Рене Домаль. ПРОТИВОНЕБО
Моим главным поэтическим шоком прошлого года были стихи французских поэтов из группы "Большая Игра" Рене Домаля и Роже Жильбер-Леконта. Одновременно радикальный авангардизм и истинный Традиционализм. Поскольку я ничего не нашёл в интернете из их творчества, то пришлось лично перепечатать их тексты из сборника "Поэзия Французского Сюрреализма, который мне одолжил геноссе bonograd @lj. Итак, специально для прекрасной во всех отношениях tovari6j_adeli @lj - Рене Домаль...



ПРОТИВОНЕБО

***

ПРИЗРАЧНАЯ КОЖА

Я влачу надежду и мешок гвоздей
задушенную надежду я влачу я к твоим ногам, -
ты, которой пока ещё нет,
я, которого больше нет.

Я влачу мешок гвоздей среди огненных дюн
распевая все имена, что могу тебе даровать,
и те, которых лишён.
В балагане сгнил лоскуток,
Где моя трепетала жизнь;
Все дощечки сбиты гвоздями, -
он истлел на своей циновке,
с глазами, что не видели тебя,
с ушами, что не слышали тебя,
и с кожей, слишком грубой, чтоб ощутить тебя,
когда ты его касалась
приносимая ветром недуга.

Я содрал с себя своё тление
И, лишённый всего, обретаю тебя,
Моя новая призрачная кожа
Уже трепещет в твоём дыханье.


***
ДЕНЬ МЁРТВЫХ

Ночь, страх
на сто шагов под прах –
подземелья без надежды,
страх в позвонках и страх в глазах –
зов звезды замер на краю колодца –
и эти руки, твоя печаль бела
в мерзлом тумане бездны жизни,
в белой печали этих рук, что станут моими
однажды – так я их любил бы.

- Не исчезай! – мне говорит сиянье,
которое всюду здесь разлито, которое легче
на слепой и тщётной плотности, им укрытой;
бессмысленная ясность, что мне режут кожу
и говорит:
- Отсюда ты не выйдешь,
однако ступай, иди один, под моим призрачным кнутом! –
Это бездна страха,
дворец без дверей
пещера под пещерой, страна без ночи.
Воздух насыщен фальшью нот,
что пилят кости; это страна без тишины,
страна без отдыха, и вновь – пещера под пещерой,
это вовсе не страна, это я сам
зашит в мешок вместе со страхом, гидрой и драконом,
вместе с тобой, демон,
и твою бородавчатую морду
я выдираю из груди –
чудовище, обманщик,
о, пожиратель душ!

Ты меня уверил, что твоё проклятое имя,
твоё неизречённое имя носил и я,
твоё лицо – моё, моя тюрьма
и что мою изношенную кожу ты наполнял своею жизнью,
но я тебя увидел: ты другой,
ты можешь вечно надо мной издеваться,
ты можешь раздавить меня во рвах могильных
под трупами всех вымерших народов,
ты можешь сжечь меня на сале свергнутых богов,
я знаю, ты – не я,
и ты не властен что либо сделать с огнём, что ярче
твоего огня:
огонь – вот пламя моего отказа
стать ничем.

Нет, нет! Я вижу знаки,
пока ещё слабые в слое медленного тумана,
но ясные, ибо звуки, что их рисуют, -
братья мною сдержанных криков,
ибо небывалые пути, что они размечают, -
братья моих свинцовых шагов;
я вижу знаки моей беспредельной силы, убийца
жизни моей и прочих жизней-сестёр.

Из освещённой бездны, свод под сводом, из пещер
я вижу – я помню – я их разметил в начале –
жестокие знаки заполнили каждую складку
тысячерукой мысли-молюска.
Они меня научат грозному терпенью,
они мне укажут открытый путь,
что крепче крепостных стен охраняет
закон огня, выбитый на острие меча,
когда каждый шаг соразмерен фатальному оркестру:
всё учтено.

Итак, я сорвал плащ кровоточащего тела
и гнева и иду, нагой, -
ещё не ясно! – но я себя увидел
издалека, и чтоб вести себя и заменить мне сердце
там, вдалеке, - вот они, эти руки, руки слепой,
слепой умершей, что видит дальше, чем ваши звериные
глаза.
Вы тяжелые, живые, непрозрачные, а там, вдалеке –
слепая с её зрачками, сферами всезнания,
вобравшими в себя чистую чёрную воду озёр подземных.
Я рассказал бы, как прекрасны эти руки
и как она сама прекрасна – нет: как она высказывает
красоту,
слепая мёртвая, что видит мою ночь;
я рассказал бы, изобрёл бы слоги-стоны -
у ног её мне б следовало плакать, -
я обрыдал бы красоту ее, когда бы мог я плакать,
когда б я не был мёртв за то, что плакать не умел.

