|
|
Пишет Paslen/Proust (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} paslen)@ 2011-06-27 14:34:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
Моцарт, Р. Штраус, Корильяно. ИСО. Сэр Джеймс Голуэй (флейта). Дирижёр Ашер Фиш
Первый раз был на симфоническом концерте в сандалиях на босу ногу, правда, прикрытых джинсами; специфика климата мирволит маленьким превращениям одежды - здесь ведь ходят на серьёзную музыку в диапазоне от вечерних платьев до пляжных шорт.
Боясь пробок, приехали пораньше (Лена осталась дома, зато взяли с собой Полину), стояли над входом и наблюдали сбор местных меломанов; в основном, стариков, всех разновидностей сразу; седых и некрасивых, но страстно целеустремлённых.
Маленьких и сгорбленных, толстых и напомаженных, потрёпанных жизнью и заранее окуклившихся.
Детей почти не было, молодёжи тоже, зрелые люди на пересчёт, так что ощущаешь себя внутри кинематографической притчи про тщету всего сущего - дорогие платья и украшения надеты на дряхлые тела, приукрашенные кричащим мейкапом и флёром застывшего от удивления, увядания...
...климат заставляет надевать людей непривычное количество открытой одежды; даже тут, в концертном зале.
Это, конечно, расковывает - открытые ноги, требующие содержать ногти и пятки в порядке, обработанными и вычищенными; хотя, с другой стороны, эстетическая сторона тела, кажется, мало кого волнует - самоуверенность (всяк озирает окрестности хозяином жизни) мирволит попустительству, что выросло - то выросло.
Меломанки закидывают нога на ногу, выставляя на всеобщее обозрение облупившийся лак и отнюдь не молодцеватые ступни (а так же руки, шеи, рамены), которые хочется потереть пемзой прямо на концерте. Встать на колени и как следует пошоркать.
В эти дни я постоянно и везде наблюдаю пальцы ног, ещё более странные, чем неровные зубы, смотрящие в разные стороны.
...разнобойные, редко сбалансированные, порой, артритные, пальцы ног здесь - такой же особенный, метафизический персонаж, как Нос у Гоголя.
Культура пятки - неотъемлемая черта израильского быта, растянувшегося от пляжа и до главного домашнего идола - мазгана.
Это открытость, сплетённая с левантийской небрежностью, позволяющая мгновенно переходить на "ты" и не особо церемониться; сколько расслабленная, столько же и тоталитарная.
То есть повсеместная.
Воскресный концерт строится вокруг фигуры сэра Джеймса Голуэя, самого известного в мире флейтиста (возможно, поэтому билеты такие дорогие - 460 шекелей за место), коренастого дядечки в седой бороде и очочках, похожем на преподавателя из школы Гарри Поттера, игравшем легко и виртуозно.
Именно по его просьбе американский композитор Джон Корильяно , оскароносец и медийная личность, написал в 1982 году концерт для флейты с оркестром "Фантазия Крысолов", занявший всё второе действие.
Но начинали с Моцарта, бегло, с напором, прошлись по увертюре к "Дон Жуану" и перешли к Концерту для флейты с оркестром (К. 314), в котором и проявился сэр Голуэй - на фоне дополнительной сливочности камерного состава.
Акустику зала оцениваешь постепенно, сидя на разных концертах в разных частях большого зала, нуждающегося в капитальном ремонте, но обладающего сверхзвуковой проходимостью, проницательной проницаемостью.
Сидя возле самой сцены, особенно легко попадаешь внутрь симфонического облака пшеничного цвета, со сплетёнными и переплетёнными внутри него звуковыми инфузориями туфельками, вакуолями и воздушными коридорами, по которым то ли плывёт, то ли катится вперёд-вперёд солирующая флейта.
Дальше давали сюиту из оперы Рихарда Штрауса "Рыцарь Розы", монументально красивую фреску с оплавленными краями, пытающуюся вырасти на развалинах классических дискурсов, плавающих кусками да фрагментами в концентрированном бульоне, окрашенном густыми, едва ли не гуашевыми, красками.
Сюита позволила, наконец, обратить внимание на дирижёра, воспитанника Иерусалимской консерватории, главного приглашённого в Сиднейский оперный и специалиста по Вагнеру (именно Фиш первым в истории Израиля исполнил концертную программу, целиком состоящую из сочинений главного музыкального антисемита планеты), кудрявого, подвижного дядьку с подвижной мимикой и мощной харизмой, нагрузившего и без того нелёгкого Штрауса дополнительным эпическим дыханием, из глубин которого он, время от времени, выдёргивал оркестр для кратковременного полёта (Штраус, с его постоянными перепадами и климактерическими волнами, впрочем, и не предполагает особых длительностей).
