: «Философы лишь различным образом объясняли мир, задача же в том, чтобы его изменить». Придётся сразу отказаться от мягкого и толерантного рассмотрения этого тезиса; отныне он может выглядеть и выглядит только так: те, кто не видят того, что философия различным образом изменяла мир, никогда не смогут его объяснить. Это уже не Маркс, но иначе не получится. Иначе: философия на службе у нефилософии; и уже совершенно неважно, кто или что скрывается здесь за этим самым нефилософским «не». Это просто неинтересно, то есть невнутрибытийственно.
Баррикады, хлеб и зрелища чужды учению о бытии. С. Дали. "Загадка Гитлера". 1937. Национальный музей королевы Софии, Мадрид
Тем самым мы проясняет себя нам в качестве тех, кто уже не может тешить себя надеждой на то, что вместо занятий философией станет ею самой. Иначе, кроме как через праздное освобождение в неторопливых учёных беседах, онтология не случится; баррикады, хлеб и зрелища чужды учению о бытии. Отвлечение на последние одаряет иллюзорной надеждой на то, что само бытие и есть это всё: баррикады, хлеб и зрелища. Но отвлечение, не способное быть распознанным в качестве такового, лишь отводит по институциональным руслам философских местоположений силы тех, кто обладает лишь слабостями в отношении бытующего и неспособен к бытию.
http://exlibris.ng.ru/koncep/2008-0
Валерий Диденко
Эстетика трансцендентного
Переход человеческого в божеское через духовное и животное
Валерий Дмитриевич Диденко (род. 1948) – современный русский философ. Доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой философии Московского государственного университета сервиса, заведующий кафедрой культурологии и менеджмента в культуре Государственного университета управления. Автор таких книг, как «Искусство и философия» (М., 1986), «Искусство. Духовная культура. Философия» (Алма-Ата, 1990), «Духовный космос искусства» (М., 1993), «Восхождение к непостижимому: иррационально-мистическое в национальных художественных культурах» (М., 1998; в соавторстве), «Духовная реальность и искусство: эстетика преображения» (М., 2005).
Философ Валерий Диденко рассматривает сакральную сущность искусства и его отношение к сфере духа. В настоящее время автор работает над новой книгой «Эстетика трансцендентного».
– Валерий Дмитриевич, как бы вы охарактеризовали современную русскую философию?
– Достаточно полным ответом на этот вопрос может быть только капитальное монографическое исследование (время для которого, как мне представляется, уже пришло) всего многообразия философской мысли в России в постсоветский период в различных аспектах: процесс распада старой и становление новой философско-мировоззренческой парадигмы, вызревание новых школ в философии и их отношение к существовавшим ранее традициям философствования, анализ состояния отраслей философского значения – классической метафизики, эпистемологии, логики, философской антропологии, этики, эстетики и другого, а также место русской философии в системе национальной и мировой культуры и так далее.
Мне кажется, что никакого «заката» русской философии не происходит, о чём я уже устал читать и слышать. Как правило, говорят об этом те философы, которые в конце 1980-х годов оказались в сложной ситуации интеллектуального и мировоззренческого выбора – с одной стороны, происходил распад марксистско-ленинской философии и нарастали разочарования в ней, причём тотально, а не выборочно, в то время как новая генерация философов едва ли не отождествляла марксистскую философию со всей отечественной философской традицией, не успев постичь последнюю в необходимом объёме, что было не их виной, а бедой. Прочитать и осмыслить тексты великих русских мыслителей Серебряного века было сложнее (вспоминается, как самому приходилось по «спецразрешению» читать в спецхране Ленинки за решёткой – тот, кто там бывал, помнит, что дверь в спецхране была действительно решётчатой, – Соловьёва, Флоренского, Ильина, Бердяева, Франка), чем переводную литературу западных философов ХХ столетия, в которых открылось много нового и нетривиального. На западную философию случился издательский бум, и только несколько лет спустя некоторые наши издательства стали активно издавать русскую философскую классику.
