Вех
Сегодня день рождения замечательного польского писателя и собирателя городского фольклора Стефана Вехецкого (Веха). 10 августа ему исполнилось бы 109 лет, но он и так немало прожил.
По образованию Вех был юристом и долгое время разбирал судебные дела в довоенной Варшаве.
Именно с зала варшавского суда первой инстанции и началось его творчество. Вехецкий день за днём наблюдал красочные выступления свидетелей, обвиняемых и потерпевших, которые простым и понятным языком пытались понятно объяснить суду "как было дело". Как-то само собой получилось, что постепенно он стал писать в польских газетах под псевдонимом "Вех" рассказы (изначально в форме отчётов о судебных делах), в которых описывал события из жизни горожан. Показывал, как живут современные ему простые люди. Его героями стали жители рабочих окраин Варшавы - Воли, Праги, Чернякова, Повозок, Таргувка. Это были покупатели рынков, завсегдатаи и случаиные клиенты пивных и базаров,владельцы маленьких магазинчиков и кафе, столяры, токари, плотники,извозчики, уличные музыканты, актеры-неудачники и даже мелкие воры. Все они прекрасно знали и любили свой город, а главное, знали,кто они и для чего живут. Жили его герои нелегко и понимали, что может быть ещё хуже. Но многие из них оставались оптимистами и умели "держать фасон".
Рассказы Веха в ежедневной прессе "Красном курьере", "Варшавском курьере" и "Утреннем экспрессе" стали очень популярны среди населения Варшавы. Точно так же активно не взлюбила их интеллигенция, считая что Вехецкий "воспевает люмпенов".
Кроме содержания в рассказах Веха очень важны язык и юмор.

Все рассказы Веха написаны не просто польским разговорным языком, а диалектом переферийных рабочих районов Варшавы, рынков и улиц. Со временем сам этот язык в Польше стали называть "вехом" именно благодаря творчеству Стефана Вехецкого. Начало своё этот уличный варшавский диалект берёт на улицах города, там, где пересекались профессиональные жаргоны мастеровых, воровской жаргон, разговорная лексика, и провинциальные словечки. Всё это характерным варшавским произношением и с особым синтаксисом. И конечно же с немецкими и русскими заимствованиями, которые добавляют варшавскому колориту эмоциональности и юмора. Именно благодаря веху уже не только варшавяне больше полувека понимат без перевода "gieroj", "apiac", "abiazatelno", "ciut'" и "krugom".



Но Вехецкий не просто отражал язык. Он на нём писал и придумал десятки известных слов и выражений, про которые теперь уже не один поляк не скажет, были ли они в языке до Веха, а он их только популяризировал, или же появились в его рассказах после того, как он их сам придумал. Скорее всего и то, и другое. Он не только писал истории, но и сочинял тексты песен, многие из которых стали народными уже во время войны.

Юмор Веха горьковатый и мягкий. Он не обличает, а просто помогает с пониманием, симпатией и грустью оглянуться по сторонам, где живут, такие же люди, а не ангелы, как и сам читатель. Живут, как умеют. Замотанные повседневной жизнью и мелкими проблемами. Но стараются прожить достойно.

Во время войны Стефан Вехецкий остался в Варшаве. Он отверг предложение немцев сотрудничать в "возрождённой" гитлеровцами во время оккупации газете "Новый варшавский курьер" (в простонародии "курвар").
Гестапо искало его, но не смогло арестовать. Вех перешёл на нелегальное положение и под чужой фамилией жил на Праге в правобережной части Варшавы, где продавал конфеты в одной из кондитерских. Его фельетоны из жизни военной Варшавы, вселявшие надежду в простых людей, выходили в конспиративной печати.
Во время восстания Вех печатал сатирические рассказы в боевом листке группы "Рог", оборонявшей Старе Място (Старый город), но вскоре был отрезан от восставших и пережил трагедию гопрода вместе с гражданским населением Праги.
Первым послевоенным произведением Веха стала авантюрная юмористическая повесть "Кафе под Миногой", в которой оборотистые польские шоферюги крадут у гестаповцев награбленное золото и прячут его для нужд подпольщиков и простых жителей. "Кафе под миногой" - единственная большая книга Веха, переведённая на русский. В Польше по этой повести был снят фильм. Фактически это был реквием довоенной и военной Варшаве и надежда на её возрождение.

Варшава Веха сгорела в огне войны. Сгорела полностью. Его родной район Воля был практически полностью исстреблён физически. После войны поменялись реалии. Появился новый язык. В городе поселилось много приезжих и уже они, вместе с остатками коренных варшавян и прежними жителями правобережной Праги и Таргувка, которые меньше пострадали от разрушений, строили новый город. И построили. И жили в нем, с юмором встречая новые напасти, бытовые и политические. И Стефан Вехецкий снова писал для них. Он описывал в рассказах будни нового, восстановленного города. Послевоенный Вех был уже не фельетонистом, не автором судебных очерков, а именно писателем, мастером короткого рассказа.

Постепенно из чреды его довоенных героев выделились солидный варшавянин пан Пецык и зять его Пекутощак - субъект непутёвый, но деятельный и энергичный. Вместе с автором они реагировали на изменения в жизни поляков, ходили в театр, стояли в очередях в магазинах и на рынках.

