Один в поле воли
Не просто писать о Борисе Стомахине. Когда с любой стороны касаешься морального авторитета, готовься потом смотреть на себя в зеркало с укором.

О нём мог бы высказаться Мовлади Удугов, гений чеченской пропаганды, взваливший на себя груз информационной войны с Россией, которая дважды за десять лет утюжила и топила в крови его народ. Борис открылся миллионным аудиториям именно на страницах удуговского «Кавказ-Центра», сайта №2 эпохи ещё не замордованного Рунета.

Но Мовлади затворник, таинственный медиа-оператор, непроницаемо скрывающийся где-то на Востоке…

О Стомахине, казалось бы, должны писать самые зевластые в нашей правозащите. И всё же большинство предпочло откреститься от него: неизлечимо неудобен, неукротим, не конвенционален он в своих требованиях и обличениях. Поборники беспристрастности не спешат заступиться за того, кто без обиняков заявляет: «Давить. Изничтожать. Под корень», - указывая пальцем на коллективно виноватый народ, его страну, его власть.

Возможно, Борис Владимирович мог бы надеяться на поддержку от т.н. «радикальной внесистемной оппозиции». Но и она – за вычетом очень немногих – либо слишком стерильна для такой фактуры, либо ей по-эмигрантски неловко затрагивать наиболее яростного критика из застрявших в зубах у медведя. Ведь Стомахин не стал сбегать, остался в России, где чалится третий срок. (Да и выйдет ли?..)

Как бы кто к нему не относился, одно признают и друзья, и враги: он идейный самопожертвователь, который кладёт свою жизнь и здоровье у порога принципиальности. Такие люди вызывают объективное, но непостижимое почтение. Они в очень специальном, высочайшем градусе убеждённости, которым свидетельствуют то, за что борются. Борис – железистая соль земли, которая ядовита для расползшегося по ней мелкотравья.

Я не считаю себя ничем более достойным говорить слова о нём, чем кто-либо другой. Возможно, хоть как-то оправдывает настоящее предисловие некоторый параллелизм судеб, который у нас обнаруживается с Борисом Владимировичем. Публикации обоих появлялись на сайтах кавказских сепаратистов. Оба мыслепреступники, в одних и тех же местах вышли за грань уголовного закона. За ним пришли и упекли в острог, мне посчастливилось скрыться. Его сгнаивают заживо, я – чудом избежал покушения ФСБ в Турции. Наконец, мы оба граждане символической страны, которая первой отважилась дать острастку послесоветской Москве – Республики Ичкерия.

Мне, россиянину, родившемуся с глотком свободы и покинувшему страну, которая превратилась в удушливую коморку, сочувственно понятен феномен Стомахина. Бывшему великодержавному националисту, с неизбежностью пришедшему к идеям миниатюризации «русского мира», ясна природа стомахинской политической философии.

А она существует не просто набором неисполнимых ультиматумов, обращенных к сегодняшним русским (у Бориса Владимировича: быдлу, тягловой скотине, черни) и актуальной России. Эти ультиматумы выражают заданный стандарт окончательности в решении «россиянского вопроса», где полумеры уже не допустимы, паллиативы не сработают, решить «по-хорошему» не получится. Здесь не осталось места вопрошанию: «Как нам обустроить Россию?» - потому что никак не обустроить.

Когда наш герой требует: «НАТО, грянь. Абрек, режь. Бандеровец, жги», - будет ошибкой видеть в этом обращённое в никуда, заведомо неисполнимое чудачество. Как минимум, потому что за безобидные выходки карательная система не наваливается на человека всей тушей. В ее распоряжении имеется широкий арсенал вариативных средств остужения, вразумления. Она может и пожурить, и приструнить, и пощекотать нервы, и пинком задать отбившейся овце путь в отару.

В случае со Стомахиным, однако, система открывается ровно теми гримасами, которые обозначала его провидческая проза ещё в начале нулевых. Она пытается поломать его, а он крепится. Гнобит, а в нём находится отвага обличать её на собственном судилище. Вновь единичный человек встаёт против советского аннигилятора личности со всеми тщательно воссозданными шестерёнками: травлей, отлучением от права на слово, обвинительной психиатрией, жестокими санкциями для диссидентов, перережимами на зоне. – Вот, из чего состоит ткань повседневности публициста за последние десять лет. Очевидно, этот человек опасен.

