Эту книжицу я купил в Одессе в 90-х. Вряд ли я когда-то прочитал её всю от корки до корки, но обращался к ней много, и некоторые куски до сих пор остались у меня в памяти. Например, вот этот:

Путь к пониманию человека, конечно, проходит через те его деяния, которые наиболее близки к совершенству. Возможности человеческого рода раскрываются значительно полнее и ярче во взлетах научной мысли, подвижническом служении народу, самоотверженной любви. В сократовской чаше с цикутой и его последних словах к афинскому суду: "Но уже пора идти отсюда, мне — чтобы умереть, вам — чтобы жить, а что из этого лучше, никому неведомо, кроме бога" (Платон. Апология Сократа, 42.) В крестных муках Иисуса и его мольбе в Гефсиманском саду: "Авва Отче! все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты". (Мк 14, 36.) В эпитафии 300 спартанцам, павшим при Фермопилах: "Путник, пойди возвести нашим гражданам в Лаке демоне, что их заветы блюдя, здесь мы костьми полегли" В пронзительной грусти средневекового японского хокку: "Холод до сердца проник: на гребень покойной жены в спальне я наступил". Однако сущность обнаруживается не только в большом, но и в малом, не только в возвышенном, но и в низком, не только в подъемах, но и в падениях, тем более что все это переходит друг в друга. "Человек чувствующий" представлен как в тех, кто находится на верху общественной иерархии, так и в тех, кто сброшен на самый низ, в ничтожном чиновнике Башмачкине не менее объемно, чем в Цезаре или Наполеоне. Тридцать сребреников Иуды Искариота, алчность мольеровского Гарпагона, ворующего у своих же лошадей, кровавое властолюбие шекспировского Макбета и неукротимая непристойность Панурга у Рабле, мизантропия Ламберта из романа Ф. М. Достоевского "Подросток", желавшего "кормить мясом и хлебом собак, когда с голоду умирают дети, купить дровяной двор и вытопить поле, когда людям нечем топить"; извращенное сладострастие маркиза де Сада и даже, пожалуй, — в этом можно согласиться с А. Глюксманом, — ботинок гувернантки, оставшийся в зубах умершего ее хозяина-фетишиста; а также сталинское постановление "О порядке ведения дел о подготовке или совершении террористических актов" от 1 декабря 1934 года и рука Якира, поднятая за смертный приговор Бухарину, — вся эта длинная череда культурных символов и реальных позиций образует фон, без которого идея человечества осталась бы односторонней. И если социальная утопия стремится преобразовать мир, имея перед собой только светлые, но не темные стороны человеческого образа, ее ждет трагический провал.

Множество подобных лабиринтов создано гностицизмом — чрезвычайно сложным и многоликим умонастроением, развивавшимся в I—III вв. н. э. одновременно с христианством, в борьбе и симбиозе с ним. По заключению многих исследователей, гностики соединили зороастрийский дуализм добра и зла с платоническим дуализмом духовного и телесного, небесного и земного. Это соединение дало крайне пессимистическую картину мира. Космос есть царство мрака, скорби и страданий и не только из-за того, что он сотворен из материи, но и потому, что несет на себе печать моральной, познавательной и творческой ущербности своего творца и устроителя. Творец мира оказался либо слишком слаб, либо слишком злобен, чтобы сделать его совершенным.