До самой смерти в 1979 выходили в Польше книги и воспоминания Веха. А фирменный варшавский вех именно благодаря его книгам отзывается ещё не только кое-где в речи старшего поколения, но и у молодёжи. Потому что эти книжки с огромным удовольствием читает уже четвёртое поколение.

Иногда мне очень жаль, что у нас нет своего Веха, который мог бы без чернухи и "обличения язв" весело и мужественно описывать, например, Москву. Медведково, Чертаново или Текстильщики, Водный стадион или Юго-Запад. Со всем их бытом и жизнью. С техникумами, круглосуточными ларьками и кавказскими рынками. И с простыми русскими людьми. Просто так. Даже из зала суда. Чтобы мы не забывали, кто мы такие и где живём. Жаль, что и не было такого. Потому что и Пантелеймон Романов, и Шукшин жили в деревне, вышли из деревни и увы не могли писать про городских жителей как их родичи и соседи. Потому что лучший знаток города и его жителей Гиляровский не писал юмористических рассказов из повседневной жизни. Потому что такие рассказы не по плечу были и сатирикам: Зощенко для такой задачи был слишком неискренним человеком и слишком большим мещанином, а Салтыков-Щедрин слишком крупным писателем. А о профессиональных юмористах, вроде Задорнова или, не к ночи будь помянуты, Жванецкого или Шендеровича, я лучше промолчу.

Поэтому сегодня весь вечер я буду просто выкладывать для всех своих друзей переводы ранних и наиболее известных рассказов Веха. Они того стоят.




Сардинки дешевле

Пан Станислав Петрушка, записной холостяк в возрасте сорока шести лет, начал вдруг ощущать тяжесть одиночества. И поведал соответственно о своей тоске знакомому своему, пану Анджею Бискупскому, человеку, который в этой жизни на самых разных предметах множество собак съел.

Пан Бискупский подумал немного и сказал:
- Конечно, у женатого мужчины свои преимущества имеются. С точки зрения поесть, постирать и, как говориться, вести размеренную супружескую жизнь.
А холостяк, он носится себе, как кот с банкой под хвостом, То ли дом у его, то ли чулан. Ободранный весь. Пуговицы, опять же некому пришить. И в квартире у него точно так же грязища хаотическая.

- И одиночество… Рожу-то как есть никому не покажешь, в жилетку поплакаться некому! – добавил со слезами на глазах, озабоченный своей горькой долей пан Петрушка.
- Фактически, но опять же с другой стороны приятно вернуться домой в три часа ночи. Приходишь в состоянии изумления, тёплый весёлый и никакого мордобития от законной супруги.

- Ну это не кажный мужчина позволит, любимой женщине себе по голове наварить!

- Ну да, но вот, как пилить начнёт, тут уж не поспоришь. У каждой жены своя любимая темя для выступлений. А ты должен, понимаешь, слушать. Надо сделать, как сапожник из Тарговка. Он ещё до войны супругу диванной подушкой удушил, за то, что она ему первый сон после работы выступлениями прервала, когда он усталый домой пришёл. Она теперь на кладбище в Брудне отдыхает, а его, говорят, в Сибирь отправили…

- Таким образом, видно семейная жизнь не для меня.

- Собака гораздо лучше. Бывают собаки круче иных людей. Такая и дом стережёт, и служить умеет, и ещё через палку скачет. Придут к примеру гости, или на прогулку с ней выйдешь – везде тебе интерес и уважение.

- Только она, сволочь, под кровать залезет и лает!

Ну и сбеситься может. Я вот в «Курьере» прочитал, одна собака сто двадцать американцев укусила. Взбесились потом все как один.

- Уж лучше кот.

- Известное дело. И красивый, шельма. Мордочка у него такая симпатишная.

- Только глаза лживые.

- И по углам гадит.

- А ещё был случай, кот святого отца загрыз, за то, что тот храпел.

- Ну так сволочь и среди котов попадается. Так что нервному человеку лучше всего золотая рыбка.

- Фактически. Рыбка, она не лает. Купил себе круглую банку, наливаешь туда водички, пару камней на дно, водоросли, или другую какую растительность. Запускаешь три большие золотые рыбки, и часами смотри себе и наблюдай.

- Тихо, спокойно. Чистая вода никакого стрессу не причиняет.

- Только дорого. Одна рыбка модного японского фасона до сотни может стоить.

- Да что ты говоришь? Так сардинки дешевле.

- Конечно дешевле. Два-три злотых целая банка.

- Так может их и закажем?

- Это можно!

Вся вышеизложенная беседа происходила в баре на Каменке. Потому в скорости они взяли банку португальских сардин, ну и водки соответствующее количество. Очень они остались довольны выбором, только потом оказалось, что последняя рыбка в банке была повреждена, по причине чего друзья перевернули буфет и поломали шкаф с музыкой.

Суд дал каждому из них две недели за хулиганство и взыскал по 50 злотых штрафа в компенсацию ущерба.

Пан Петрушка, выслушав приговор, очень обрадовался, что могло быть и хуже: потому что супружеская жизнь, это ведь добровольное заключение, которое длится всю жизнь и стоит уйму денег.

Сардинки в любом случае дешевле.