Произошло так, что многие молодые философы оказались приверженцами, а порой рьяными адептами различных западных философских школ и концепций, не успев по-настоящему оценить и, если хотите, полюбить отечественную философскую традицию. Вспоминаются слова Алексея Лосева, сказанные по другому поводу, но, по сути, о том же: «Русские люди будут читать немцев, не понимая и не зная, что это было у нас гораздо раньше и притом гораздо значительнее, богаче». С той поры так и существует эта «прозападническая» доминанта в нашей философии, впрочем, не только в философии, но и в сознании значительной части интеллектуальной элиты страны, не заметившей, как из одной философской (марксистской) утопии она оказалась в другой – постмодернистской.
– Каким образом вы бы связали понятие духовности с понятием (материальной) чувственности (чувствительности), особенно в свете поиска новых духовных практик?
– По сути, это вопрос о том, можно ли говорить в каких-либо отношениях и аспектах о материально-предметном в духовном и идеальном, а о духовном, в тех или иных формах присутствующем в природном Универсуме, в его материально-вещном, энергетическом и информационном бытии?
Сейчас, и это уже входит в современную философско-мировоззренческую парадигму, происходит активная реконструкция идей герметизма, эзотеризма, гилозоизма, пантеизма и других течений, содержащих в разных формах указание на онтологическую слитность материи и духа, бытия и сознания вплоть до их тождества. Эта реконструкция совпала по времени со всплеском интереса к данной проблематике в естествознании (например, книга по квантовой физике Майкла Талбота «Голографическая Вселенная»), психологии (трансперсональная психология Станислава Грофа), информатике (труды Николая Заличева, Альберта Кочергина, Виктора Кремянского, Ивана Юзвишина и других).
В этих и других исследованиях, которые блестяще обобщил замечательный философ Герасим Югай в книге «Голография Вселенной и новая универсальная философия. Возрождение метафизики и революция в философии», создав собственную теорию «живой», «одушевлённой», голографической Вселенной, всё более институализируется идея «материальной чувственности».
Наука и философия приближаются к признанию и легитимации того, что для поэзии и искусства «как мгновенной метафизики» (Гастон Башляр) было всегда органично присуще в его стремлении к универсальному единству с природным универсумом, одушевление всех форм живой и неживой материи и пантеистическое её восприятие.
– Можно ли понимать искусство как инвариант социальности? Каковы философские последствия развития искусства как антисоциального явления?
– Нет, конечно, поскольку в качестве художественно-эстетической модели мира искусство бы перестало существовать. Безусловно, искусство социально, особенно в институциональных формах бытования (творческие объединения, союзы, академии, учебные заведения, органы управления и тому подобное), осуществляя в своей ипостаси ряд социальных функций (социально-организующую, коммуникативную и другие). Однако искусство, выполняя свои культуротворческие функции, создаёт иную форму реальности – духовную, которая обладает колоссальной автономией по отношению к социальному контексту своего существования. Оно, как правило, «вываливается» из своей социальной матрицы, то превосходя её, то перевоссоздавая, а то и расшатывая и разрушая те или иные атрибуты социальностей (вспомним революционизирующую роль искусства в общественной жизни России ХIX–XX веков).
Поэтому искусство подчас оказывается в положении антисоциального явления. Так случается и тогда, когда искусство, идеализируя действительность, создаёт художественно-эстетические утопии, ангажированные властью (например, искусство социалистического реализма). Слово «антисоциальное» я бы заменил на более мягкое – «асоциальное». Асоциальность, эстетическая дистанция, «вненаходимость» – необходимые условия полноценного художества. При этом нужно понимать, что эти качества искусства имеют конкретно-историческую природу и в разных социальных и исторических контекстах проявляют себя по-разному.
– Ваше отношение к проекту философа Виктора Бычкова по изданию целой серии книг по всемирной эстетике.
– Потребность в подготовке такой серии просто кричит о себе. Конечно, осуществление столь масштабного проекта потребует титанических усилий – интеллектуальных, организационных, финансовых. Но вся предшествующая и нынешняя научная деятельность и удивительная творческая активность Виктора Васильевича как одного из бесспорных лидеров отечественной эстетики говорят о том, что проект состоится. На фоне духовного одичания, которое происходит во многих сферах нашей жизни, деэстетизации и дегуманизации индивидуального и общественного бытия, разрушения базисных духовных ценностей, реализация этого проекта будут иметь огромное культурно-просветительское, научное и актуально-социальное значение.
