«Это было в конце 1919 г. Мы жили в Кронштадте. Мне тогда было лет 11. Я со школы пришел. А на кухне у нас стояла печка. Возле печки был натянут полог, и за этим пологом стояла кровать. Смотрю, на кровати лежит какая-то незнакомая женщина. А потом приходит Катерина Абрамовна. Я хоть мал был, а сметил, что что-то такое будет. Потом еще пришел один скопец, Лавриканен. Из разговора ихнего я понял, что скопить будут „сестру". А мне страшно любопытно, где и как будут делать. Я все на кухне занимался, а тут мать меня выслала. Уложила спать, а мне не спится, хочется узнать. Я, как бы в уборную, встал, а потом прошмыгнул за печку. Сижу и давай ожидать, что произойдет. Потом мать пришла на кухню и говорит: «Можно приступить». Ну, вот, эта Катерина Абрамовна, у ней и так-то руки дрожали, когда чай пила, а тут совсем стали дрожать. Ну, между прочим, она ловко к делу приступила. Вынули откуда-то нож, тонкий, длинный. Вытерли его начисто тряпкой чистой. Потом мама говорит: «Раздевайся». А та сидит на кровати, бледная какая-то, волоса растрепались. Разделась она, кофту сняла. Подстелили какую-то клеенку на кровати. Так, небольшой клочок клеенки. Потом Катерина Абрамовна говорит: «Садись поудобней». Перевязали обе груди веревкой. Когда перевязывали, она как будто поморщилась, как бы от боли. Вот Катерина Абрамовна взяла нож, перекрестилась три раза обеими руками, подошла ближе, и мать подошла ближе и еще одна скопчиха, припадочная она была. Окружили — мне и не видно. В это время ей стали резать, а мать быстро ей, и как будто не своим голосом: «Говори: Христос воскрес! Говори: Христос воскрес!» Только это мать ей сказала, а они — уже готово, обе груди обрезали. Потом положили ее осторожно на спину и оставили так минут 20 течь крови. Кровь так — вроде фонтана — то больше, то меньше. А они сидят, одна у головы — Катерина Абрамовна, а другая — у ног. А потом с той, от крови, стал припадок (со второй старухой. Н.В.), а я в суматохе выскочил — ив кровать».