***

ДОСТАТОЧНО СЛОВА

Назови, если в силах, свою тень, свой страх
и измерь окружность его головы,
окружность твоего мира, и, если в силах,
произнеси его, слово катастроф,
если ты смеешь взорвать молчанье,
сплетённое из немых смехов, - если ты смеешь,
сам по себе проткнуть пузырь,
нить разорвать,
один, один, - покинь же свои глаза и, ослепнув,
ступай в ночь, ступай к своей смерти,
не видимый ею,
один, - если смеешь прервать эту ночь,
мощённую умершими зрачками,
сам по себе, - если ты смеешь
придти обнажённым к матери мёртвых –
в сердце сердца хранит она твой зрачок, –
услышь, она тебя кличет: мой сын,
услышь, она тебя кличет по имени.

***

ПЕРСЕФОНА, ИЛИ ДВОЯКИЙ ИСХОД

Память о моих мёртвых, чёрный тоннель сквозь миры,
зияющий в крошеве, кружеве моря,
спускайся по спирали в сердце страха.
Раскройся, пасть, чтоб мне упасть
в тебя, великая глотка,
в твоё горячее чёрное сердце с тёплым током
крови моих бесчисленных тел, вьющуюся сквозь века
медленную струю, змею чёрно-красную,
в бездну всепожирающую, в ночь обжигающающую твоего чрева,
без устали гложущую лоскуты нашей кожи исушенной,
без устали плавающую в крови наших сердец,
смешанной наконец!
Пусть же кровь течёт и клокочет
и на непредвиденном бреге, по ту сторону времен,
по ту сторону мира, пусть восстанет,
свернувшись внезапной стеной, полной пузырей,
сочащейся влагой испуга, слезами
выколотых радужных очей,
и это последняя песнь.
Пусть ток этой крови сгуститься, став изваянием
новых животных, взвывающих к душе огня,
там, за морями страха
и слез, под последними сводами,
где последний из мёртвых проходит неспешно,
и нет за ним ничего:
он уснёт в застывшей волне,
готовый к новому севу, к нашим крикам
и нашей застывшей крови с бензиновыми глазами.
Голос длится и гаснет от одиночества,
голос умолкает.
А ты, не желающий возродится,
вернись в селенья страдания,
влейся в подземный хор под могильными плитами,
останься в граде без неба,
проделай обратный путь.
Возрождается матка, что тебя породит,
она сплевывает тебя, живого, в лоно мира,
тебя, испуганного червя, и вскоре
ты снова станешь канючить у неба,
оплакивая себя самого и свою блевоту-жизнь.

***

ПОТОМ

Я буду рожден без сердца
в той же самой вселенной,
с той же головой,
с теми же руками, -
быть может я стану совсем иным,
но дни мои не будут легки.
Одинок и жесток,
я буду питаться ужами
и саранчой.
И ежели говорить, то на языке
саранчи и ужей – словами,
которые будут звучать и смеятся мне самому вопреки.

***

ХЛАДНОКРОВНО

Тихо, вот он со своим пером
тихо, он будет вещать,
он будет кричать, он одинок.

Молчите, молчите, я им говорю;
- Кому? – Слова вылезают из кожи,
нагие, застывшие, лежат у меня на ладони.

Мой самый холодный скальпель,
мой главный обманщик, он похож на орудие убийства,
острое слово: кому?

Не говорю ни с кем,
вязну в густеющей тьме,
разрываюсь на берегу.

Хотелось сказать: вы...
и добавить неведомо что,
но белый зрачок, мёртвый овал,
беспощадно меня распял.

Так зачем же искать зимы и весны,
сказочных тварей, кораблекрушенья,
к чему иллюстрации горя,
снисходительные кандалы
и прочее, в таком же духе?

Хватит: один – и довольно!

***

ОСТАВЛЕННОСТЬ

Над прощанием вялое солнце плавало как обман,
сажу мух исторгали пароходные трубы,
птицы в небе складывались, как капризные губы
чтобы замертво пасть в океан.

Когда я под жёлтым небом скитался,
сухими глазами сдирая с него лоскуты,
я выворачивал карманы
в надежде отыскать товарища по несчастью.

Но не было там ничего –
лишь дорожная пыль,
лишь дороги страданий,
лишь распятые королевы.