– Вы готовите книгу об эстетике трансцендентного. Что это такое?
– Книга «Эстетика трансцендентного» задумана и пишется как развитие некоторых идей «Эстетики преображения». В последней лишь в постановочной форме рассматривались природа и особенности двух типов мироотношения – имманентно-эмпирического и трансцендентно-эйдетического, лежащих в основе разноуровневой интенциональной структуры эстетического сознания, которые детерминируют наличие в мировой художественной культуре бесконечно большое разнообразие художественно-эстетических систем и стилей.
В новой книге я пытаюсь показать детальнее культуропорождающее значение трансцендирования, особенности функционирования трансцендентной интенции художественного сознания не только в искусстве и его конкретно-исторических формах, но и в других сферах духовного бытия – философии, религии, науке, вненаучных формах познавательной деятельности (эзотерическая, эстетика, некоторые духовные практики восточной традиции – индуизм, даосизм, суфизм).
Сверхзадача исследования может быть сформулирована как попытка показать сложную и драматическую дихотомию в истории культуры и её современном состоянии имманентно-эмпирической интенции сознания и соответствующих ей репрезентаций в духовной жизни (актуализация временного, конечного, земного – дочеловек, человек) и трансцендентно-эйдетической интенции (актуализация вечного, бесконечного, космического – сверхчеловек – Богочеловек).
Не останавливаясь на терминологических нюансах, скажу только, что мои представления о проблеме именно в данной постановке не возникли спонтанно, а являются некоторой проекцией и рефлексией над сложившейся в русской философии, эстетике и искусстве конца ХIХ – первой половины ХХ века (от Владимира Соловьёва, Семёна Франка, Василия Розанова, Дмитрия Мережковского до Даниила Андреева) системе идей, открывающих мышлению возможность трактовать, как писал Мережковский, «переход человеческого в божеское не только через духовное, но и через животное незапамятно древняя и вместе с тем самая юная, новая, пророческая дума, полная великого страха и великого чаяния: как будто человек, вспоминая о «зверском» в собственной природе, то есть о незаконченном, движущемся, превращаемом... вместе с тем предчувствует, что он человек – не последняя достигнутая цель, не последний неподвижный венец природы, а только путь, только переход, только временно через бездну переброшенный мост от дочеловечного к сверхчеловечному, от Зверя к Богу».
Эстетический трансцензус является наиболее универсальным, надёжным и общечеловеческим посохом, помогающим в преодолении этого пути, в происхождении моста над бездной, в которую падают подчас и человек, и этносы, и целые цивилизации.
http://exlibris.ng.ru/koncep/2008-0
СЕГОДНЯ В "ЭКСЛИБРИСЕ" ВЫШЛА МОЯ ФИЛОСОФСКАЯ ПОЛОСА В НОВОМ ФОРМАТЕ, ВКЛЮЧАЮЩЕМ РУБРИКУ ИНТЕРВЬЮ ДЛЯ ПРОЕКТА "СОВРЕМЕННАЯ РУССКАЯ ФИЛОСОФИЯ"
Алексей Нилогов
Исподлобья
Декларация прав постчеловека
После того как метафора «Бог мёртв» (подпись: Ницше) сменилась парафразой «Ницше мёртв» (подпись: Бог), возник вакуум метафорических смертей. Современная философия представляет собой сплошной погост, на котором уже не осталось места для кандидатов в покойники. По версии Ницше, именно самый безобразный человек убил Бога, отомстив свидетелю, который всегда и насквозь видел его. Имя того, кто убил самого безобразного человека, – Фуко. Не исключено, что такое ритуальное философское убийство связано с проблемой самозванства, а если говорить неполиткорректно – самоназванства. Смысл смерти homo sapiens, несмотря на очевидную биологическую подоплёку, означает закат эволюционизма человеческой природы, а в худшем случае – потерю паритета между онто- и филогенезом, когда организм в процессе своего индивидуального развития в сокращённом виде повторяет историческое развитие организмов.