Своим примером он заставляет раскрыть глаза на то, что за прошедшую четверть века случилось с его страной: она больше не расхлябанное ельцинское корыто. Страна приподнялась с колен – но для того, чтобы теперь ставить на них. Нахлебалась унижений – но для того, чтобы отыгрываться на тех, к кому испытывает ресентимент. На закате своего века дряхлеющий субгегемон хватается за тех, кому хватает решимости совершить рывок прочь от него. В 2008 году когти впились в тело Грузии, с 2014-го терзают тело Украины.

Стомахин, быть может, взвинчен, но подобные издержки стиля простительны. Дело не в том, что он страстно неистовствующий экзальтант. Дело в том, что он один из немногих выпавших на наш век оракулов. Способность понимать их предсказания, прислушиваться сопровождается непростительно долгим запаздыванием. Всё проясняется только тогда, когда за них начинает свидетельствовать неумолимость увиденного ими наперёд. Точно так же были пропущены мимо ушей предупреждения генерала Джохара Дудаева, его скупой точности диагнозы, поставленные русизму как агрессивному вирусу, России – как кривой избе, которая тем и стоит, что всех засасывает к себе под полати. Дудаев не уличишь в экзальтациях, это совсем иной тип личности, практик, не теоретик. Но разве что-либо из констатаций генерала сотоварищи не выдержало проверку временем? И мятежный чеченец, и поджигающий слова еврей говорили о России как о вневременной вещи, в номосе которой вместе с тем следует разбираться уже сегодня.

«Сегодня» у Бориса Владимировича, кажется, вообще сугубо декоративно приклеено к атрибутике российского государства. Если Стомахин и обрушивается на Путина, чекистскую жандармерию, залитые водкой зенки беспрекословного люда, на распластавшийся от Кёнигсберга до Курильской гряды «Уралвагонзавод» – то такова дань антуражу, на который приходится отвлекаться политическому публицисту. Претензия глубже и существеннее: она обращена к онтологии русской государственности, какую только этот народ и способен утверждать. И далее, претензия распространяется на природу россиянина как животного политического, на то, из чего он состоит и что даёт ему двигательный импульс.

Стомахин с фанатичным упорством пишет о том, что воспроизводит себя, что проклёвывается сквозь любую идейную, партийную, безыдейную, беспартийную надстройку «русского мира». А это: закабаление народов, которым судьба подкинула столь горькое сожительство (украинцам ли не знать!), культивация холопской масти, живодёрство номенклатуры, казённый террор, держание одних в чёрном теле, в ежовых рукавицах других, на карандаше третьих. Неважно, в какую попону это политическое животное снаряжают, по какому уставу его заставляют служить и верить, в какой очередной мессианский пожар бросают кусками торфа – до той поры, пока из него не выжата идеологическая компонента русизма, не парализована рефлекторика русскости, его злость и тоска утопят вслед за собой соседей. Поэтому, под какими обложками не переиздавай Россию, содержание у неё прежнее. Молниеносность, с которой постперестроечная страна скатывается в Гулаг-2, окапываясь по периметру Таёжными союзами, убеждает в её неисправимости.

Борис Владимирович, нигде не задекларировавший себя обыкновенным мизантропом, предпочёл бы назвать свою космическую русофобию «гуманизмом с изъятиями». Стомахин видит в нынешних «дорогих россиянах» субститут человека, полузверьё, до которого не доходят доводы разума, которому неведома совесть, который всё никак не в силах отцепиться от мучительно теперь уже «ненавидимых хохлов». Будучи либертарианцем, он распространяет действие прав и свобод только на тех, кого можно считать людьми. Те же, кого считать нельзя, те и не заслуживают людского к себе отношения. В этом, пожалуй, и проявляется с наибольшей полнотой стомахинская свирепость в обличении преступлений русизма. Ограничиться причитаниями, посыпанием голов пеплом не выйдет, потребуется раздирать не рубашку – грудь. Тем страшен абсолютный исторический счёт, который неизбежно предъявят высвобождающиеся народы Московии, что в нём больше не прописана опция «Прощение». Винить прорицателя за его честность – значит, ошибаться с тем, кто подлинный автор гнева. Автор-то не Стомахин, а уставшие жертвы «русского мира».