Под моими ногами дрожали пустыни;
о, мой бог, вы украли мою вертикаль!
Руки мои безумно вращаются
в белых оводах вашего взгляда!

Я безумен, безумен, я вам говорю!
Одолела меня белизна простыней,
горькая пена на моих губах,
белый – вылечусь, глупый – очнусь.

Но кораблики прошлого отцвели
и уже не вернутся назад.
На увядших лужайках я пальцы крошу
созывая умерших птиц.

***

ДРУГАЯ ОСТАВЛЕННОСТЬ

Он шёл, положив на плечо мою руку,
он говорил, и мои губы двигались в такт его губам,
солнца порхали у него во рту,
ветер нас уносил.
Но как только я спросил : «Куда мы идём?» -
он тут же исчез, как призрак.
И вот я сбиваюсь с дороги, его потеряв:
вижу, как я иду,
слышу, как я говорю,
ветер треплет меня по плечу,
носом кровь идёт, у всех на виду.
Где его бледные губы,
где запах рук его в мокрой глине
и глаза, в которых рокочут миры?
Я разучился его видеть,
мне осталось стучаться в тупые лица,
в чужую сиреневую кожу,
в нелепые предметы –
я бездарен.

***

ИСПАРИНА СТРАХА

В жидких небесах
скользят корабли,
а на зелёном бархате ночи
волчьи десна кровоточат.
Слёзы ткут
в прозрачных глазах
полотно, где раскрашенны звёзды зрачков
юной кровью открытых лиц.
Солнце кричит,
бьёт крылами лучей:
полагаете, оно зовёт на помощь?
Полагаете, оно умирает?
Песок хрустит
морозным утром
под ногами невидимки:
полагаете он пришёл меня удавить?
Я лишь руками могу говорить:
птиц серо-белая стая
голос унесла, пролетая.
Мои розовые глаза ослепли,
мои руки качаются в овраге,
в ночи, полной влаги,
в зелёном сне.
Солнце кричит – полагаете, оно угаснет?
Солнце кричит – это уловка войны.
Я протягиваю руки
навстречу его сильным рукам в синей пустоте,
бесцельно струящимся за горизонт.
Его сильные руки обрушиваются на мою голову,
течёт моя кровь, розовая, как мои глаза.
О волки, вы полагаете, что я мёртв?
Утопите меня, волки, в чёрной крови!

***

РАЗБИТОЕ СЕРДЦЕ

Эта птица навек рассталась с тобой –
она от лица твоего отделилась,
из кожи твоей родилась, но в пространстве скрылась,
крыльями бьёт, как руками ребёнок, поднявший вой,
перед телом родного отца, лежащего на мостовой
с проломленной головой.

Это молот бьёт ледяной,
покуда крылья, сплетаясь и расплетаясь,
заполняют воздух, бьёт, попасть в твоё сердце пытаясь
и стараясь разбить твой затылок, который от крови ал,
и пространство вокруг застывает, и воздух живой
превращается в твёрдый кристал,
и хватает лица твоего, чтоб заполнить его до краёв.

Всё переполнено, лоб твой тяжел, ты страшишься снов:
вот она, смерть, её тяжесть, её полнота.
Та черта, за которой таился проворный убийца,
покуда хлопает крыльями в небо взлетевшая птица.

***

ВЕЧНАЯ ТЩЕТА

То, что со мной говорит, - это птица без головы,
это птица – пламя,
три крика сквозь ураган:
крик, раздирающий небо,
крик, вздымающий море,
крик, расталкивающий другие крики,
это песнь отрезанной головы,
а мои кулаки суть камни,
которые лижет огонь.

Улыбка молнии, руки черного океана,
я ваша бесмысленная жертва,
я пряду жестокую шелковую нить,
глаз мой больше мне не подчиняется;
вот он, безумец, бегущий по берегу,
он знает, что всё бессмысленно,
он кричит в грохоте грома.
Можно кричать, можно ведать, можно прорваться –
чёрная птица взрывается смехом,
кровь моя кипяток, все правда.

***

Я мертв, потому что у меня нет устремления;
У меня нет устремления, потому что я думаю, что обладаю;
Я думаю, что обладаю, потому что не пытаюсь дать.
Пытаясь дать, понимаешь, что у тебя ничего нет;
Поняв, что у тебя ничего нет, пытаешься отдать себя;
Пытаясь отдать себя, понимаешь, что ты ничто;
Поняв, что ты ничто, ты стремишься стать;
Стремясь стать, ты начинаешь жить.