Изменения, происходящие в мире, столь стремительны, что возникает подозрение в постоянстве природы человека с явным религиозным контекстом. Правда, рост продолжительности жизни может говорить об обратном, но, с другой стороны, это тот случай, когда количество не переходит в качество. Некоторые связывают антропологическую революцию с обретением подобия бессмертия, рассуждая в постчеловеческой парадигме с элементами киборгизации. Другие – с духовными практиками на уровне измененных состояний сознания. Антропологическая граница стала виртуальной, уравняв в бесправии всех против всех, а также сняв монополию на понимание человека в качестве невозможного. Парадокс состоит в том, что, будучи невозможным, человек может стать самим собой только тогда, когда преодолевает свою самость, растождествляясь с самим собой.
Разрабатывая «Декларацию прав постчеловека», не стоит забывать, что в истории философии был прецедент проекта «Декларации прав природы», предложенный русским ницшеанцем Фёдором Куклярским (1870-1923), в которой человечеству отводилась роль жертвоприношения во имя природы.
http://exlibris.ng.ru/koncep/2008-0
Михаил Богатов
Онтология-в-себе
Новая редакция одиннадцатого тезиса о Фейербахе
Что есть онтология? Прежде чем броситься в стихию ответа на этот вопрос (броситься в стихию вопроса не так-то просто), мы должны определиться с самим этим нашим мы, с самим мы нас самих. Онтология сама по себе, а мы сами по себе – не выходит. Онтология сама по нам, даже если мы – сами по себе. Просто это такая непростая онтология.
Перед нами здесь – знаменитый одиннадцатый тезис Маркса о Фейербахе: «Философы лишь различным образом объясняли мир, задача же в том, чтобы его изменить». Придётся сразу отказаться от мягкого и толерантного рассмотрения этого тезиса; отныне он может выглядеть и выглядит только так: те, кто не видят того, что философия различным образом изменяла мир, никогда не смогут его объяснить. Это уже не Маркс, но иначе не получится. Иначе: философия на службе у нефилософии; и уже совершенно неважно, кто или что скрывается здесь за этим самым нефилософским «не». Это просто неинтересно, то есть невнутрибытийственно.
Баррикады, хлеб и зрелища чужды учению о бытии. С. Дали. "Загадка Гитлера". 1937. Национальный музей королевы Софии, Мадрид
Тем самым мы проясняет себя нам в качестве тех, кто уже не может тешить себя надеждой на то, что вместо занятий философией станет ею самой. Иначе, кроме как через праздное освобождение в неторопливых учёных беседах, онтология не случится; баррикады, хлеб и зрелища чужды учению о бытии. Отвлечение на последние одаряет иллюзорной надеждой на то, что само бытие и есть это всё: баррикады, хлеб и зрелища. Но отвлечение, не способное быть распознанным в качестве такового, лишь отводит по институциональным руслам философских местоположений силы тех, кто обладает лишь слабостями в отношении бытующего и неспособен к бытию.
http://exlibris.ng.ru/koncep/2008-0
Валерий Диденко
Эстетика трансцендентного
Переход человеческого в божеское через духовное и животное
Валерий Дмитриевич Диденко (род. 1948) – современный русский философ. Доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой философии Московского государственного университета сервиса, заведующий кафедрой культурологии и менеджмента в культуре Государственного университета управления. Автор таких книг, как «Искусство и философия» (М., 1986), «Искусство. Духовная культура. Философия» (Алма-Ата, 1990), «Духовный космос искусства» (М., 1993), «Восхождение к непостижимому: иррационально-мистическое в национальных художественных культурах» (М., 1998; в соавторстве), «Духовная реальность и искусство: эстетика преображения» (М., 2005).
Философ Валерий Диденко рассматривает сакральную сущность искусства и его отношение к сфере духа. В настоящее время автор работает над новой книгой «Эстетика трансцендентного».
– Валерий Дмитриевич, как бы вы охарактеризовали современную русскую философию?
– Достаточно полным ответом на этот вопрос может быть только капитальное монографическое исследование (время для которого, как мне представляется, уже пришло) всего многообразия философской мысли в России в постсоветский период в различных аспектах: процесс распада старой и становление новой философско-мировоззренческой парадигмы, вызревание новых школ в философии и их отношение к существовавшим ранее традициям философствования, анализ состояния отраслей философского значения – классической метафизики, эпистемологии, логики, философской антропологии, этики, эстетики и другого, а также место русской философии в системе национальной и мировой культуры и так далее.