Сюиту исполнили единым куском, без нарезки и следов склейки, из-за чего казалось, что музыкальные пласты разной направленности, исполненные в разных жанрах, схлестываются льдинами при ледоколе "Титаник", пытающемся заговорить воду, в которой ему суждено.
Внутреннее, раненное море здесь борется с внешними выплесками-протуберанцами, между первыми и вторыми проходит плавающая граница, не позволяющая закрепиться ни там, внутри, ни здесь.
Штраус пишет как бы на бегу, боясь остановиться и, оттого, смазывает картинку, в которой есть ощущение движения, а ощущение чёткости наступает внезапно и в качестве исключения.
После антракта, наконец, начали Джона Корильяно - с типичнейшего для срединного, умеренного авангарда фортепианного всхлипа, за которым последовала осторожная, плавающая и плывущая разминка смычковых.
Медленно клубящееся варево, прерываемое осторожными всхлипами кларнетов или же валторн, то отступающее назад, то будто бы наползающее на авансцену - ссылку на либретто я уже дал, каждый может ознакомиться с этапами борьбы Крысолова с фанфарно-монументальной Нечистью.
Голуэй выходит после первой, вступительной части в каком-то шутовском, красно-жёлтом балахоне и начинает будто бы импровизации в восточно-ориентальном духе, словно бы выкликает из недр оркестра Маугли.
Затем рисунок его партии меняется и становится более традиционным, европеизированным; а на пятки ему наступает оркестр, то неожиданно встающий на дыбы, то замирающий под воздействием волшебной флейты (и тогда Фиш на полкорпуса разворачивается к флейтисту и внимательно за ним наблюдает вместе с оркестрантами).
"Крысолов" оборачивается обраткой для Моцарта, чью структуру перекличкиворона и арфы флейты и оркестра он наследует, а так же репликой к борьбе центростремительных и центробежных начал у Штрауса, то есть, несмотря на всю свою интровертность, нарушаемую вышивками солирующего инструмента, солнечно накладываемого поверх симфонического морока, вписывается в канон.
Корильяно точно уксусом или же диссонансной кислотой разъедает фрагменты традиционного звучания, одной ногой оставаясь в традиции, а другой заступая на территорию современного перформенса - и в какой-то из заключительных моментов Голуэй меняет флейту на свирель, после чего со всех концов зала начинают звучать флейты и к сцене начинают двигаться подростки с флейтами.
Затем все они выходят на авансцену, растягиваясь от начала и до конца её кромки, а затем Крысолов уводит их всех за дверь в артистическую часть.
Эта же мизансцена повторится на бисах, потому что дети, одетые в казуал, джинсы и яркие майки, кроссовки и кеды, вернутся и рассядутся по краю сцены, слушая, как Голуэй заводит публику - сначала шотландской песенкой, которую ему подпевают всем залом, а затем и фрагментом из Баховского опуса, который чаще других звучит по радио (хитрый Крысолов предлагает тинэйджерам с серебристыми дудками играть вместе с ним, но никто из них ожидаемо не выдерживает темпа), после которого сэр Джеймс снова берёт в руки флейту и уводит детей за сцену уже безвозвратно.
Последним ребёнком, со свирелью у губ, уходит дирижёр, оркестранты встают и начинают расходиться, опережая публику, которая традиционно не выдерживает окончания оваций и начинает прорываться к своим автомобилям, запертым на душной подземной стоянке.
Красивый способ снять бестактность этой мгновенной потери интереса к сцене (израильтяне что дети, изменчивые в каждой мине и обладающие нестойким, мгновенно испаряющимся интересном) и разрулить стыдобу финальной мизансценой.
Культура пятки, тем не менее, предполагает не только открытость реакций, но и заботу о будущем - театрально-развлекательное окончание исполнения сложного, неоднозначного современного сочинения сглаживает возможный напряг неподготовленного послевкусия.
Для того, чтобы публика пришла на концерт ещё раз и ещё (причём, без какого бы то ни было страха перед интеллектуальным напрягом) необходимо подсластить пилюлю, добавив в авангардную сложность немного шоу, которым озаботился ещё композитор, а Голуэй, игравший "Крысолова" и на мировой премьере в Лос-Анджелесе и по всему миру, довёл эту тенденцию до обязательного дембельского умиления.
Насколько правильно это вышло можно было судить по Полине, которая внимательно слушала Моцарта и сочувственно замирала под Штрауса, а после перерыва немного заскучала, правда, не теряя интереса к происходящему.
А тут дети со всех сторон, а тут отнюдь не филармонические мизансцены, которых не ждёшь, а любой бонус всегда в радость; вот её, десятилетнюю, и накрыло второй волной вовлечённости.