Ещё тогда, много лет тому назад, он разговаривал с читателем из послезавтрашнего дня, который даже сейчас только-только угадывается за горизонтом. Расставание с Украиной, брошенное Киевом, матерью городов, к её разбуянившимся и мутировавшим потомкам «не братья вы нам», согласие сплотившегося вокруг украинцев Запада в том, что необходимо ставить точку в вальсах с Россией, ярость полуторамиллиардного суннитского мира, которая клокочет и ждёт выплеска за сирийское мясничество, осторожная диверсификация внешнеполитических приоритетов даже ближайшими союзниками Кремля, нарастающий ропот регионов вроде Татарстана – данность последних лет. Оборот за оборотом раскачивается маятник стомахинских предсказаний.

Оставаясь верен предчувствию послезавтра, он не желает играть в беззубый критицизм интеллигенции с её ужимками, приглаженностью, боязнью стигматизации ширнармасс, отвращением к наложению десятков миллионов епитимий. С этим, вероятно, связана заминка, которая не даёт нашим либералам активнее заступаться за героического сидельца. Останавливает вопрос, недоумение: «А разве этот ваш Стомахин, в сущности, лучше инженеров геноцида и голодомора, что заправляют в красных башенках? – Одни рубят топором, другой пером. Дайте и ему топор, убедитесь сами».

Когда Стомахин говорит о том, что единственной мерой покаяния России и русских может быть лишь их упразднение как субъектов истории, он касается того, о чём постепенно, черепашьими темпами, созревает консенсус внешних сил. Консенсус, по всей видимости, состоится на том, что покуда Россия существует, а её государствообразующий этнос не выхолощен от самой кожицы имперского мифа, они в связке останутся бесконечной угрозой всему отличному от себя.

Такой же консенсус однажды возник по поводу германской вещи, шовинистических замашек немецкой нации. Германскому имперскому проекту был отмерян меньший срок жизни и драма его зарождения, масштабирования, рывка, усмирения и резекции заняла гораздо меньший временной промежуток. Немцам понадобилась раскройка их государства, введение внешнего управления, денацификация, прививка комплекса вины, люстрация старорежимных функционеров, чтобы – под надзором – переродиться в мирных бюргеров. Когда немцы перестали быть обуреваемыми национальным апломбом великогерманцами и остались всего лишь немцами, им и было позволено иметь объединённую страну. Страна, которую они выслужили вновь, уже не та, от которой приходилось всем миром защищать целый континент.

То же самое было с милитаристской Японией, где воцарился не менее притягательный имперский миф. Но: ядерные сбросы на Хиросиму и Нагасаки, размещение американских военных баз на Окинаве, запрет иметь армию, управление по указке извне усмирили этот народ, проволокли через очистительные печи. Две атомные вспышки помогли сделать то, с чем не справилась реформы Мэйдзи и культурная вестернизация японских интеллигентов: расстаться с самурайщиной и переродиться целой нации.

До цивилизованных людей мал-помалу начинает доходить то, что давно доступно борцам за независимость скрепленных Московией подневольных народов, в авангарде которых всегда оказывались украинские националисты. Те самые герои УПА, которые даже раскиданные по сталинским лагерям ждали американских ящиков с оружием, чтобы развязать освободительную войну в недрах страны Советов. Минуло полвека, американские ящики с оружием всё так же не поспевают, а герои УПА будто бы и не исчезали никуда. Им не нужно напоминать и объяснять, что смерть России – залог жизни всех, кто под её пятой. Поэтому и лозунг у правнуков вольных запорожцев: «За нашу и вашу свободу!»

То, чему суждено истребиться – должно пройти через чудовищную национальную катастрофу. То, чему открыты шансы в будущее – должно воспрянуть.

Украинский народ и государство, по Стомахину, имеют счастливый шанс. Слабость украинской власти и институтов управления суть фазовые слабости становления. Этому краю нужно помочь, ибо из него повеет новым огнём.

Украина послужила долгожданным включателем очень многих процессов. Мир словно бы проснулся, пелена сползла с глаз, земляне увидели кремлян, какими они есть. Исключительная заслуга в этом принадлежит европейской державе с прекрасной нежной речью и флагом цвета неба и нивы. Она приняла на себя удар за нашу и вашу свободу, мужественно его держит.

Стомахин предрекал аннексию Крыма. Предрекал, какую свинью подложит Украине русскоязычный восток. Предрекал, что без крови Киевскую Русь двуглавая медведица не отпустит.

Хорошо было бы вовремя прислушаться к другим его предсказаниям, ещё не сбывшимся...

Салман Север,
политический эмигрант, мухаджир, гражданский и религиозный диссидент
Стамбул, 2017 г.