Мне кажется, что никакого «заката» русской философии не происходит, о чём я уже устал читать и слышать. Как правило, говорят об этом те философы, которые в конце 1980-х годов оказались в сложной ситуации интеллектуального и мировоззренческого выбора – с одной стороны, происходил распад марксистско-ленинской философии и нарастали разочарования в ней, причём тотально, а не выборочно, в то время как новая генерация философов едва ли не отождествляла марксистскую философию со всей отечественной философской традицией, не успев постичь последнюю в необходимом объёме, что было не их виной, а бедой. Прочитать и осмыслить тексты великих русских мыслителей Серебряного века было сложнее (вспоминается, как самому приходилось по «спецразрешению» читать в спецхране Ленинки за решёткой – тот, кто там бывал, помнит, что дверь в спецхране была действительно решётчатой, – Соловьёва, Флоренского, Ильина, Бердяева, Франка), чем переводную литературу западных философов ХХ столетия, в которых открылось много нового и нетривиального. На западную философию случился издательский бум, и только несколько лет спустя некоторые наши издательства стали активно издавать русскую философскую классику.
Произошло так, что многие молодые философы оказались приверженцами, а порой рьяными адептами различных западных философских школ и концепций, не успев по-настоящему оценить и, если хотите, полюбить отечественную философскую традицию. Вспоминаются слова Алексея Лосева, сказанные по другому поводу, но, по сути, о том же: «Русские люди будут читать немцев, не понимая и не зная, что это было у нас гораздо раньше и притом гораздо значительнее, богаче». С той поры так и существует эта «прозападническая» доминанта в нашей философии, впрочем, не только в философии, но и в сознании значительной части интеллектуальной элиты страны, не заметившей, как из одной философской (марксистской) утопии она оказалась в другой – постмодернистской.
– Каким образом вы бы связали понятие духовности с понятием (материальной) чувственности (чувствительности), особенно в свете поиска новых духовных практик?
– По сути, это вопрос о том, можно ли говорить в каких-либо отношениях и аспектах о материально-предметном в духовном и идеальном, а о духовном, в тех или иных формах присутствующем в природном Универсуме, в его материально-вещном, энергетическом и информационном бытии?
Сейчас, и это уже входит в современную философско-мировоззренческую парадигму, происходит активная реконструкция идей герметизма, эзотеризма, гилозоизма, пантеизма и других течений, содержащих в разных формах указание на онтологическую слитность материи и духа, бытия и сознания вплоть до их тождества. Эта реконструкция совпала по времени со всплеском интереса к данной проблематике в естествознании (например, книга по квантовой физике Майкла Талбота «Голографическая Вселенная»), психологии (трансперсональная психология Станислава Грофа), информатике (труды Николая Заличева, Альберта Кочергина, Виктора Кремянского, Ивана Юзвишина и других).
В этих и других исследованиях, которые блестяще обобщил замечательный философ Герасим Югай в книге «Голография Вселенной и новая универсальная философия. Возрождение метафизики и революция в философии», создав собственную теорию «живой», «одушевлённой», голографической Вселенной, всё более институализируется идея «материальной чувственности».
Наука и философия приближаются к признанию и легитимации того, что для поэзии и искусства «как мгновенной метафизики» (Гастон Башляр) было всегда органично присуще в его стремлении к универсальному единству с природным универсумом, одушевление всех форм живой и неживой материи и пантеистическое её восприятие.
– Можно ли понимать искусство как инвариант социальности? Каковы философские последствия развития искусства как антисоциального явления?
– Нет, конечно, поскольку в качестве художественно-эстетической модели мира искусство бы перестало существовать. Безусловно, искусство социально, особенно в институциональных формах бытования (творческие объединения, союзы, академии, учебные заведения, органы управления и тому подобное), осуществляя в своей ипостаси ряд социальных функций (социально-организующую, коммуникативную и другие). Однако искусство, выполняя свои культуротворческие функции, создаёт иную форму реальности – духовную, которая обладает колоссальной автономией по отношению к социальному контексту своего существования. Оно, как правило, «вываливается» из своей социальной матрицы, то превосходя её, то перевоссоздавая, а то и расшатывая и разрушая те или иные атрибуты социальностей (вспомним революционизирующую роль искусства в общественной жизни России ХIX–XX веков).