На концерт мама надела ей строгий наряд - комбинезон и розовые сандалии с розочками у легкомысленной пряжки; милые-милые, почти кукольные.
Идеально подходящие её нежным, незагорелым пяточкам; совсем ещё маленькой, почти игрушечной ножке с драгоценными (выглядящими как драгоценности) ноготками.
Первый раз был на симфоническом концерте в сандалиях на босу ногу, правда, прикрытых джинсами; специфика климата мирволит маленьким превращениям одежды - здесь ведь ходят на серьёзную музыку в диапазоне от вечерних платьев до пляжных шорт.
Боясь пробок, приехали пораньше (Лена осталась дома, зато взяли с собой Полину), стояли над входом и наблюдали сбор местных меломанов; в основном, стариков, всех разновидностей сразу; седых и некрасивых, но страстно целеустремлённых.
Маленьких и сгорбленных, толстых и напомаженных, потрёпанных жизнью и заранее окуклившихся.
Детей почти не было, молодёжи тоже, зрелые люди на пересчёт, так что ощущаешь себя внутри кинематографической притчи про тщету всего сущего - дорогие платья и украшения надеты на дряхлые тела, приукрашенные кричащим мейкапом и флёром застывшего от удивления, увядания...
...климат заставляет надевать людей непривычное количество открытой одежды; даже тут, в концертном зале.
Это, конечно, расковывает - открытые ноги, требующие содержать ногти и пятки в порядке, обработанными и вычищенными; хотя, с другой стороны, эстетическая сторона тела, кажется, мало кого волнует - самоуверенность (всяк озирает окрестности хозяином жизни) мирволит попустительству, что выросло - то выросло.
Меломанки закидывают нога на ногу, выставляя на всеобщее обозрение облупившийся лак и отнюдь не молодцеватые ступни (а так же руки, шеи, рамены), которые хочется потереть пемзой прямо на концерте. Встать на колени и как следует пошоркать.
В эти дни я постоянно и везде наблюдаю пальцы ног, ещё более странные, чем неровные зубы, смотрящие в разные стороны.
...разнобойные, редко сбалансированные, порой, артритные, пальцы ног здесь - такой же особенный, метафизический персонаж, как Нос у Гоголя.
Культура пятки - неотъемлемая черта израильского быта, растянувшегося от пляжа и до главного домашнего идола - мазгана.
Это открытость, сплетённая с левантийской небрежностью, позволяющая мгновенно переходить на "ты" и не особо церемониться; сколько расслабленная, столько же и тоталитарная.
То есть повсеместная.
Воскресный концерт строится вокруг фигуры сэра Джеймса Голуэя, самого известного в мире флейтиста (возможно, поэтому билеты такие дорогие - 460 шекелей за место), коренастого дядечки в седой бороде и очочках, похожем на преподавателя из школы Гарри Поттера, игравшем легко и виртуозно.
Именно по его просьбе американский композитор Джон Корильяно , оскароносец и медийная личность, написал в 1982 году концерт для флейты с оркестром "Фантазия Крысолов", занявший всё второе действие.
Но начинали с Моцарта, бегло, с напором, прошлись по увертюре к "Дон Жуану" и перешли к Концерту для флейты с оркестром (К. 314), в котором и проявился сэр Голуэй - на фоне дополнительной сливочности камерного состава.
Акустику зала оцениваешь постепенно, сидя на разных концертах в разных частях большого зала, нуждающегося в капитальном ремонте, но обладающего сверхзвуковой проходимостью, проницательной проницаемостью.
Сидя возле самой сцены, особенно легко попадаешь внутрь симфонического облака пшеничного цвета, со сплетёнными и переплетёнными внутри него звуковыми инфузориями туфельками, вакуолями и воздушными коридорами, по которым то ли плывёт, то ли катится вперёд-вперёд солирующая флейта.
Дальше давали сюиту из оперы Рихарда Штрауса "Рыцарь Розы", монументально красивую фреску с оплавленными краями, пытающуюся вырасти на развалинах классических дискурсов, плавающих кусками да фрагментами в концентрированном бульоне, окрашенном густыми, едва ли не гуашевыми, красками.
Сюита позволила, наконец, обратить внимание на дирижёра, воспитанника Иерусалимской консерватории, главного приглашённого в Сиднейский оперный и специалиста по Вагнеру (именно Фиш первым в истории Израиля исполнил концертную программу, целиком состоящую из сочинений главного музыкального антисемита планеты), кудрявого, подвижного дядьку с подвижной мимикой и мощной харизмой, нагрузившего и без того нелёгкого Штрауса дополнительным эпическим дыханием, из глубин которого он, время от времени, выдёргивал оркестр для кратковременного полёта (Штраус, с его постоянными перепадами и климактерическими волнами, впрочем, и не предполагает особых длительностей).
Сюиту исполнили единым куском, без нарезки и следов склейки, из-за чего казалось, что музыкальные пласты разной направленности, исполненные в разных жанрах, схлестываются льдинами при ледоколе "Титаник", пытающемся заговорить воду, в которой ему суждено.
Внутреннее, раненное море здесь борется с внешними выплесками-протуберанцами, между первыми и вторыми проходит плавающая граница, не позволяющая закрепиться ни там, внутри, ни здесь.
Штраус пишет как бы на бегу, боясь остановиться и, оттого, смазывает картинку, в которой есть ощущение движения, а ощущение чёткости наступает внезапно и в качестве исключения.
После антракта, наконец, начали Джона Корильяно - с типичнейшего для срединного, умеренного авангарда фортепианного всхлипа, за которым последовала осторожная, плавающая и плывущая разминка смычковых.
Медленно клубящееся варево, прерываемое осторожными всхлипами кларнетов или же валторн, то отступающее назад, то будто бы наползающее на авансцену - ссылку на либретто я уже дал, каждый может ознакомиться с этапами борьбы Крысолова с фанфарно-монументальной Нечистью.
Голуэй выходит после первой, вступительной части в каком-то шутовском, красно-жёлтом балахоне и начинает будто бы импровизации в восточно-ориентальном духе, словно бы выкликает из недр оркестра Маугли.
Затем рисунок его партии меняется и становится более традиционным, европеизированным; а на пятки ему наступает оркестр, то неожиданно встающий на дыбы, то замирающий под воздействием волшебной флейты (и тогда Фиш на полкорпуса разворачивается к флейтисту и внимательно за ним наблюдает вместе с оркестрантами).
"Крысолов" оборачивается обраткой для Моцарта, чью структуру переклички
Корильяно точно уксусом или же диссонансной кислотой разъедает фрагменты традиционного звучания, одной ногой оставаясь в традиции, а другой заступая на территорию современного перформенса - и в какой-то из заключительных моментов Голуэй меняет флейту на свирель, после чего со всех концов зала начинают звучать флейты и к сцене начинают двигаться подростки с флейтами.
Затем все они выходят на авансцену, растягиваясь от начала и до конца её кромки, а затем Крысолов уводит их всех за дверь в артистическую часть.
Эта же мизансцена повторится на бисах, потому что дети, одетые в казуал, джинсы и яркие майки, кроссовки и кеды, вернутся и рассядутся по краю сцены, слушая, как Голуэй заводит публику - сначала шотландской песенкой, которую ему подпевают всем залом, а затем и фрагментом из Баховского опуса, который чаще других звучит по радио (хитрый Крысолов предлагает тинэйджерам с серебристыми дудками играть вместе с ним, но никто из них ожидаемо не выдерживает темпа), после которого сэр Джеймс снова берёт в руки флейту и уводит детей за сцену уже безвозвратно.
Последним ребёнком, со свирелью у губ, уходит дирижёр, оркестранты встают и начинают расходиться, опережая публику, которая традиционно не выдерживает окончания оваций и начинает прорываться к своим автомобилям, запертым на душной подземной стоянке.
Красивый способ снять бестактность этой мгновенной потери интереса к сцене (израильтяне что дети, изменчивые в каждой мине и обладающие нестойким, мгновенно испаряющимся интересном) и разрулить стыдобу финальной мизансценой.
Культура пятки, тем не менее, предполагает не только открытость реакций, но и заботу о будущем - театрально-развлекательное окончание исполнения сложного, неоднозначного современного сочинения сглаживает возможный напряг неподготовленного послевкусия.
Для того, чтобы публика пришла на концерт ещё раз и ещё (причём, без какого бы то ни было страха перед интеллектуальным напрягом) необходимо подсластить пилюлю, добавив в авангардную сложность немного шоу, которым озаботился ещё композитор, а Голуэй, игравший "Крысолова" и на мировой премьере в Лос-Анджелесе и по всему миру, довёл эту тенденцию до обязательного дембельского умиления.
Насколько правильно это вышло можно было судить по Полине, которая внимательно слушала Моцарта и сочувственно замирала под Штрауса, а после перерыва немного заскучала, правда, не теряя интереса к происходящему.
А тут дети со всех сторон, а тут отнюдь не филармонические мизансцены, которых не ждёшь, а любой бонус всегда в радость; вот её, десятилетнюю, и накрыло второй волной вовлечённости.
На концерт мама надела ей строгий наряд - комбинезон и розовые сандалии с розочками у легкомысленной пряжки; милые-милые, почти кукольные.
Идеально подходящие её нежным, незагорелым пяточкам; совсем ещё маленькой, почти игрушечной ножке с драгоценными (выглядящими как драгоценности) ноготками.