Поэтому искусство подчас оказывается в положении антисоциального явления. Так случается и тогда, когда искусство, идеализируя действительность, создаёт художественно-эстетические утопии, ангажированные властью (например, искусство социалистического реализма). Слово «антисоциальное» я бы заменил на более мягкое – «асоциальное». Асоциальность, эстетическая дистанция, «вненаходимость» – необходимые условия полноценного художества. При этом нужно понимать, что эти качества искусства имеют конкретно-историческую природу и в разных социальных и исторических контекстах проявляют себя по-разному.
– Ваше отношение к проекту философа Виктора Бычкова по изданию целой серии книг по всемирной эстетике.
– Потребность в подготовке такой серии просто кричит о себе. Конечно, осуществление столь масштабного проекта потребует титанических усилий – интеллектуальных, организационных, финансовых. Но вся предшествующая и нынешняя научная деятельность и удивительная творческая активность Виктора Васильевича как одного из бесспорных лидеров отечественной эстетики говорят о том, что проект состоится. На фоне духовного одичания, которое происходит во многих сферах нашей жизни, деэстетизации и дегуманизации индивидуального и общественного бытия, разрушения базисных духовных ценностей, реализация этого проекта будут иметь огромное культурно-просветительское, научное и актуально-социальное значение.
– Вы готовите книгу об эстетике трансцендентного. Что это такое?
– Книга «Эстетика трансцендентного» задумана и пишется как развитие некоторых идей «Эстетики преображения». В последней лишь в постановочной форме рассматривались природа и особенности двух типов мироотношения – имманентно-эмпирического и трансцендентно-эйдетического, лежащих в основе разноуровневой интенциональной структуры эстетического сознания, которые детерминируют наличие в мировой художественной культуре бесконечно большое разнообразие художественно-эстетических систем и стилей.
В новой книге я пытаюсь показать детальнее культуропорождающее значение трансцендирования, особенности функционирования трансцендентной интенции художественного сознания не только в искусстве и его конкретно-исторических формах, но и в других сферах духовного бытия – философии, религии, науке, вненаучных формах познавательной деятельности (эзотерическая, эстетика, некоторые духовные практики восточной традиции – индуизм, даосизм, суфизм).
Сверхзадача исследования может быть сформулирована как попытка показать сложную и драматическую дихотомию в истории культуры и её современном состоянии имманентно-эмпирической интенции сознания и соответствующих ей репрезентаций в духовной жизни (актуализация временного, конечного, земного – дочеловек, человек) и трансцендентно-эйдетической интенции (актуализация вечного, бесконечного, космического – сверхчеловек – Богочеловек).
Не останавливаясь на терминологических нюансах, скажу только, что мои представления о проблеме именно в данной постановке не возникли спонтанно, а являются некоторой проекцией и рефлексией над сложившейся в русской философии, эстетике и искусстве конца ХIХ – первой половины ХХ века (от Владимира Соловьёва, Семёна Франка, Василия Розанова, Дмитрия Мережковского до Даниила Андреева) системе идей, открывающих мышлению возможность трактовать, как писал Мережковский, «переход человеческого в божеское не только через духовное, но и через животное незапамятно древняя и вместе с тем самая юная, новая, пророческая дума, полная великого страха и великого чаяния: как будто человек, вспоминая о «зверском» в собственной природе, то есть о незаконченном, движущемся, превращаемом... вместе с тем предчувствует, что он человек – не последняя достигнутая цель, не последний неподвижный венец природы, а только путь, только переход, только временно через бездну переброшенный мост от дочеловечного к сверхчеловечному, от Зверя к Богу».
Эстетический трансцензус является наиболее универсальным, надёжным и общечеловеческим посохом, помогающим в преодолении этого пути, в происхождении моста над бездной, в которую падают подчас и человек, и этносы, и целые цивилизации.
http://exlibris.ng.ru/koncep/2008-0
